Кладбище для благородных. продолжение(3)

Автор: Vincent A. Killpastor начало тут
http://litprom.ru/text.phtml?storycode=29119

Глава 3.

Волгоградский бублик

Каждые выходные, субботу, воскресенье и праздники отец вставал раньше всех в доме, заваривал мурлыча под нос арию Мистера Икс крепчайший кофе, запах которого горьковато зверски пытался растормошить и меня, раскладывал по письменному столу в кабинете ворох бумаг, и до самого позднего вечера, несколько раз успев перезаправить чернилами инкрустированный янтарем паркер, писал.
На стенах его кабинета были плотно развешены книжные полки, одна из которых была исключительно заставлена историческими трудами отца.
По соседству с ним на других полках жили Тургенев, Диккенс, Мопассан и Толстой.
Полки назывались буковые, и я тогда все время думал «книжные», от английского « a book». Буковые книжные полки..

Когда отец писал, дома нельзя было включать телевизор, магнитофон, ронять посуду, громко разговаривать и топать ногами.
Поэтому проснувшись, я наскоро проглатывал выставленный матерью завтрак, цыплял в охапку маленького пуделя Борьку, которого отцу подарили на наше новоселье, и мчался исследовать Сергели, бывшими в ту пору маленьким спальным островком среди бескрайних полей ближнего ташкенского пригорода.
Вот так в ходе одной из наших бесчисленных с Борькой экспедиций мы и забрели впервые на Сергелийское кладбище.
Место которое для меня, Макса, Димона, Лешего, Альбы, да и пуделька Борьки стало секретным островом, потайным уголком детства, который, уверен есть у каждого.

***
Праздники в жизни обычно кончаются моментально и сразу напрочь. Как и шампанское.

Я просыпаюсь на моей старой кушетке в кабинете отца в неласковое, будничное свинцово-тяжкое утро понедельника.

Но мне все равно быстро становится радостно и светло. Светит сквозь полупрозрачные шторы родительской квартиры робкое солнце, из кухни ползет запах обжаренных на сливочном масле пельменей, и главное не поет больше Михаил Круг. Угомонился. Или доехал таки в свой смердючий централ, нахлебавшись вдоволь горя по дороге.

Это все у меня в активе.
В пассиве – у меня нет паспорта, прописки, работы и копейки денег. Опять придется возрождаться с полного нуля. Благо что не в первой, но с каждым разом это становится все хлопотнее и хлопотнее.

Иду по Новосергелийской улице в сторону автобусной остановки. Как же я оказывается отстал от жизни-то!
На улицах прибавилось иномарок, да и отечественные тачки выглядят совсем как-то иначе. Все мчится вокруг, крутится, жужжит, пролетает мимо грозя сбить с ног.
Хочется встать и оторопело пялиться по сторонам.

Вроде Ташкент, а вроде бы и нет. Все магазины и остановки покрылись золотистым анодированым алюминием.
Везде написано: «Панасоник», «Филипс» и «Узбекистан – страна с великим будущим И.А. Каримов».

Раньше город был багрово- красным. Пролетарско-революционным.
Сейчас госцвета поменялись и Ташкент стал весь сине-зеленым. Сине-зеленые автобусы, сине-зеленые трамваи, зелено-синие вывески и деньги. А вот если бы его трахнуть, я думаю он конечно-же станет фиолетовым в крапинку.
Хамелеоновая проституция цветов Ташкента также зацепила и названия улиц. Бывшая Нищебродская стала теперь Амира Тимура, Карламаркса превратилась в одночасье в Ататюрка, а сквер революции стали называть звонким словом Хиебан

Был Ташкент стал Тошкент. Всего одна буква..

От моей самоуверенности бывалого завоевателя остались рожки да ножки. Похоже в этот раз процесс возрождения пойдет несколько сложнее.
Я и не думал, что город навалится на меня так резко. Радости и задора мне не занимать, но вот гляжу уже немного трезвее, чем в первый день.

Узбеков на улице тоже заметно прибавилось.
Причем не «нормальных» ташкенских узбеков, для которых русский язык – основной, а галимых кишлачных харыпов, представляющих совершенно иную, чужую культуру, женщин одетых мятые мужские пиджаки типа того, что носит Махмуд Ахмадинеджад, поверх длинных цветастых платьев, и мужчин в костюмных же, от этого пиджака вываленых брюках и калошах на грязную босу ногу.
В газетах и по ТВ им объявили, что теперь они , наконец-то, хозяева своей страны, и они хлынули в столицу.

Зато у ташкенских рафинированых узбеков, почти наверное у каждого второго, на поясе висел роскошнейший предмет – мобила.

Мобила, или как их тогда называли «сотка», у меня ассоциировалась с богатством и безраздельной властью. Типа пайцзы времен татаро-монголов или гиганского щито-значка американских шерифов.

Мне тогда о такой роскоши даже странно было мечтать, а видел я мобилы до этого только в кино в телевизионке первого отряда.
Почему я так много об узбеках? Так ведь и стало их очень много! Раньше в Ташкенте они как-то не особенно отсвечивали. А тут – как грибы после дождя.

Все вокруг мне казалось каким-то новым невиданным еще фильмом – меня эта реальность не хотела принимать совершенно и наотрез, жизнь неслась мимо без моего никчемного, ни кем не замечаемого участия
Вроде бы я здесь, вот он – а жизни вокруг на меня полный похуй.Вакуумный экран.

Я походил на замшелый валун, которого с бойким журчанием огибает суматошный поток студеной и звонкий горной речки в Чимгане.

Я с горечью понял, что садился в останках одной страны, а вышел уже в совершенно другую, малознакомую и немного настораживающую. Но уважения к себе пока совсем не вызывающую.
Видимо я все-таки консерватор, реакционер и империалист, но единственное от чего освободился Узбекистан «скинув иго» - это по-моему от здравого смысла.

Покоробила сценка у трамвайной остановки.
Седенькая, маленькая русская бабуська, с какой-то авоськой медленно обходила спереди трамвай. Так положено обходить трамвай – спереди, во всяком случае у цивилизованных пассажиров.

Видимо слишком долго обходила, потому что терпение у водилы, обритого наголо кишлачника в красной футболке «Адидас» лопнуло, и он, резко рванув трамвайную форточку заорал визгливым фальцетом лениво подогнав известные ему русские слова под правила привычной узбекской грамматики, так, что она сразу втянула голову в узкие плечики, будто ожидая удара:

- А пошель ти нахуй, г-я-я-и-а-ндон!
Это старухе-то, что ему в матери годилась. «Гяандон» на старость.

Первое что захотелось сделать это подлететь к трамваю, вытянуть этот «гяяандон» прямо через форточку на рельсы, чтоб шибанулся об гравий башкой, и, не давая опомниться пинать в лицо до тех пор пока оно не превратится в бифштекс с кровью.
Гандон мужского рода, сука, мужского, а тарелька и сумкя – женского, подлюка!
Моментально все это пронеслось в голове, кровь ударила в голову, и сердце враз застучало быстрее.

Пинать людей в лицо мне приходилось не раз в Зангиоте, когда из пересыльной тюрьмы пригоняли свежий этап «политических».
Политические в Узбекистане это в основном «вовчики» - исламисты разного рода течений, наклонений и конфигураций.
Поди их там разбери чего им надо – Великий Халифат или просто работу и немного денег.

По прибытии спец-этапа в зону, в карантин сгоняли весь личный состав прапоров надзора и СПП. «Ломать этап». Это называлось «ассалому алейкум рахматулло». Есть такой оборот в мусульманской молитве..

Поднимали на ноги и нашу ночную смену, что здорово меня бесило, спать после ночной хотелось всегда страшно, и бил я их тогда совсем не понарошку. Я очень злой если не высплюсь.
Бил ногами по лицу до тех пор пока вместо «аалаху-акбар» изо рта не вырывался сип и кровавые пузыри.

В такие моменты всегда можно было отличить настоящих верующих магометан, от случайной плотвы. Верующие твердили молитву до тех пор пока были в сознании, пока их не забивали до поломаных ребер или лопнувшей селезенки.
А случайные после пары ударов уже затягивали с дрожью в голосе выженные в моем мозгу навсегда слова узбекского гимна : «Серкуеш хур улкам элга бахт нажот»- что-то типа залитой солнцем страны счастливых народов...

И если вовчики когда-нибудь придут к власти и устроят над Каримовым или его опричниками нюрнбергский процесс, я не буду говорить как бывшие эсэсовцы – мол «просто выполнял приказ».
Нет. Не скажу, что упивался этим, но особенно и не возражал.. Безраздельная власть над другими штука из категории положительных эмоций.

Уснуть после встречи такого этапа всегда бывало почти невозможно и все следующая ночная смена проходила как в кошмарном сне.

Если на зоне менты всегда были на моей стороне, и мне все прощалось, то сейчас стоит мне тронуть эту транвайную нечисть пальцем, cразу же свинтят крылья.
Вот оно как. Свобода. Теперь есть что терять следовательно есть и страх. Следовательно – совсем уже нормальный член общества.

Уже на второй день свободы мне вдруг сильно захотелось обратно в тюрьму. Там все известно. Кто прав, кто не прав. Кто с нами, а кто против нас...
И менты не тронут. И человек я там был не последний. А здесь меня будто и вовсе нет.

Кстати о ментах.
Трудно поверить, что они навсегда исчезли из моей жизни. Это все хуйня. Мякина. Они просто затаились – не видно их и все. Никогда не надо в этой жизни забывать о ментах. Особенно когда знаешь, что они могут сделать с тобой все, что захотят.

Уже скоро десять лет как я свободен, а вот захожу иной раз с женой в ресторан, совсем в другой стране – и сразу сканирую все помещение – нет ли ментов и еще шухера каково нездорового, куда лучше ноги делать если придется. Инстинкт.

Памятуя главный урок зангиоты – не давать повод ментам – я первым делом пиздую в ментуру. Отмечаться о прибытии. Получить разрешение быть. И как вообще быть, если честно..
Менты мне теперь не говорят, что делать, и я от этого немного в растерянности.. Пора включать режим «своим умом».

Я иду мимо новых зданий, витрин и вывесок, и думаю о том как цари меняют лица городов.
Каждый царь это по своему Соломон. Мечтает попасть в вечность.
Норовит понастроить хрустальных дворцов, минаретов, чтоб потом туристы в шортах умилялись, и сделав отрешенный взгляд, как у Веры Холодной, фотографировались. Тут был царь. И я вот притерся тоже сбоку, вон-вон..слева!

Царь Рашидов, например, построил в Ташкенте огромный метрополитен из чистого горного мрамору. Говорят взятку даже дал кому-то в Москве, чтоб проект не зарезали. Вот.
А нонешнему царю Каримову подозреваю не повезло. Подозреваю он с детства ментом мечтал стать. А не стал вот – может по здоровью не прошел, может еще чего.
Но конторы ментовские при нем чудесно расцвели. Дворцы Семирамиды блять, а не ментуры. Приоритетное направление зодчества.

Хожу сейчас по бескрайним мраморным кондиционированным коридорам сергелийского ОВД и только глазами хлопаю – лепота! Палаты!Почище чем в госдуме какой российской будет.

Прождав липких минут сорок в коридоре какого-то капитана Казематова, я наконец, был удостоин высочайшей аудиенции.

Под большой пловной тарелкой с изображением узбекского варианта птицы Семург или Пеникс – я слаб в геральдике, восседал капитан Абдукаюм Казематов. Сам тоже похоже страсный любитель плова и других земных удовольствий.

Его лицо имело черты типичные для восточного военоначальника – только зайди я в кабинет лет эдак пятьдесят назад, Казематов весь в блестящей черной коже, как у байкера сидел и излучал бы государственность с маузером под черно-белым портретом Иосифа, а сдвинь-ка назад еще лет на пятьдесят, Абдукаюм-баши носил бы вышитый золотом парчовый халат, а вместо китайского вентилятора на одной цапельной ноге, стояла бы наложница в шелковых, слегка выдающих целлюлит шароварах и огромным опахалом из павлиньих перьев.

«Что? Вспомнил кому покрышкя продал?» - львиным рыком приветствует меня не отрывая глаз от кроссворда в журнале «Муштум» Казематов.

Я оторопело протягиваю ему волчий билет. Ничего о «покрышкя» не слыхал, гражданин начальник.

«А пачэму не работаешь до сих пор, а?», даже не глядя в справку, где значится, что на воле я всего-лишь второй день

– «Обратна турма захотел, пингвин?» - капитан мечет глубокой желтизны молнии характерные для глаз человека, который точно и давно знает с какой стороны у него располагается печень.

« Пять диней даю, чтоп паспорт взял, прописался, трудоустроился и доложил пришел.Тшундийми?»

Потом я подписываю какую-то гербовую бумагу, обязующую меня на русском и узбекском языках докладывать о всех готовящихся преступлениях непосредственно капитану Казематову, и с низким поклоном пячусь к двери.
Уже у самой двери, он снова окликает меня –

« На вот возьми купонь. Пойдешь центр реабилитации, тебе там бабки дадут на первый время. Чо вылупился? Кет нахуй отсюда. Нужен будешь – милиция найдет.Хе-хе-хе»

В «центре реабилитации», расположенном в здании бывшей стоматологической поликлиники имени Йоффе, добрая маленькая кореянка сразу же дала мне тысячу сумов, и почему-то спросила не собираюсь ли я жениться в ближайшее время.

На шее у кореянки была толстая рыжая цепочка с хищным лобстером.

Сказать честно – еще как собираюсь жениться. Прямо сегодня. Потому что пока ехал в «сороковом» в этот раздолбанный центр реабилитации, вокруг были самые красивые на всем свете девушки, и мне хотелось только одного – положить лицо им между ног и дышать ими.
Краснел весь, хуй вел себя как у пятнадцатилетнего прыщавого умника. Унизительная зависимость.У меня ничего нет, столько забот и проблем, а волнует только одно. И это одно наверное и есть самое главное. Паспорта, прописки – шелуха это все ребята.

Вопрос кореянки придал мне решимости, поэтому купив на всю тысячу бутылку шампанского и пачку сигарет, едва сдерживая волнение, я поехал прямо к Веронике домой. Здравствуй, милая..

Ее мама не стала даже открывать мне дверь. Вела переговоры с той стороны. Эмоциональный оттенок ее фраз можно было сравнить с трескучими автоматными очередями.

Вероника уехала. Куда – не знаю.Уходите.Пожалуйста немедленно уходите. Милицию иду вызывать.

Я не нашелся, что и ответить. Слово «милиция» как-то нехорошо прозвучало, и я решил не пытать судьбу. Хватит на сегодня милиции. И на завтра тоже.

Поэтому я сижу вот на бублике Волгоградского озера и попиваю вероникино шампанское как пиво – из горлышка. Грустную думу думаю.Кому бы впердолить.

Бублик – это так озеро Волгоградское называется – там остров в аккурат по-середине, вот и бублик. А по мне так скорее пончик. Хотя какое нахрен Волгоградское –наверное уже ахунбабаевское какое-нибудь.

Мимо снуют бабы одна лучше другой.
Качели-карусели вращаются.Праздник жизни. Волгоградский парк тоже весь вылизали, скамейки и старое чертово колесо покрасили, мороженые и пирожные везде продают, как в Париже.

Ссыкухи малолетки, за которых бы раньше дали больше сроку,чем им было лет, оперились и достигли нужной кондиции. Уже можно. В их глазах сквозит вся бездна блядства.
Джинсы такие узкие, что будь ткань потоньше наверное рвалась бы на куски. Таким образом выбора в этом мясном буфете пока я сидел стало разов в пять больше.
Жалко, что денег не хватает даже чтоб приманить их мороженым. На голый крючок я ловить пока не выучился.

Сижу, пью «узбекистон шампани», курю и томлюсь.
Хочется лизать этим вафельницам пятки, жопы и другие отверстия. Как пацан лет тринадцати, когда каждая вторая мысль в голове это « как же это оно «ебаться»?»
Мой внутренний баланс всегда зависил от этого. Ебу ли я кого? И «того ли ебу, кого следует»? Отсидка отбросила меня назад с отвоеванных в юбочных баталиях территорий. Я низложен до положения прыщавого сухо-девственника.Поэтому все внутренние процессы сведены к одному – воображаемому раздеванию всех проходящих мимо женщин от четырнадцати до шестидесяти, и всепоглащающему пиздостраданию.

Честно вам скажу бабы мне не давали очень долго. Целую вечность.
Аж до двадцати лет. Несмотря на все глобальные старания и тот факт, что учился я уже больше года в инязе, где юбок было этак процентов 80. Не давали и все. Пойми их!

Максимум чего достиг я к двадцати годам были сорок агонизирующих минут, что провел я держась за малюсенькую едва начавшую намечаться грудь близняшки Нади на сергелийском кладбище, горячо ее целуя, и сильно надеясь, что она даст ход моей руке. Туда. Вниз.

Но Надя из-за всех сил приплющила мою руку к сиське и, полуприкрыв веки шумно дышала. Тогда я стал целовать ее в щеку. Как дятел.
А оттуда куда уволок ее сестренку Натаху хамоватый Димон раздавались похожие на стон звуки, от которых у меня захватывало дух.

Так что к двадцатому дню рождения я уже почти потерял всякую надежду и укрепился в мысли, что со мной не все «так», и я совершенно не в женском вкусе, когда «это» вдруг свершилось.

Сбылись мечты долгих мокрых ночей на моем девственном диванчике в кабинете отца, когда книги с четырех сторон с немым укором наблюдали мои простынные судороги.

У маминой подруги, тети Раи, была дочь Вика. С детства Вике не отказывали никогда и ни в чем, особенный же переполох поднимался если «ребенок хотел кушать».
Поэтому годам к восьми Вика была шире меня раза в четыре, хотя и на целых три года младше. Когда мы ходили с мамой в гости к тете Рае, она всегда приветствовала меня одной и той же кодовой фразой – «Ну, иди, кавалер! Барышни заждались уже!»

После чего я покорно плелся в викину комнату. Предстоял «вечер в гостях»
Она обычно возлежала на кушетке и непременно что-нибудь жевала. Так мы и росли вдвоем.

Играли в «географическое лото», шашки и подкидного дурака. Иногда Вика исполняла для меня полонез Огинского или собачий вальс на темно-ореховом пианино Беларусь.

Я никогда не видел в ней особи противоположного пола. Даже когда у нее выросли гиганские дыняобразные груди. Даже когда один раз лежа на полу я случайно заглянул ей под юбку и наблюдал некоторое время ее плавно летящую надо мной, затянутую в парашютные труселя жопу.

Мысль выебать Вику просто не могла родиться в голове, так же как, скажем мысль выебать Викину маму. Импосибль.
Да и в гости с мамой я давненько уже не ходил. Просто вскоре после моего дня рождения тетя Рая настоятельно попросила маму доставить меня к ним и проэкзаменовать Вику по английскому.
«Викуся поступает в нархоз!» - гордо сообщила мне мама : «Райка кучу денег отвалила на репетиторов, представляешь?».

С большим скрипом я отправился с ней к Вике.

Краем уха я слышал сплетню будто-бы Вика с пол-года гуляла с каким-то чеченом, лет на пятнадцать ее старше, и избавиться от чечена тете Рае стоило неимоверных трудов.
Личная жизнь Вики меня не интересовала напрочь, просто заинтересовал ее экзотический избранник – я никогда в жизни не видел настоящих живых чеченов.

Я сижу на полу спиной к Вике и уныло объясняю разницу между простым и совершенным настоящим временем современного английского языка, когда она вдруг капризно и одновременно требовательно шепчет:

- Поцелуй меня пожалуйста, Сашка!

От неожиданности я так и похолодел. Вика лежит на кушетке, подперев дебелую щеку рукой и смотрит на меня. В глазах у нее какая-то сонная поволока. Как у удава.

Я скольжу взглядом ниже, на ее грудь. Каждая размером минимум с мою голову.
Непохоже что под свитером у Вики лифчик. Груди волнуются как миницунами.Их волнение быстро передается и мне.

Свитер длинный, доходит до середины бескрайних Викиных бедер. Ее ноги затянуты в черные облегающие патанталоны, которые тогда назывались почему-то «лосины». Лосины Островского.

В следующуя секунду, не веря еще в свою неожиданную удачу, я уже слюняво целую Вику, проталкивая ей в рот свой юркий язык, а она засунула мою правую руку себе между ног и сжимает ее.
Из-за неуемного количества мяса кажется, что мою руку почти по-локоть засало в трясину.
Викины губы пахнут какой-то детской молочной кашей.

Когда она, привычным жестом усталой стриптизерши рвет с себя свитер, в лицо от ее грудей устремляется кисловатый запах женского пота.
В этой вони есть что-то отталкивающее и парализующее волю одновременно. Она вжала мою голову между грудей, как горилла кормящая непослушного детеныша.
Почувствовав с ужасом, что я сейчас извергнусь в свои же джинсы, я быстро стягиваю лосины с ее огромных белых бедер и млею на грани между потерей сознания и полным бесповоротным сумасшествием.

Пизду до этого я конечно много изучал на определенного рода фотографиях, а еще пару раз наблюдал в детском саду, когда юная эксгибиционистка Светка всем в группе показывала «как девочки писиют».

Все это совершенно не шло в сравнение с тем , что мне открылось.
Это была ПИЗДА.

ПИЗДА имела гиганские округлые размеры, дышала, и была покрыта таким снопом густых, толстых как леска пахучих рыжеватых волос, что любой мужик после сорока отдал бы полжизни, чтобы увидеть это великолепие на своей голове.

Волосы покрыв ПИЗДУ устремлялись в промежность и частично покрывали низ Викиной телевизорообразной задницы.

Регулярно пречитывая многочисленные путеводители по анатомии и размножению, я давал себе слово при первой возможности по-внимательнее рассмотреть разницу между большими и малыми половыми губами, а так же найти этот загадочный клитор.
Но сейчас я от волнения я все позабыл. Мокрая жесткость волосяного покрова викиной пизды лишила меня всего человеческого.

Я очень боялся , что облажаюсь и не попаду в нее с первого раза.
Какой там! Только слепой человек без хуя мог бы тут промахнуться!
Я по-угриному скользнул в нее, и Вика шумно вздохнула.
К своему ужасу я не почувствовал совсем НИЧЕГО.

Просто показалось, что хуй мне смазали теплым вазелином. И все.
Какие там пестики-тычинки! Скорее пестики в гиганском помойном ведре.

Пизда Вики оказалась необъятной как Вселенная Леонардо. Не думаю, что мне потребовалось много усилий, чтобы погрузиться в нее с головой, как это проделывал знаменитый подводник Кусто.

Спешно вызвав в оперативной памяти всю просмотренную недавно порнуху, я интенсивно задергался, как это делают самцы кроликов, и вскоре в каком-то униженном, оплеванном экстазе выстрелился весь в ее черную дыру.

Потом просто лежал на ней, как на пропахшем потом тюфяке, слушал ее хрипловатую мольбу продолжать «ласки», и мечтал поскорее съебаться. Вот только предлог пока не приходил в голову.

Такая вот была моя первая Виктория на этом поприще.
Оставлю это на ваше усмотрение – но попытку оплодотворить Вику я все же не засчитываю. И уж точно к ней сейчас не поеду.
Хотя если ее не растерзала еще по кругу чеченская диаспора, думаю даст она мне без лишних разговоров.

Кого же можно признать моей первой настоящей любовью? Было ли у меня это самое – очень все классики пишут? Любовь? Кто?

Отложив в сторону сомнения без натяжки скажу – Ди.
Все таки это была ты, моя бедная Ди. Первая настоящая женщина которых помнят всю жизнь.

А теперь внимание – вопрос – пустишь ли ты меня сейчас на порог? После всего говна, что я на тебя обрушил?
Стриженного, без копейки денег и паспорта, в старом турецком свитере на пару размеров больше чем положено?
Или тоже пошлешь подальше через замочную скважину?

А может дашь еще один шанс?

Простишь ли меня? Ди?

Продолжение следует