травоядная любовь

Автор: свинопас С Вашего позволения, Ваша Честь, я начну несколько издалека, чтобы Вы могли понять причины моего безрассудного на первый взгляд, но такого логичного, если вдуматься, поступка. Я бухгалтер. И все женщины, с которыми я был близок, хотели, чтобы я на них женился. О, нет-нет, зачем же столько сарказма! Не делайте скорых выводов, Ваша Честь. Соискательниц было немного. Все дело в том, что я слишком серьезно относился к женщинам, которые, по тем или иным причинам, однажды оказывались со мной в одной постели. Вернее не так. С удивлением обнаружив, что после… м-м-м… близости… я изо всех сил стараюсь выставить себя джентльменом, они глядели на меня, что называется, под другим углом. Одна так и сказала мне: «Ну, раз же дала, как-то не удобно было во второй раз отказывать. Да и ты был так мил». А вскоре, принимая куртуазность за слабость, начинали плести паутину. Начинали по-разному: кто-то тоньше, кто-то грубее, но с первых же минут меня не оставляло ощущение, что меня настойчиво подталкивают к некоему логическому шагу. Я делал вид, что не понимаю намёков, я играл, я всячески оттягивал момент «окончательного разговора», разыгрывая дурачка. Да, однажды некая особа сама сделала мне предложение, представьте себе. Ощущение было такое необычное. Я обещал подумать и мы расстались. Ну, там выяснилось позже, что она подстраховалась встречаясь с моим сослуживцем. Он подрабатывал тем, что перегонял праворульные машины от родственника из Владивостока и толкал их на местном авторынке. Данный факт биографии довольно сильно укреплял его экономический базис и стимулировал женский интерес. Не важно. Так вот, в определенный момент я понимал: пора. И, цепляясь за надуманный повод, с облегчением удалялся. Нет, пару раз я всерьез задумывался, говорил какие-то слова. Переживал, правда, потом и отношения быстро затухали.
Конечно, первые дни свободного парения проходили, и наступало мутное «утро следующего дня», наполняющее весь организм ядовитой отравой ностальгирующей хандры. Все мысли в этот период уныло трагичны и нашпиговываются на ось обречённого одиночества. Этот момент я переживал, всецело отдавшись какому-нибудь делу. Работе, например. В такие дни я особенно предупредителен, внимателен к собеседникам и трудоспособен, как Ленин в шалаше. Главное, накануне вечером стереть телефонный номер из записной книжки, предохраняясь от соблазна бренной плоти. Да, любопытно. Мне вдруг подумалось, что всем моим женщинам никогда не было 18. Даже цыганистой Наташке с тяжёлыми твердыми сферами грудей, абсолютно не чувствительных никаким ласкам, всегда будет девятнадцать. Притом, что лишь одна была на пару лет старше меня. Почему я подумал сейчас о цифре 18? Не знаю. Какая-то магия заключена в ней, согласитесь. Некий призрачный мостик между «еще» и «уже». Порог целомудрия, засевший где-то глубоко в мозгу… Так вот, измученные страстными опытами с отчаянным, магнетически притягательным подонком, воспоминания о котором приводят их в бешенство а глазки заставляют томно поблескивать, мои дамы встречали меня.
Видимо, у меня какая-то особая карма. «Ты хороший». Сколько раз я слышал эту фразу. Довольно долго мне даже импонировало подобное выделение из общего стада, помогающее проникать в самые потаенные уголки женской души: "Да, детка, я не то, что эти все. Я – хороший! Я просто подарок. Я могу дать тебе то, чего ты не получишь больше нигде – спокойствие и уверенность, что завтра ты проснешься разбуженная ароматами свежесваренного кофе и яичницы". И послезавтра, скорее всего тоже. Я буду играть джентльмена, я ведь так много читал в детстве, пока мои сверстники доставали дефицитные струны для гитары, гоняли в футбол и пробовали портвейн в подвальном сумраке. Да, затхлая, да, болотистая, но стабильность. Надо сказать, я научился этим пользоваться и даже бывал доволен жизнью. И только в последнее время, нежась в сладком послевкусии сна под теплым пледом и прислушиваясь к уютному свисту чайника на кухне, поставленному заботливыми мамиными руками, я ощущаю некий дискомфорт. Такое, знаете, чувство, будто складка на простыни. Вроде мелочь, а не уснешь. Мысли о предопределенности бытия – вот моя складка. Смутные догадки о том, что люди, как и животные, делятся, не заморачиваясь полутонами, на хищников и травоядных. Наследственный тюфячизм не скроешь за накаченным бицепсом и не закамуфлируешь распахнутым воротом тонкой рубашки умопомрачительной расцветки. Его особый аромат предательски выбивается из-под польского «Сислея». Вырабатываемый специальной секреторной железой, той, что у «хищников» испускает терпкий запах агрессивного мачизма, у «травоядных» вяло истекает клубничным сиропом со сливками. А травоядные, как известно, должны спариваться с травоядными, иначе жди беды. Такова природа отношений. Это хищникам все равно кого жрать на ужин. Проанализировав свои перспективы, я, исходя из вышеприведённых сентенций, пришел к выводу, оглушающему своей очевидностью. Если роли заранее расписаны, стоит ли перекраивать сценарий, чтобы получить свой небольшой кусочек десерта? Конечно, подобная позиция дурно попахивает инфантилизмом, но до жиру ли? Ну вот, говорю Вам эти слова, а перед глазами – восторженно торчащий жизнерадостный сосок, венчающий упругую грудь в незримом покрывале прозрачного в утреннем солнце, девичьего пушка. Поистине, Бегбедер натощак пагубно воздействует на вялое либидо травоядных.
Да, да, Ваша Честь, я немного отвлекся, но надеюсь, что Вы простите невольную слабость скорбному узнику свои пороков. Итак, Эльвиру я встретил как раз в период повышенной работоспособности, прекрасным весенним утром. Весна. Ждал её в этом году как никогда. Дожил. Доскрипел. Был так рад, что не передать словами. Последний роман по имени Ксюша выдавил из меня остатки эмоций, подобно горчице из пластикового тюбика на пылающий сочный бифштекс просоляренного животика, оставив взамен горький привкус на губах и омерзительную старческую сентиментальность. Увидев однажды на липе за окном набухшие почки, Вы не поверите, Ваша Честь, я разрыдался как ребенок.
Ах, весна! Обожаю её, этот морозец по утрам и жаркое розовое солнце в полдень. А вечерние запахи! М-м-м-м. Весной по вечерам такой специфический запах. Эдакое амбре из жжёной травы, прошлогодней пыли и новых надежд. Эх! В то утро я исполнял привычную для себя роль воскресного папы. Вы же знаете, Ваша честь, я был женат. Это щепетильная история. Я был нетрезв, она тоже. Мы были молоды и мало знакомы, в общем, как честный человек и настоящий мужчина, я не помышлял об ином исходе. Но жизнь порой жестока и вот я разлучен с единственным существом, любящим меня чистым сердцем, трогательно и ненавязчиво. Вместе со стайкой горе-отцов, неуверенно переминающихся и бросающих друг на друга подозрительные взгляды в ожидании возвращения старой, но еще бодрой клячи в нарядной попоне, катавшей наших чад по периметру неопрятного парка, я щурился на мелькающее в молодой листве солнышко. Душа моя, согреваясь, радостно поскуливала и мотала куцым хвостиком. Так, разомлев, я потерял бдительность и пал, сраженный кротким взглядом карей бездны, на дне которой, в обрамлении длинных густых ресниц, поблескивали лукавые искорки, с каждым мгновением увлекая меня в горячую пучину сладких грёз.
Я не посмел подойти к ней тогда, но походы в парк стали моей добровольной синекурой. Стоять поодаль и глядеть, ловя ускользающий взгляд грустных глаз, угадывая в них всю тягость одиночества. И примерять её на себя и видеть, как она мне впору. Я понимаю теперь, безошибочным женским чутьем она уловила мой взгляд и все поняла. Дни пролетали серой лентой, прерываемой яркими вспышками встретившихся на миг взглядов, мгновенно скрытых трепетом ресниц. Сон оставил меня. В мозгу, напряженном дневной суетой и лишенном ночного отдыха клубились в затейливом танце образы настолько осязаемые, что, в какой-то момент, я перестал понимать, где мир реальный, а где мираж, созданный отравленным чувственной мутью сознанием. Так больше продолжаться не могло. Сладкая мука становилась навязчивой, приторной болью, подтачивавшей устои общественной морали, вбитые веками в мои гены. В конце концов, я начал опасаться появления соперника, более решительного. Молодого и дерзкого. Способного на поступок. И, наконец, однажды утром, вырвавшись из плена душной комнаты своей, наполненной прогорклым запахом бессонной ночи, я решился.
По причине раннего времени, парк был пуст от посетителей. Новые амазонки, держа под уздцы своих питомцев, зябко сгрудились вокруг большого, клубящегося белым паром, термоса. Эльвира стояла поодаль от них, вглядываясь в окна проезжающих за оградой парка трамваев. «Папаша! Мужчина! Молодой человек! Не желаете прокатиться!» - раздалось щебетание заметивших меня девиц. Эльвира обернулась и с интересом взглянула на меня. Асфальт подо мной взбрыкнул и перешел на медленный аллюр. «Друг мой, наивные признанья, сквозь млечный путь холодных цифр…» - крутился в голове обрывок рожденной и умершей не найдя себе пары в иссушенном бухгалтерском мозгу, любовной оды. Не чувствуя ног, всем телом вздрагивая от биения собственного сердца, я сделал к ней пару отчаянных шагов. Эльвира опустила взгляд. Словно почувствовав что-то, галдевшие за спиной девчонки притихли. Я протянул к ней руку и в этот момент, словно ушатом ледяной воды, смыло с меня марево бессонной ночи, одновременно обрушив непроницаемый занавес, отделивший нас от внешнего мира. Я плохо помню все, что произошло потом. Калейдоскоп каких-то образов и красок. Вот, мы бежим с нею рядом, утопая в глазах друг у друга. Своим бедром я, то и дело, ощущаю касание горячего и сильного бедра её, и сумасшедшее счастье переполняет меня, разбрызгивается в небо бессвязными восторженными фразами.
Простите мои слезы, Ваша Честь. Такое личное переживание… мне трудно говорить… позвольте воды… спасибо…
Наваждение сладкой пытки развеялось внезапно, как и началось. Незнакомые люди вокруг. Мамаши с перекошенными ртами, прикрывающие собой любопытствующих детишек. Отчаянно жестикулирующий кавказец, бросающий мне в глаза какие-то обвинения и жирный волосатый кулак. Молоденький милиционер с большой потрепанной папкой и строгим взглядом, разрезающий надвое спертый казематный воздух, сизым дымом своих сигарет. И последний, ярко отпечатавшийся в мозгу, нестерпимо пронзительный, полный боли расставания крик уводимой от меня ослицы Эльвиры.