Х (cenzored):: - ВСПОМНИТЬ ВСЁ (или 20 дней спустя)

ВСПОМНИТЬ ВСЁ (или 20 дней спустя)

   [ принято к публикации 02:07  08-03-2010 | бырь | Просмотров: 2033]

Я с удовольствием сюда прихожу. Посидеть, помолчать, отдохнуть от тысячеликой
жизни.Правда воздух здесь затхловат, сыро и порой тянет душком откуда-то снизу. Это уже
стойкий хронический запах, не столь ощутимый наверху, но книзу стекающий дурманом
отходов литпрома и незаметно въедающийся в каждую пору, каждую клеточку, каждую
клеть казематов.
Казематы пустуют. Наверно время Че. Нопассаранность отбываю только я сейчас.
Маленькая такая каморка, 38 см по диагонали, но вполне удобная, чтобы вальяжно
развалиться в кресле и, литрами поглощая кофе, наблюдать за тем, что происходит там, на
верху. Запертая массивная дубовая дверь с дуплом вместо смотрового окна в мою каморку
и жидкокристаллическая стена. Ловлю себя на мысли, что да, если ты долго
всматриваешься в стену, то и стена начинает всматриваться в тебя…
Тихо здесь. Тихо так… так…так… такт отбивают капли  конденсата от литейной
промышленности там, наверху, сюда просачивающиеся мутной жидкостью, блэндом из
пота, крови, кала, перегара, парфюма, с терпким запахом спермы на вкус.
Так… так… такса вон процокала. Надо же, и таксы здесь водятся. Крыс ловит небось в
подземелье. Знамо, норная собака.
- Сссуууукаа!!! Жыва ыщщо?
Надсмотрщик мой пришел, — обрадовалась я.
- Ссука я… — начал было он, но осекся. Помолчал,  зыркнул исподлобья, поссал на дверь и
свалил в полутьму.
Отхожее место, хуйле.

Я мысленно пошла за ним следом, но наткнулась на прыщавого 27-летнего мальчика,
который ко мне в кабинет всегда входит чеканным шагом, с деревянной спиной и
барабанной дробью в моем сердце. Костюмчик, белый воротничок, галстук удавкой
подбирается к кадыку, отчего полупридушенное его лицо синеет и наливается лиловыми
фурункулами, густо рассыпанными на густо ими унавоженной коже.  
Затегнутый на все пуговицы, он садится на краешек кресла, багровеет и плачет крупными
пьяными отцовскими слезами, у него отец алкаш, а сам он – забитое, забытое Богом
существо, полное зависти и ненависти к людям. Вот уже второй год ходит, плача завистью
и ненавистью к более упешным.
Но главный фурункул его души в том – что он еще не целованный и ищет девушку,
которая его полюбит… ну хотя бы заговорит с ним… ну хотя бы даст номер телефона. А
девушка должна быть обязательно метр семьдесят два, почему не метр семьдесят три? И
как он к ним – с рулеткой подходит или на глазок? Волосы должны быть распущены, по
пояс и белые, гладкие. А если чуть вьются? Нет, идеально гладкие. На других и не
смотрит.
Он шарится по улицам и высматривает Её, но не находит, не находит… А однажды
увидел! Шел за ней и запомнил парадную… Интересно, зачем ему девушка и что он будет
делать с ней, когда встретит, наконец, свою птицу белую? Он не знает и плачет, что
девушка должна быть не шлюхой, а … А что он делает с теми, которых выслеживает и
преследует до парадной?
И вот уже прогресс – раньше он не мог подойти, а теперь взял за правило – каждый день
подойти к любой и заговорить, взять ее номер телефона любой ценой. В день – по
телефону. З56 девушек в году – не слабо… 365 номеров телефона, чтобы 365 раз быть
посланным и отвергнутым… На самой первой встрече на мой вопрос – кто вы, расскажите
о себе, что вас привело? Он рёк – я субъект Российской Федерации! Это моё крэдо!
Да, это его незаконченный юрфак застрял в мозгу и намертво заклинил жизнь
двадцатисемилетнего клерка на грани суицида… Ссука-жизнь… Эту ссуку он убьет. Эта
сука-жизнь играет с ним в очко. В его очко или его очком… какая в жопу разница. Он
этого боится, что девушек не будет… Год, второй… 365, 730 отсутствующих девушек…

- Оттопыриваешь ли ты мизинец, когда дрочишь? — Это мой тюремщик, спугнув субъекта
Российской Федерации, спускается в казематы и заглядывает в дупло:
- Ссука, внемли гласу Кумира твоего, и попускайся до понедельника.
За картинки богомерзкия и баяны нелепые тебе в темнице сидеть, на воде и хлебе.  
Одернул рясу. Видать, хлеба мне принес. И точно –  развернул меха аккордеона, вынутого
из-под полы,  и отрешенно так, в полголоса запел, что поникли флаги, сдулись ветераны, не
в силах выбраться из заданной системы, что друг пред дружкой тешат стары раны, не
замечая тремора и старческой экземы… 
- Да йа понимаю што всем ужэ давно похуй на тех, кто не йа… но какбы неужэли и те рамки
ушли, вроде как по-человечески чисто… -  откликнулось Остральное эхо, соблюдая мировой 
боланс сказанного и выпитого.
Замолчав, мой надзиратель закурил, я тоже, и мы долго слышали тишину, у каждого –
свою, наполненную собственной жизнью и криками, доносящимися сверху:
- Пустите бля даму!
- Гавно и хуета што пездец!
- Высер!
- Снобизм!
- Децкий сад!
- Было дело!
- Литература!
- Здоровье дороже!
Стражник ушел.
Прошел Граф, бормоча: — Сдам сперва анализы, а через месячишко и спермача занесу. Нас
теперь будет очень много…
Пролетел Гагарин.
- КТО ЗДЕСЬ…????
- Преведренад.
- 100
- Считаете ли вы Саттехника Фаллопия сладким мурзёной? ППП
- Поразительно, как быстро здесь всех ебут.
- Опять пидорасы, — позеббовал местный доктор, сунувшись было в смотровое дупло моей
двери, но осекся и поправился: — Пидорасы в рясах. Целибат до добра не доводит!
Пару раз заглядывал вечно депрессивный Штирлиц. В тишине было слышно, как у него на
душе буря мглою небо кроет. Он мудаковато таращился в дупло казематной двери,
сплевывал через левое плечо и, кинув шекель, поспешно уходил, ссутулившись. Наверное, в
его сутулости и были спрятаны сложенные крылья. Они у него есть, как пить дать. Иначе как
бы он летал? Не на бейлисе же.. 
Снова, понурый, пришел. Всматривается в тьму ищущим взглядом:
- Ко мне, ко мне, Пегас!
Такса вынырнула из полумрака казематов и радостно засеменила к хозяину.
Пробежали ИбливыеКоты 2штуки и 13-й Кот.
Пегас, позабыв о хозяине, рванул за ними.
Ооо! Влед за котами ринулись и мои воспоминания о пациентке, у которой было 17 котов, 1
кошка, голубь, две мыши, черепаха, хорек и попугай. Она подбирала их — подбитых,
колченогих, брошенных, умирающих на улице и приносила домой. И страдала над ними,
заботилась, выхаживала. Ей так было легче не осознавать собственную убогость и
никомуненужность. Они были целиком в ее власти – этого усыпить, а этот еще пусть поживет
на оставшихся двух, из четырех, лапах…
- А кто-нибудь ебал трехногую бабу? – как откровение донеслось сверху.
Пациентка прислушалась…- Мне иногда слышится, как они зовут меня… Они без меня
погибнут.
Конечно, они у нее мучались от боли, выли, орали, карабкались, и не могли ни ходить, ни
летать, зато жили. Жили! Это она спасала их, калек, от смерти. Спасая их – она спасала себя
от чудовищной, невыносимой для нее боли брошенного родителями в 7 лет ребенка… 
Окружая себя покалеченными животными, она бессознательно лечила свою покалеченную
душу…  С перебитыми лапами, ослепшие, бескрылые, обожженные, они вызывали у нее
желание жить и способность переносит боль и  страдания. И вся эта увечная, колченогая
братия колдыбала, ползала, как-то перемещалась у нее в однокомнатной квартире и всей
стаей ночью стонала в ее кровати. Пастухом этой кодлы был абсолютно лысый попугай.
Голой  бескрылой тушкой породы какаду он ходил по квартире и наводил порядок, внезапно
гаркая: Йоппооонскийгарадавооой!…
ЙОППО!!! Интересно, сколько он жмет с грудака?
Я поднимаю штангу! – откликнулась другая моя пациентка. Крупная, мощная по комплекции
лесбиянка. Она – 30-летний  муж своей жены, 25-летней девочки, живут в паре вот уже
десять лет. И вдруг она захотела родить ребенка, но догадалась – что без мужчины это
никак ей не сделать. Да и кто она на самом деле – мальчик или девочка? Это и привело ее ко
мне. Ощущая себя мужем, она ходит на мамонта, много зарабатывает и ненавидит эти
овощи… мужчин то бишь, как ненавидела своего отца – алкоголика, которого однажды убила.
Отравила уксусной эссенцией. А всего-то 13 было девчушке, да догадалась под руку
поставить ему малёк у кровати – он  с бодуна утречком всегда руку протягивал к тумбочке за
опохмелом…  Умирал он долго и страшно. И теперь любой мужик для нее – с той жуткой
проволокой в башке, которую она увидела у отца в гробу на похоронах… Ссууукааа!
Суукаааааааа! – орал он страшно до приезда скорой…
- Эй, Сссука! Сидишь? Гыыыыы, – это мой тюремщик спустился в казематы. — И слушай, ты,
кусок заскорузлой вагины, если ты желаешь, присутствовать здесь, то я рекомендовал бы
быть ровной и покладистой. Иначе, есть масса мест куда тебе, сцуко, приложиццо,
сублимируясь климактерически!
Он, пошатнувшись, удержал равновесие ударом ноги в дверь моей камеры.
- Сиди, сиди! Гыг. И знай наших!
Уходит.
- Как звать-то тебя, ключник… страж духовности? – я ему вслед.
Их тьмы, мой тюремщик уже оттуда, сверху роняет:
- Орсений…                     …ений…ений – по ступенькам ко мне сходит печальное эхо.