Про скот:: - БЕЗЗАБОТНОСТЬ

БЕЗЗАБОТНОСТЬ

   [ принято к публикации 00:02  06-04-2010 | я бля | Просмотров: 1310]

Он последний раз посмотрел сон. Сон был странный и походил на явь. Ему снилось, что он лежит на кровати, в комнате выключен свет, а из кухни доносятся голоса, он знает кому они принадлежат: жене, ее брату и его девушке. Он слышал их речь отчетливо, но сколько ни силился так и не смог понять о чем они разговаривают. Он забыл значения всех слов в родном языке, их беседа была для него какой-то абракадаброй, он будто впервые слышал эти слова. Он испугался, но наваждение не прекратилось. Он захотел встать, но передумал. И незнакомые слова, написанные в темноте приобретали какой-то новый смысл. Он заново давал им значения.



И на самом интересном месте, он проснулся. Последний раз на него вылупилась скорлупа потолка. Занавески были открыты, жена суетилась с пылесосом. Она последний раз сказала ему ласково, но требовательно:

- Вставай, надо Катюше за питанием идти.



Он последний раз зевнул и вставил ноги в тапочки. На кухне его ждал последний завтрак: яичница с сосикой и ломтем помидора, бутерброд с сыром и черный кофе. Отпивая кофе, он последний раз подумал, что пора сменить скатерть. Включенный телелевизор показывал кукольный мультфильм про варешку, которую таскал за собой малыш, мечтающий о щенке. Он последний раз вспомнил, как в далеком детстве его отлучили от "спокойной ночи, малыши" за плохое поведение в изо. кружке. Допив кофе и почти не притронувшись к ямчнице, он пошел в последний раз чистить зубы. Последний раз сполоснул глаза и причесал вьющиеся пряди. Последний раз удивился, что его рубашки не постираны и венчают корзину с грязным бельем. Последний раз надел носки, джинсы, футболку и блейзер. Застегнул пальто и влез в туфли на липучках. Случайно хлонул дверью и вызвал лифт. Достал сигарету между пятым и четвертым этажом. Последний раз кивнул клюющей носом консьержке, разбудив ее своими шагами. Поежился от сумрачного утра и пошел в сторону железнодорожной станции. Проходя мимо голубятни, он занавесил нос рукавом пальто.



Последний раз свернул у рынка, нерешительно выбрал одну из трех идентичных высоток, не ошибся и взбежал по ступенькам в дверь молочной кухни. Последний раз назвал в окошко фамилию жены и номер, достал из кармана пальто задрипанный пакет, сложил в него молочко, кефир и творожок, и вышел из помещения. На подступах к дому, у ограды детского сада, он последний раз обратил внимание на недоделанного безрукого снеговика с носом-веткой и усмехнулся. Он зашел в подъезд, обивая туфли от снега, в последний раз взглянул на сконфуженную недавним разоблачением консъержку и вошел в ожидавший только его лифт. Открыл входную дверь, поставил пакет на пол, снял туфли, пальто и последний раз уличил в зеркале свое красное с мороза лицо. Он в последний раз открыл холодильник и выставил на срединную полку прямоугольные пакетики с молочком и кефиром и плоские формочки творожка. Жена вышла на кухню, завязывая пояс халата, взяла один творожок и попросила:

- Поиграй с Катюшей. Я пока кашу приготовлю и творожок погрею.



Он промолчал и пошел в комнату, откуда слышался радостный визг. Дочка открыла нижний ящик комода и целенаправленно выбрасывала свои распошонки, бодики, носочки и трусики на ковер. Он последний раз взял ее на руки, ногой задвинул ящик и пересадил малютку на свежезастеленную кровать. Взял с пола пластмассового жирафа, отдал в протянутые ручки и прилег рядышком. Он в последний раз задремал, подперев ладонью гладковыбритую щеку. Ему ничего не привиделось, ибо последний сон его уже посещал. Сквозь закрытые веки он слышал как дочка лопочет и кряхтит, о чем-то жалуясь пластмассовому длинношеему. Потом он провалился, убаюканный ее бурчанием. Малышкин плач в последний раз разбудил его. За мгновенье до этого ему почти приснился глухой стук падения. Он вскочил с кровати и обнаружил дочку на полу, орущей во все горло. Крупные слезы будто плавили лицо, ему показалось, что это навсегда. Вбежавшая жена накинулась на него:

- Тебя что, на минуту с ребенком оставить нельзя?!



Ее руки потянулись к плачущему ребенку, который уже заметил маму и плакал только для нее. Но он опередил жену, заслонив от нее хрупкое тельцо дочки, и отпихнул ее. Жена ринулась на него с кулаками. Он схватил ее за горло, потряс, не сильно прислонив к шкафу, потом бросил на кровать, сел ей на живот и в последний раз отхлестал по щекам ладонью. Последний раз взглянул в настороженные глаза свой годовалой малышки, которая притихла и, покачиваясь на еще неокрепших ногах, жевала палец. Закрыв глаза, он выбежал в прихожую, стараясь не слышать всхлипований жены. Последний раз застегнул пальто и влез в туфли на липучках. Последний раз хлопнул дверью и вызвал лифт. Достал сигарету между третьим и вторым этажом. Последний раз прошел мимо безразличной консьержки, выскочил из подъезда и пошел в сторону железнодорожной станции. Проходя мимо голубятни, он последний раз занавесил нос рукавом пальто. Совмещенная с метрополитеном станция ужасала бесцветностью. Он преодолел турникет, оперевшись, для прыжка, на соседний, когда его схватил за руку невесть откуда взявшийся милиционер. И повел его через тоннель к метрополитену, в комнату задержания, где у него проверили документы и обыскали. Он последний раз оценил анекдотичность ситуации. За неимением в его карманах денег и запрещенных вещей, его больше не задерживали. Он вышел на свежий воздух, в последний раз закурил, стоя строго под знаком "курить запрещено". Потом в последний раз дошел до железнодорожной платформы по тоннелю и предусмотрительно сверился с расписанием. Пригородная электричка шла через несколько минут. Он бросил взгляд на будку дежурной и в последний раз преодолел турникет, оперевшись, для прыжка, на соседний. Дежурная, тучная женщина в синей робе, не обратила на него внимания. Он прошелся по платформе до кассы "билетов на выход", потом вернулся к месту остановки последнего вагона и стал ждать. Симафор сжалился над ним и дал зеленый свет, и за-за поворота появилась зеленая змейка электропоезда. Он зачем-то в последний раз перекрестился, что было ему несвойственно и стал пристально отсчитывать метры до прибытия. Электричка была уже так близко, что он разглядел усатого машиниста с нисподающей на лоб челкой. Времени рассматривать его напарника не было. Он шагнул в сторону рельс. Когда его правая туфля уже соскакивала с края грубого каменного парапета, он проиграл в голове всю историю отношения с женой и дочкой.

До того как они узнали о беременности, он периодически хотел расстаться с ней, то есть бросить. Но желание было каким-то перманентным, не обременяющим, отговорчивым.

Когда она сказала, что беременна, в его цветовой гамме пропал какой-то цвет. Он долго не мог выявить какой именно. Потом понял, что пропал самый важный — цвет жизни. Она испортила его палитру. Он возненавидел ее.

Через неделю после консультации у врача, он объявил ей:

- Все! Аборт ты делать не хочешь. А я не хочу детей. Расход!

- Ты думаешь только о себе. А если, я не смогу больше иметь детей? И кому я буду тогда нужна?

- А ты, значит, о себе не думаешь? Выбирай: или я, или спиногрыз.

Не дождавшись, а, вернее, зная наперёд, ответ, он обулся и вышел.

Пил четыре дня. На пятый день вышел из алкогольной комы. Сказал "Извини". Потом долго уговаривал ее приласкать его. Она уступила. После — зарыдала в голос, приглушенный подушкой.

Ему стало не посебе. Его речь пропиталась стыдом. Она простила.

Жениться на ней он не хотел. Слова "обручен" и "обречен" были для него однокоренными. Но на шестом месяце он все же сделал ей предложение и они расписались. На свадебном банкете были только самые близкие родственники, его свидетель и ее свидетельница — это было его условием. Она забыла про мечты о масштабном бракосочетании.

Когда она была на седьмом месяце, он сказал ей во время ссоры:

- Дура, куда ты от меня уйдешь? Кто с таким бочонком спать-то будет?

Она ушла в другую комнату, села на ковер, обхватив руками округлившийся животик, и заплакала. Густыми, как перемороженная водка, слезами. Потом, когда он опустился рядом, вздохнула:

- Может, мы правда не подходим друг другу?

- Прекрати. Все будет хорошо. Я не буду больше… тебя обижать.

- Ты не меня обижаешь — она погладила рукой натянутый комбинезончик на вздутом животике — а ее. Понимаешь?

За неделю до этого, они узнали пол ребенка — девочка. После УЗИ, ей выдали диск с записью, где маленький-еще-не-человечек-но-уже-любимый-всеми закрывал личико правой ладошкой.

Он с неохотой смотрел эти кадры: приглашенные на просмотр родственники, с ее стороны, колбасились по квартире и норовили прыгнуть до потолка. "А что же будет, когда она родит?" — подумал он и пошел спать. В коридоре его перехватил возвужденный просмотром зять, и пришлось идти пить.

После этого, он с удвоенной силой начал оскорблять, обижать поступками и насмехаться над ней. Она предпочитала думать, что все "стерпится-слюбится"

Когда она чего-то не понимала, чего-то очевидного для него, он раздражался:

- Нну ты темная, как дорога в Якутию.

Она хлопала своими пушистыми ресницами, пытаясь снять обиду с зеркал души.

Она законно требовала от него пунктуальности. И пунктуации. А он не мог, не хотел, не способен был расставить все точки над i.

Она была в декретном отпуске и скучала, сидя дома. Он приходил с работы пьяный, замотанный, неразговорчивый. Или просто не появлялся. Утром звонил, злился, что она ему что-то выговаривает или пытается пристыдить. Чаще всего это заканчивалось словами "Да пошла ты!", и он вновь не ночевал с ней. Потом приезжал, извинялся, клялся, что такого больше не повторится и мог держать слово больше недели, прежде чем совместный быт снова ему надоедал.

На восьмом месяце у него появилось отвращение к ее телу. И к запаху: он изменился, стал чересчур навязчивым, густым как гуашь. Ему хотелось других женщин, хотелось слить накопившуюся семенную жидкость в какую-нибудь другую особу.

В то время, пока она рожала, он пил в компании малознакомых людей. Ей искусственно вызвали схватки, малышка провела уже 4 часа без жидкости в утробе, а он заливал очередную рюмку прямо в сердце: в нем не было места для чего-то еще, акромя унылой самовлюбленности, лившейся из него медной водой казенного крана. О том, что стал отцом, он узнал от ее сестры.

Сил отчитываться перед родителями о параметрах новорожденной уже не было. Его рвало прямо на ковер. Сирена голоса дочки в телефонной трубке орала так, что его глаза невольно лопнули влагой.



Он приехал к роддому, смотрел на нее в проеме окна, разговаривал с ней по телефону.

- Надеюсь, ты себе этого никогда не простишь! — плакала она в трубку. Он знал, что она говорит словами своей сестры. 

На выписке из роддома, он был пьян и еле наскреб денег на букет цветов для нее. Она была невероятно красива, невозможно желанна. Каждые пять минут, пока они ехали домой, она спрашивала:

- Мы тебе правда нужны? 

Он кивал и говорил:

- Ну, конечно, правда.

Она любила его бескорыстно, как любят хорошую погоду или город, в котором родился.

К ним часто заглядывали друзья, ее друзья, с детьми и начинали говорить, говорить, говорить о своих чадах и их воспитании. Он отзывал ее в сторонку и просил:

- Обещай мне, что мы никогда не станем такими вот.

Она обещала, друзья уходили. После таких посиделок, он клял себя за то, что ввязался в эту авантюру, под названием семейная жизнь.

Когда их дочь родилась, он обрадовался, что теперь у нее будет занятие на целый день. Так и случилось: ему стали уделять все меньше внимания. Минусом была только постоянно присутствующая по вечерам теща, которая носилась вокруг новорожденной, будто ей прищемили хвост.



Когда она поймала его на измене, то собрала его вещи, аккуратно сложила их в сумку и негромко попросила убираться вон. Он не протестовал, сказал только, что дождется утра. Попытался уснуть, но она включила стервозную опцию и не давала ему спать из принципа, пытаясь сыграть роль мстительной и дерзкой женщины. Он не выдержал через сорок минут и отвесил ей пощечину. Ее верхняя губа лопнула от удара о зубы. Она в молчаливых судорогах держалась за лицо и старалась не плакать. Он сумел поспать два с половиной часа, прежде чем поставленный будильник разбудил его. Он встал, оделся, причесался, поцеловал дочку в родничок и вышел в коридор. Она догнала его на пороге и долго плакала, умоляя не уходить, пока он надрывался с тяжеленным баулом в дверном проёме. Полуторамесячная дочка, обычно просыпавшаяся в 6 утра, в этот раз предпочла поспать чуть дольше, пока папа и мама выясняли отношения:

- Отпусти ты меня, а? Тебе же плохо со мной. А мне с тобой!

- Зачем ты это сделал? У меня в груди сейчас пустота и ничего больше — она указала рукой в сторону комнаты, где сопела маленькая жизнь, разрушавшая, по его мнению, семейную — Даже для нее ничего не осталось. Одна пустота. — слезы казались продолжением ее глаз, которые караванами уходили с насиженных мест.

Дочка проснулась внезапно и, конечно, навзрыд. Она, в развевающейся ночнушке, ушла в комнату, успокоить малышку. Он подхватил сумку и вызвал лифт. На остановке, в ожидании автобуса, его настигла СМС: Почему ты сбежал?

Он хотел было перезвонить, но вместо этого написал в ответ: Я не люблю тебя. За остальными вещами приеду потом.

Выкурил сигарету, которую холодный ветер скурил раньше него. И вернулся к ней, под предлогом невыясненных отношений. Все закончилось постелью, она шептала, закрыв глаза то ли от стыда, то ли в истоме:

- Нет, так нельзя, это неправильно, нельзя, так неправильно!

Она простила ему предательство. То, про которое знала.



Его загулы становились все продолжительнее: начиналось все с одной ночи, потом пара-тройка дней — теперь же он мог пропасть недели на две. Но возвращался, и каждый раз злился на нее:

- Но я же вернулся, значит, я хотел вернуться, ты не рада? Я же вер-нул-ся!

Она плакала и твердила про себя "У нас все наладится, все будет хорошо".

Но ничего не налаживалось, его человеческая лажа была форзацем их  совместной книжки.

Почти все друзья, его друзья, осуждали его выходки, напоминая ему:

- Ну как же ты, у тебя же ребенок?

Он бесился как ошпаренный и вновь срывал злость на ней. Она сносила все, как бумага.



Она сумела найти, как призвать его к ответу, за все то пренебрежение, что он швырял ей в лицо. Она зарегистрировала дочку под своей фамилией, в графе "отец" был прочерк. О том, что это его дочка, говорило лишь отчество. Он случайно узнал, что стал бездетным отцом, когда ему потребовалось свидетельство о рождении на работе.

- Эта сука украла у меня мой мир! — вспылил он словами Одиссея и дал волю своему гневу: сам собрал вещи и съехал. Не появлялся на ее пороге около трех месяцев. Потом начал звонить. Она не брала трубку.



И она начала ему сниться. Сначала, просто как второстепенный персонаж сновиденья. Он называл это данью памяти. Потом, стала приходиить и плакать, затем появлялась в обществе других мужчин. Он называл это остывающей ревностью. Потом перестала сниться вообще. Потом стала сниться урывками: он видел то ее спину в дверном проеме, то желтый мазок ее волос на рассыпающейся картине, то просто изгиб ее шеи, перетекающий в ключицы и обратно. И он не выдержал. В одном из таких снов, он оглядел свою ладонь, осознал, что спит, и попытался поговорить с ней. Они даже поцеловались. Он проснулся, умытый слезами.

И заскулил, звук вырывался не из горла, из диафрагмы, задевая все нервные окончания. По зеркалу показывали лицо, перетянутое гримасой: красные белки глаз, распухшие скулы, сморщенный лоб.



Дочка ему так и не снилась. Он думал о ней, когда видел ее личико на фотографии, стоящей фоном рабочего стола на мониторе компьютера. Он смотрел в глаза малютки и продолжал надеяться, что первым её словом будет "папа".

"И мне скажут: Эй, ты что, у тебя же родилась дочь! А вдруг, я не вспомню, о чем идет речь?" — думал он, всхлипывая.

Она по прежнему не брала трубку, не отвечала на сообщения. И приехал к ней сам, без звонка.

Он стоял прислонившись к входной двери, проводя рукой по дверному глазку, и нашептывал "открой…открой…открой…".

……………………………………………………………………………&hell ip;……………………

Он вспомнил последний Новый год: он не доехал до дома, пьяный остался у знакомых, она справляла с родителями и месячной дочкой. Увиделись они только спустя четыре дня. Он приехал к ней с уверенностью, что теперь-то точно заберет вещи и станет свободным. Она вышла из комнаты с малышкой на руках.

- Ты хочешь оставить нас?

Это был удар ниже пояса, запрещенный прием, но она вынуждена была к нему прибегнуть — она так соскучилась по нему за эти дни. Она не хотела, чтобы он уходил.

Она была без макияжа, в домашнем халате, волосы сплетены резинкой. Он смотрел на нее и восхищался очевидностью ее красоты. Той красоты, которая была недоступна другим, посторонним мужчинам и женщинам. Такой же свежей она просыпалась по утрам, такой же измотанной отходила ко сну. Только для него; все, что было у нее — было для него. Сумка приземлилась на пол. Они обнялись втроем, малышка касалась их своими руками…

Инстинкт самосохранения сработал бузукоризненно: вместо того, что бы шагнуть на рельсы, он в последний момент оттолкнулся от края платформы и воспарил над путями. Его спасла нетерпеливость — прыжок был преждевременнен. Гудок машиниста настиг его еще до приземления на соседнюю лесенку шпал. Сталь встретила его враждебно, ударила чуть выше правого уха и штырем впилась в предплечье. Звуки вновь приобрели первозданную новизну. Но времени присваивать их каким-либо существам и инструментам не было. Не дожидаясь, пока машинист оправится от шока и взъерошит свою в миг поседевшую челку, он поднялся на ноги и не отряхиваясь устремился в сторону знакомой дырки в ограждении, метрах в ста за платформой. Проковыляв по целине сугробов, он выбрался за пределы железнодорожного полотна и, наконец, отдышался. Попытался прикурить, но руки не слушались, и он убрал сигареты. Потом зачерпнул ладонью снег, вытер им лицо и пошел по дороге туда, куда глядели глаза. Он был беззаботен, а следовательно, не знал раскаянья.