Ч.П.Х. часть1

Автор: Найт Ч.П.Х.
(дело одного дня)

Плацкартный вагон был до того пыльный, мрачный и настолько не соответствовал цене за билет, что я не поленился и объявил во всеуслышанье, мол, деньги дерут, а корицу жалеют! Пробегавшему мимо, по своим железнодорожным делам, проводнику, я легонько двинул по ребрам, мол, чёй-то, а? Тот обиделся и позвал на помощь, особо ретивые пассажиры вступились за этого хорька, меня попытались заломать и увести под белы рученьки, но я вырвался, схватил свой багаж в виде одной сумки и пустился наутек от этих сук. Скрылся в тамбуре.
Нет, ну конечно же, я был пьян, это отрицать бессмысленно, да и стыдиться тут, в общем-то нечего. Всякий, кто едет или летит в родной город после долгой разлуки, если он конечно не в завязке, обязан быть погружен в транспортное средство в виде полуживого трупа, с запахом отравления спиртосодержащими напитками! Я был в полуобморочном состоянии от выпитого, курил на запотевшее окошко в тамбуре, на плечо давил ремешок сумочки, в которой лежали: свитер из шерсти мериноса, запасные носки и трусы, белая футболка с надписью «Меня преследуют», очки, бутылка трехзвездочного коньяка и тетрадка с моими стихами. Колеса отплевывались за окном: че-пы-ха, че-пы-ха, че-пы-ха. Мне предстояло пробыть в своем родном Петербурге цельный день.

- Ну, что? Мы будем искать вопросы, и брать ответы по приезду?
- Все найдем и возьмем: и реку Припять, и Channel №5, и литеру «Ъ», и даже сорокинскую «жидкую мать». Я же говорю: приезжай, тут дело одного дня!
Найден положил трубку. Он мой друг, мой соратник. Мне было необходимо приехать, я соскучился по на-все-готовому Найдену Стоичкову. Его отец был болгарским иммигрантом, мама — родом из Латвии, Найду же не давали покоя лавры гражданина мира. Он пытался реализоваться как главный клошар планеты с пятнадцати лет. Последний раз его депортировали из Нидерландов, после того как Амстердамские полицаи нашли Найдена на скамейке, а его приятеля Спутника под ней: они были скованы наручниками с розовой бахромой, купленными в сексшопе. На эту идею их натолкнул негритенок, продавший им лезиргин в каплях. Узнав о количестве, которое Найден со Спутником хотели бы приобрести, он посоветовал им не терять друг друга из виду и употребить продукт строго у дверей приемного покоя. Найден понял это буквально. Паспорт со штампом «deported», Найд прибил гвоздем над кроватью, рядом с раскрытой зачеткой, где щедрой рукой доцента Скробача был поставлен «неуд» по высшей математике.
Мы начали дружить на почве волейбола, играли за сборную школы, потом вместе рюхали сценарии для команды КВН нашего факультета, осваивали пятнадцатилетних безгрудых девочек, напевая незамысловатые двух аккордные песенки в нашей панк группы Humbert-Humbert, вместе монтировали и переписывали забавные венгерские фильмецы на подпольной порно студии, где, наконец, поняли, чего на самом деле хотят женщины, и стали, в конце концов, почти родственниками: сестра Найда сделала аборт, посчитав меня слишком безответственным и праздным для создания семьи.

Я знал как все будет, наперед, подмерзая в карцере между вагонами, не обращая внимания на пробегающей мимо кодлы проводников, грозящихся ссадить меня в Твери. Можно было не беспокоиться, по крайней мере, еще часа два.
Как же органично сочетались коньяк в одиночестве и «Падал» Аукцыона, игравший в плеере. Указательный палец Санкт-Петербурга манил меня. «Когда так много позади всего, в особенности горя, поддержки чьей-нибудь не жди, сядь в поезд, высадись у моря…».
Первое, что приходит в голову — нет, не Зимний, не Медный Всадник, не Дворцовая, не Спас и не Казань. Подсвеченный огнями рампы Исаакий — круговерть теней прошлого, запахов ушедшего, сосредоточенье добра и зла. Иностранцам на смотровую площадку вход дороже, мы как-то пытались провезти Клаудио и Веронику в качестве аборигенов, но контролерша легко выкупила чересчур блаженные, как у китайских болванчиков, лица наших римлян. Я люблю смотреть на Кунсткамеру, за нею мой факультет, за нею я «творил всякое».
В этом городе вообще часто случается «всякое»: он может оттолкнуть по началу, но если он примет тебя, то уже не отпустит. И ты пойдешь как зомби по Малой Большой через двойную тройную дважды трижды, взяв дешевой и вкусной водки или хорошего и недорогого пива, головой вперед, разбивая рекламные щиты, целясь руками в противоположные стороны; у Англитера ты утащишь гранитный полушарик, запрещающий парковку и мрачные секьюрити будут хохотать; будешь нырять с головой в Пряжку, хоть глубина в ней по пояс, потом побежишь в теплое помещение, оставляя за собой вереницу влаги с промокшей насквозь куртки и улыбаясь приобретенному прозвищу Кусто; не пройдешь мимо питейного заведения Казака-всея-Руси; там же встретишься с женской командой КВН из какого-нибудь инста, которых хочется любить за непропорционально большие глаза на смеющихся лицах.
- Найден, слушай меня внимательно: я сейчас иду покурить и оправиться, и чтоб когда я вышел из сортира, ты уже сидел за столом во-он у тех русалок из
Лесгофта. Понял?
И я вышел. И он сидел. Они действительно оказались водоплавающими, правда, без фольклорного налета, обычными пловчихами.
Рядом с фешенебельным ресторанчиком у истоков Большой Конюшенной улицы мне встретится припаркованный БТР с грозным пулеметом на броне и
скучающими «космонавтами». Я решу, что фотографироваться рядом, по меньшей мере глупо. А вот дорогущую «мазератти» буду долго провожать взглядом, хотя ни хрена не интересуюсь машинками.
- Осталось только встретить batmobile и ночь удалась! — скажет Сега, и значок Бэтмена вспыхнет над Смольным собором.
В клубе через пару часов отключится подача электроэнергии и, соответственно, спиртных напитков. Зажгутся свечки на барной стойке и столиках. По логике, должно будет зазвучать пианино. На улице будет капать вода, вода сверху, Хельга решит, что лучше выпить дождь, чем не жрать землю. Похихикаем над тем, что со своим дождем обратно в вертеп нас не пустят. В соседнем баре количество выпитого создаст лопнувший пузырь где-то в районе моей поясницы. И поедем в сторону дома Кусто, всей толпой, всеми сразу, на нескольких машинах. Разводная одиссея шайки Кусто.
- Надо будет сжечь в печи одежду, если мы вернемся — споет Янка, голосом Сеги, когда мы пойдем покупать шлюшенций. И начнем, не сойдясь во взглядах на продажность любви, бить ногами сутенера. Наши мордочки зальют баллончиком «шок», исказят светомузыкой мигалок, ослепят темнотой Калининского района. Окупимся, менты все поймут. Я буду ловить машину, потом не заплачу шоферу, оставив открытой заднюю дверь. Побегу среди гипертрофированных флэш-карт новостроек, воткнутых в слоты-глазницы на лице моего райончика. И никогда не узнаю, что за информацию они хранят. В моей комнате в пять утра все будет словно покрыто тонким слоем непрозрачной пыли. Не исключено, что эта пелена на моих глазах…
Нет, конечно же, все будет уже не так, как раньше. У меня больше нет своей комнатенки здесь, а это почти решающее обстоятельство. И вообще, может не стоит возвращаться в те места, где когда-то был счастлив? Будет совсем не то…

Все лучшее, все творческие планы и задумки, не говоря уж про объективные мечты, рождаются в Питере, а вот за воплощением идеи в жизнь нужно ехать в белокаменную, и там околачиваться среди денежных мешков, которых зовут, скажем, на польский манер, Лям Зеленых — авось подадут миллион.
Зачем же я, не имеющий концепции самого себя, не выработавший собственной эстетики, поехал в Москву? Думал, что удастся пропихнуть там мои стишки, пристроить их в какой-нибудь журнал и какой-нибудь поэт от сохи, вроде Евтушенко, будет петь мне дифирамбы. Не вышло. Зато получил место администратора в клубе «Иногда верь хиппи». Вот так я и путешествую: одна нога в Москве, другая в Питере, как Колосс Родосский: что же видит Тверь?
В Питере я так и не смог добиться успеха ни в личном, ни в финансовом отношении. Я во всем обвинил окружающий мир, решил, что этот город мне надоел, а в Москве происходит вся движуха. Как же я ошибался. Что ж, несбывшиеся надежды искупаются расставанием.
Я увидел в отражении, сзади себя, лицо того самого вагоновожатого, с которым мы не сошлись во взглядах на транспортную реформу. Я обернулся и осмотрел его лицо, круглое и плоское как сырник. Он что-то говорил про наряд милиции, безобразие, и вообще нагонял жути. Его речь, ужимки и жесты рук, дали мне полное основание заключить, что он прожженный пиндос. Значит еще не все потеряно, и я даю зуб на отсечение, что доеду до пункта назначения в целости и сохранности. Проведя пальцами по его щеке, я сказал:
- Ну что, так и будем вокруг да около?
Он аж засветился от похоти, когда понял, что я тоже понял, и мы проследовали в его купе. Проводник, именуемый Мишей, «сделал красиво» и, облизываясь как кот на сметану, или после сметаны, взял взад свои обвинения и пересадил меня, под свою ответственность, в личное купе. Я, не церемонясь, открыл пиво, в ассортименте выставленное под нижней полкой. Выпив два, а может и пять, я вышел прокоптить свое нутро сигаретой. В тамбуре ошивались пара молодчиков, сосущих двухлитровый баллон пива на двоих, и высокий парень моего возраста с ухоженными бакенбардами. Оказалось, что он англичанин, чистокровный кокни, чем я не преминул воспользоваться, разводя его на кричалки «Челси». Козырял словами oi, mate, bollocks и son, расспрашивал про Петю Доэрти и Эми ВиннаяЛавка и чуть было не подарил лондонцу свою шляпу, но потом передумал, в виду того, что шляпа у меня была одна. Вот будет три, тогда милости просим, велкам!!
Проводника Михаила всю ночь мурыжил начальник поезда, вообще в дороге происходили какие-то ЧП, которые нервировали работников личного состава, так что почти до утра, я заливал в себя дармовое пиво, в одиночестве развалившись в купе. Потом вспомнил про бутылку коньяка в сумке и выпил ее из горлышка, закусывая видами из окна.

И вот он я, одетый в теплые тона, в объемные тома макулатуры, и прочие, надежные куски, но не говна — накачанной души мускулатуры. Пора перестать зарифмовать свои появления.
И вот он я, монументально стоящий на перроне, в легком двубортном полупальто не самого дурного покроя, в зауженных потертых джинсах деним, белых теннисных тапках и черной пижонистой шляпе, плотно сидящей на ушах. Пора перестать думать о себе как о герое романа.
Сигарета, как и я, еще не проснулась и сонно клевала пепельным хоботом.
Рядом прошла пара, мужчина с сумкой и женщина с прической, они напевали «Питер, Питер…» Белой Гвардии. Приезжие, мать их, я высокомерно оглядел эту парочку. Точно приезжие, я видел их нерешительные движения головой и плечами. Что ж, добро пожаловать, мы рады всем…на какое-то время.

На встречу мне, шаркая своими ластами, как хоккеист, двигался человек, под названием Костя, но все зовут его Кусто. Этот двадцатипятилетний дядька не ест после шести, и не верит тому, кто старше тридцати. У него вечно такое выражение на физиономии, словно он испытывает жалость к себе, читая от лица Бродского «Речь о пролитом молоке».
Очень интересно отношение петербуржцев к Бродскому: они словно забыли, что он местный. Они больше не ассоциируют поэта со своим городом. Тут явный снобизм: человек покинувший Ленинград, приравнивается к изменнику. Правда, появился такой мелко-локальный, местечковый аспект: бывший ректор университета Людмила, на ежегодном посвящении в студенты на площади Сахарова, утверждала, что поэт учился в Петербургском университете (а однажды, видимо от избытка чувств, ляпнула, что закончил). И это при наличии отсутствия у Иосифа Александровича даже среднего образования. Компанию ему составил Сергей Донатович, который тоже, по словам ректора благополучно закончил филфак.
Изменник. Так и теперь: мои друзья не понимают, как я мог оставить этот город. Под «городом», они подразумевают то, что теперь нельзя позвонить и наорать на меня просто так.

Найден не мог встретить меня, он был сильно занят в офисе зарабатывая деньги продажей поддельных страховых полисов. Деловая прожилка органично сочетается в нем с желанием расшатывать стабильность этой системы. Он отзвонился, извинился, потом задумчиво помолчал, посетовал на погоду и объявил, что ангажировал Кусто для торжественной встречи. Я не обиделся. И вообще, я не очень люблю, когда меня кто-то встречает, после поездки, мне нужно какое-то время побыть одному, наедине с местом прибытия, в данном случае с городом, в котором я не был больше года. Для меня это серьезный срок

Кусто недавно побывал в Риме и всерьез задумался о кредите в банке Ватикана. Интересовался у меня: покарает ли его Господь в случае не погашенного кредита и может ли Он быть поручителем? Я представил себе пункт в бланке оформления: кредит на святую инквизицию и покупку эквипмента: железная дева, кол и крест, инквизиторский ботинок.
Кусто убежден, что все люди делятся на особей, индивидов и личностей. Я без энтузиазма поинтересовался — а как же я? И, мысленно, запатентовал колесо. Мне ближе евклидова система: люди как лучики, отрезки и прямые. Кусто не обиделся.
Мы спустились в метро…подземелье дураков. Эскалатор как stairway to Hell.
Ржавые пуговицы жетонов было не привычно держать на ладони. Мне не пытались впарить стеклорез и православный календарь в трясущемся вагоне. Я снова окунулся в мир бадлонов и тэшек. Я вернулся домой.

Вещи я скинул в просторной комнате Кусто, расположенной в бывшей трешке, из которой сделали двушку. Просторной она была потому, что кроме дивана, электрогитары Apollo и ноутбука в ней больше ничего не водилось. Принял душ, выслушал от друга последние новости.
Фаллоимитатор, под названием «Охта Центр», уже начали строить. Скоро его будет видно почти из всех центральных кабаков и творческие люди побегут из города, как, в свое время, Мопассан бесился от вида Эйфелевой башни, потому что ее было видно из любой точки Парижа.
Мы решили не засиживаться в четырех стенах и выскочили как черти из табакерки на серую осеннюю улицу. Возникла необходимость заправиться.
В павильоне, впереди стоящий мальчик, с загорелым лицом, покупал двадцать штук Петра I, черного, из детства. Продавщица, не будь дурой, распечатала пачку, выдала потребителю ровно двадцать сигарет, после чего любезно предложила забрать и саму пачку. Тот не отказывался, суетно пытаясь уместить патроны в патронташ. Местные наркоты, с окрайных районов, всегда меня забавляли своей непосредственностью. И «Беломор» тут давно уже продавался поштучно.
- У вас сильно крупные деньги — сказала румяная женщина за прилавком в ответ на протянутую мной пятисотенную купюру. Пока искали мелкие деньги, она достала две колы и две бутылки коньяка..
У Петербуржцев есть одна интересная особенность: они ходят задом на перед. Попросите в магазине у продавщицы бутылку пива, стоящую на стеллаже за ее спиной: она сделает шаг назад, повернется, возьмет бутылку, шагнет к вам задом и только потом повернется к лицом. Не берусь утверждать наверняка за всех жителей города, но лично я сталкивался с подобным не раз.
И после одиннадцати вечера купить спиртное весьма проблематично, но решаемо.
Пока мы шли к остановке, Кусто на ходу жонглировал коньячным пузырьком. Тот устал от неумелых сальто и разбился о ступеньки попавшегося на пути салона красоты.
- Хорошо, что я не доверил тебе свой снаряд!
- Что ж, и на grandma бывает grandpa — грустно подытожил Кусто.
На углу, у круглосуточного магазина, пытались развлечь себя смехом опасные ребята с района. Словосочетание «вышел на район», вызывает у меня ассоциации с нарративом или треком «Narrayan» Prodigy. Иду к успеху, такой нарративный, жизнь в карманах, коплю на машину, в курсе новых тенденций в области спортивных костюмов последних моделей, фарт! Второй купленный нами коньяк был другой марки, но нас это не спасало его от расправы. От греха подальше, мы сразу перелили и смешали обе бутылки с колой. Так можно спокойно передвигаться по городу, не нарушая этических взглядов прохожих.
Мы выловили нужный автобус и отправились в центральную часть города. Проезжая мимо СИЗО, водитель трижды просигналил, пассажиры одобрительно закивали, мол, да, так надо, люди ж сидят, не кто-нибудь. Мы синхронно засмеялись, стоя в конце автобуса. Как же прочно блатняк вошел в нашу жизнь, мы даже и заметить не успели, как стали ботать по фене и делать вид, что «только откинулись, не отсидев». Так было всегда, еще при советах, но с легализацией музыкального жанра, масштаб идиотизма достиг плачевных размеров. Из кабины доносился женский голос с кабацкой интонацией, выдающий пассаж «Снова стою у окна, снова курю, мама, снова, снова вокруг тишина, взятая за основу…». Мы снова прыснули.

У нас есть правило, наше с Найденом правило выживания: мы, как аутисты, игнорируем тех представителей рода человеческого, именуемых котлетками, пюрешками и столовкой, которые в больших количествах бродят по планете.
Мы не считаем полезным делом наблюдать за ними, не удостаиваем их взглядом во время движения по плоскости. Мы знаем, что происходит вокруг, не стоит поднимать свои глаза и вставлять их обратно: больные и здоровые проходят или проползают мимо; кто-то шаркает ногами или руками от навалившегося; другие бормочут себе под нос непристойности, то соглашаясь, то мотая головой, их извилины уже поглаживает преждевременная сенильная деменция; третьи недвижимы как недвижимость; все они потеряли свои мечты — когда-то они грезили скакать на лошадях на перегонки, а нынче считают манной небесной участвовать во взвешивании жокеев перед гонкой. Обращать на них внимание, значит признавать их существование, не стоит растрачивать свое осязание, я все равно ничего не почувствую.
Люди красивы от рождения, но уродуют себя мимикой. Мы с Найдом не человеконенавистники, просто нас, временами, мучает то же, что и Блока в разговоре с Чуковским в трамвае. Но и на то, что мы сами — люди, не претендуем. Ртуть асфальта нам милее лиц сограждан и прочих. Этот метод практиковал Бодхидхарма, смотревший на стену в течение девяти лет, объяснявший своим подмастерьям:
- Блин, что на вас смотреть, что на стенку, разницы никакой!
У нас тайное общество, без намека на «тайное вечере»: Будда-бруда и камрады. Найден утверждает, что он — национал патриот буддизма. Отличная расшифровка для НБП.

Мать Кусто, кстати, работала в музее Блока. Это оправдывало то, что сынок ни черта не знал об этом поэте. Как и о самой поэзии. Но вот речитативы он сочинял превосходные, вроде: я на пределе, но я при деле, пусть не бесплатно, но не бесплодно…
Рассказывал, что записывался на сборниках «Балтийского Клана», местного аналога Wu-Tang, только без откровенно криминального содержания.
Выгрузившись у Финбана, мы отважно, наперекор ветрам, зашагали по Литейному мосту на одноименный проспект, где нас должен был ждать друг наш ситный, СегаМегаДрайв. Прихлебывая коньяк, мы говорили о погоде. А о чем еще можно говорить под разящим на повал северным ветром?

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)