Ч.П.Х. часть 2

Автор: Найт По Москве ходят двуногие люди. В Питере — они еще и двурукие, им все нужно потрогать. Я видел множество людей, которые просто лапали бесчисленных Львов на всевозможных мостиках, пытались обхватить обычно необъятные колонны или чесали пальцы Атлантам у Зимнего. Зато, никто не обращал внимания на мой головной убор, который в Москве пользовался большим спросом у указательных пальцев и зорких глаз обывателей.
Мы стояли на перекрестке, вроде того, где Роберт Джонсон продал свою душу: на другой стороне виднелось полумертвое, но не срубленное деревце, оно выглядело как нерв в учебнике анатомии. Сега делится наблюдениями в отношении названий отечественных муз-коллективов.
- Вот, например: Почти Володя. Мне название нравится, но как оно звучит по-английски — Almost Vova! Звучит шикарно! Или: Опарыш Осознал — Larva Realized или Maggot Acknowledge. У Кобейна первая группа называлась Fecal Matter, Каловая Масса, готишно, да? Спасибо Богу, что Он не дал нам построить Вавилонскую башню. Пойдемте, зеленый свет.
Кусто замурлыкал под нос:
— Ааа, был светофор зеленый…а все бегут, бегут, бегут, be good…go, go, Johnny B. Goode.
Не сговариваясь, забежали в первый попавшийся бар. На входе стоял хозяин заведения собственной персоной. Он объявил, что сегодня бар работает последний день, а уже завтра, он приглашает всех присутствующих, которых было три калеки с половиной, на открытие своего клуба на Фонтанке. Вялые аплодисменты. В честь этого, пиво «Невское» бесплатно. Аплодисменты перешли в овации. В свое время, в районе метро «Владимирская» функционировал бар «Пузо», где, заплатив энную сумму, можно было выпивать весь день — краники стояли вдоль стены и народ наливал себе пиво по вкусу, а так же налегал на копеечные гренки с чесноком. Цена за посещение была настолько вменяемой, что бар был выпит под чистую в течение пары-тройки месяцев.

Сидя в окуренном зале кафе, мы заговорили о губернаторе. Кусто открыто смеялся и оскорблял, а я не защищал, но и не осуждал. Только Сегушка не участвовал в обмене мнениями, глядя через широкое окно на витрину магазина с галантереей от кутюр, расположенного через дорогу. Сегаман — шмоточник, он всегда находился в Gucci событий, душа Тряпичкин.
В витрине, на коричневый «венерин» манекен была надета футболка со схематичным изображением внутренних органов в черном цвете. Красным был прорисован солитер. Надпись под органами гласила: Life Inside Me. Рядом была такая же женская маечка, только вместо глиста был ребенок с пуповиной. У магазина кучковались напомаженные юноши в тревожно дорогих одеяниях. Я заметил:
- Смотрите-ка, если эти гопорезы — мажоры, то мне комфортней в миноре!
- Я б в нем тоже был — hundred dollar bill! — Сега оглядел собственный наряд, словно тот ему разонравился. Его торс, с ярко выраженным брюшком, обтягивал зеленый бадлон De Puto Madre. Эту марку одежды придумал средней руки наркоторговец из Колумбии, когда его лишили привычного досуга и поместили в закрытое помещение. Сега раньше тоже занимался бизнесом, типа импорт-экспорт: он импортировал героин в свой организм, а тот, в свою очередь, экспортировал кровь и рвоту на пол вагонов метро и вечерних аллей парков. Бизнесмены вроде него понимают в фармакологии не хуже старичков, обивающих пороги аптек и поликлиник: дети превращаются в стариков, старики — в детей. Теперь, Сега завязал, но продолжал гнуть дилерскую линию: в его плеере сейчас звучал не хардкор, а мексиканский наркокорридо. У Сегамана нет и не было своего стиля, только style, что, в общем-то, тоже не плохо.
Любимым занятием Сеги, было курение марихуаны в парках, скверах, в любом месте, где росли кусты или хотя бы одно деревце. Это, он называл «курнуть на природке». Другого выхода у него просто не было: либо пить горькую, либо с помощью травяной и «шустрой» терапии пытаться забыть побочные эффекты той, цепко следящей за ним эйфории. И это, был далеко не самый худший вариант.

Маленькое лирическое отступление, вызванное спазмами в желудке. Алкоголь в крови превысил допустимую норму, прибавим к этому еще и пустой желудок и приравняем меня к неокрепшему организму, опьяненному не столько коньяком, но атмосферой города и встречей со старыми друзьями.
Когда моя сущность и внутренности успокоились, и я смог выпрямиться, то узрел стикер на крышке унитаза. Два сфинкса ванильного цвета смотрели друг на друга, притворяясь, что не замечают друг дружку. Наклейка была старой, в царапинах, оставленных ногтями и швабрами, но еще вполне читабельной. Меня снова накрыло…
… когда я учился на втором курсе, появилась услуга «Белые ночи» от Мегафон Северо-Запад. Вагоны метро пестрели стикерами, на которых был коллаж из фотографий Петропавловки и двух сфинксов на Университетской набережной. Это было время общения по 5 секунд, когда успеваешь выкрикнуть фразу и сбрасываешь. Потом ждешь ответа. А после полуночи можно было общаться бесплатно. И мы общались. Я звонил всем, все звонили мне. Какие-то незнакомые девушки знакомились по телефону, наугад набрав номер, вопрошая — «Привет, ты веришь в судьбу?». Верили все. Этому времени посвящается…

i… Мне изрядно надоело переливание из пустого в порожнее, ностальгированье и ворошение прошлого. В пресный четверг, в его белую ночь, от постылых друзей убежал я прочь. Опьяненный, шатался как в сказочном сне. Устав, сел на ступеньки, поближе к воде. Я не мог сфокусировать правильный взгляд, планеты выстроились в ряд, Джульетта так же стремится в ад, Ромео покинул здание, гад. Вдруг слева и справа, как будто с угрозой, нависли два сфинкса в торжественных позах. В замутненном рассудке вспыхнул костер, когда я услышал их разговор:
- …Я считаю за счастье будничный дождь. Если падает снег в этом городе странном, мои лапы песочные бросает в дрожь и камень глаз покрывает туманом. По густым облакам идут караваны — я отдал бы лицо, что щербато, но живо. Окружающий мир угнетает обманом, если видел во сне я забытые Фивы. И только лишь месяц был проводником, словно его смастерили из воска. Я увидел оазис, он был мне знаком. Устремился к нему, но было уж поздно…
Произнес тот, что слева и тихо вздохнул. А тот, что напротив, вторил ему:
- Но мы не хозяева собственных снов. Ты послушай, о чем поют пароходы. Взрываются волны под черными сводами одиноких и разведенных мостов.
Разве мы ныли с тобою тогда, когда вспышками небо горело ночами?
Или когда с судов перед нами сгружали дрова, мы же как камни вдвоем молчали? Или когда из сиенита образ Аменхотепа придали чертам лица?
Вспомни: студенты-гниды, мочились на пьедесталы, в блаженстве закрыв глаза?…
- Не могу я без слез смотреть в это небо. Не могу шевелиться, тоски не уняв. Там, где ты был, и там, где я не был, оказаться легко, лапы размяв. Не пускает гранит луну укусить…
- Мой милый брат, нам с тобою дано, только ветра соленого чуть пригубить и тихонько шептаться чайкам назло…
Тишина. Ни единой машины, пешехода, птицы, буксира, порыва ветра. Я точно знал, что должен сделать. Поднявшись, я подошел к Неве, вздохнул и расстегнул пуговицы на ширинке. Козелок подкрался не слышно, остановившись у меня за спиной. Вышедшие парубки, с шебекинскими будками, привычным жестом достали аргументацию. Один, поставленным ударом, с молодецкой удалью, перебил мне ключицу. Второй добавил в пах мыском своего берца. Мощная лапа стальной хваткой вцепилась мне в волосы и потащила в сторону машины. В моих глазах перемешались веселые узоры из детского калейдоскопа «Волшебный фонарь». Большая медведица уже махала мне хвостом, приглашая на бражку. Я улыбался./i

Когда я вернулся из отхожего места на свое, то заметил что ряды наши поредели. Сеге позвонили соседи по прошлой жизни и попросили помочь. В чем заключалась его helping function Кусто спрашивать не стал. Сказал только, что Сегу надо как-нибудь сводить на экскурсию в Кресты, а потом в Боткина. Я поежился: да, Боткинские бараки — место, где можно снимать пост апокалипсические фильмы и клип Г. О. на песню «Лоботомия»; желтолицые парни и девушки, ларек «Сдачи не надо» на территории, где почти все заражены и вечная тучка над корпусом тюремной больницы. Жуть во мраке. От этих мыслей меня отвлек появившийся в дверях заведения Найден. Прохладно поздоровавшись — традиция такая — мы заказали еще «Невского». Традиция, или скорее негласное правило, заключалась в том, что Найд так и не привык к тому, что мы теперь не можем видеться хотя бы разок на неделе. Я Изменник. Отсюда это спокойное приветствие — он делал вид, будто мы виделись буквально на днях. Но я то знал, что он рад меня видеть.

Кусто помчался встречать Хельгу, которой опять не хватило денег на такси, а мы с Найдом вышли на Невский и пошли в сторону Гостинки. Найден делился новостями:
- Спутник недавно рушил домик в центре, где-то на Лиговке, в подполе или в стене, не помню точно, нашел запас солдатских аптечек, изъял торен, вот уже два месяца от него нет весточки. Даже со мной не поделился.
- Найд, ты же говорил прошлой зимой, что весной пойдешь в тренажерный зал и будешь самым независимым из зависимых?
- Разве можно помнить в Марте, что ты делал в Декабре? Что ни день — динь-дилень, то тюлень позвонит, то олень! Торен и «Виноградный день» — вместе веселей!
- Сейчас Октябрь, еще не поздно пристраститься к здоровому образу жизни. И прекрасному: завязывай и давай шедевр замути!
- Кстати, как там искусство в первопрестольной, есть достойные образцы выжописи?
- Был в Музее Современного Искусства на Петровке, гулял по внутреннему дворику, дивился безвкусице. Особенно, «Панно с античными сюжетами».
- Как, прости? Понос античными сюжетами?
- В яблочко. За Бродского вообще удавил бы. Внезапно понял, что стою у
подножья чего-то монументального, поднял глаза — что-то вроде Иисуса на
горе Карковадо, только в стиле родины-матери, тут же отскочил — больно не устойчивая конструкция, подумал. Еще там, среди этой свалки обнаружил подобие электрощита, концептуальненько так, оказалось — натурально щит. Лучший экспонат.
- Ясно, искусство не горит, оно перегорает.
Мы свернули от проспекта направо и заскочили в чайную, где работала официанткой наша подруга Леля. В этом заведении очень назористый кальян, вменяемая публика, состоящая из четырехглазых молодых людей и их начитанных спутниц, и самый гуманный ценник на алкоголь в этой части Невского. Леля была очень рада видеть меня и довольно прохладно приветствовала Найдена. Мы заказали бутылку красного калифорнийского и яблочный табачок.
- Что у вас с Лелей? — мне жутко интересовало, чем же Найд насолил такой бесконфликтной девчонке, как Лелеще. Она была моей одногруппницей, с самыми сообразительными глазами и самой внятной попкой на курсе. Какое-то время, я был влюблен в нее, но чувство было безответным — Леля предпочитала женщин. Это был ее выбор, она себя так позиционировала. Потом, все-таки попала в ненадежные мужские руки и чуть не вышла замуж.
- Я тут позажигал слегка в прошлом месяце. Галантно кушал бабу и ничего более — Найда иногда называли Гамлетом, за скрытность. Выражение «кушать бабу» пошло с университетских времен и означало громко выпивать в студенческой столовой на Биржевой 6, которая называлась «восьмерка». Там же родились и речевки, что водка должна быть дешевой и вкусной, а пиво хорошим и недорогим и был составлен катехизис настоящего «калаголика».
- Как стихи, пишутся? — Найд решил сменить тему. Сердитая Леля принесла нам откупоренную бутылку и два бокала.
- Ты же лучше меня знаешь, что они не пишутся, а случаются. — Я достал сигареты.
- У нас не курят теперь. — Извиняющимся тоном сказала Ольга и добавила, не глядя на Найда — Тебя, это особенно касается!
Найден развел руками, выказывая сожаление. Мы обсудили мои стихи, которые никуда не годились, потому что были абстрактными как листик в клеточку, потом я поведал Найду цель своего визита:
- Мне хочется сравнить Питер и Москву, но не так как Радищев, не само сентиментальное путешествие, а на свой манер. Конечно, беспристрастно не получится, но попробовать стоит. Только как это сделать? Основываться на собственных ощущениях — это субъективно, а сидеть на Невском и наблюдать — глупо. Наши «кадры» мне тут тоже не помощники: Кусто патриот города, Сега начнет хаить Питер, Хельга в Москве была только проездом и ей положить, где жить, лишь бы пленка была и проявитель. Остаешься ты, но не уверен, что ты понимаешь, что именно я от тебя хочу.
- Почему же, мне понятно. Ты хочешь, что бы я раскрыл тебе один чисто Питерский секретик. Что ж, ты его услышишь, но попозжа, лады? У меня с формулировками трудности — Найден сделал большой глоток и втянул через пластиковый мундштук ароматный туманчик. Я отлучился на улицу покурить.
На улице шел мокрый снег, обманчивый залп зимы, которая начнется только после Нового года. Одетые не по погоде пешеходы совершали паломничества в ближайшие кафе. Мимо меня проскользил как на салазках знакомый субъект, в котором я узнал своего приятеля Енотовидного Пса. Тот радостно осклабился:
- Какие люди! Ты знаешь, у китайцев есть поговорка: если долго сидеть на берегу реки, то рано или поздно по ней проплывет труп твоего врага. — Мы пожали руки. Я поинтересовался, чем он сейчас занимается. Последний раз, когда мы виделись, Енотовидный пытался спродюсировать какой-то женский ВИА, игравший синти-поп. Вот еще одна отличительная особенность Петербурга: каждый второй из ваших знакомых так или иначе связан с музыкой.
- Да все тем же — по музычке подвязываюсь. Но что-то тухло. По ночам на мойке машин работаю. Блин, я всегда хотел не работать, а жить на Мойке. Вот, решил в Москва Сити перебраться. В Питере, я уже видел гораздо больше «икс шестых бэшек», нежели в Москве, а это перебор. Город не узнать: цены взлетели, пафос какой-то появился и распространился аж до Колпино. Пора сваливать отседава. Перекантуюсь месяцок в столичке у сестры, потом в Европу двину, где победнее: Польша там, Венгрия, Словакия. А то наша страна как-то вдруг приобрела статус «развивающейся». Развивающиеся страны плохи тем, что развиваются не в ту сторону. Развеваются как флаг, куда ветер дунет — Енотовидный самчно сплюнул на снег. Потом спросил:
- Как у тебя-то, чо-по-части-санчасти? — я вкратце поведал свои дела. Енотовидный получил свое прозвище от стихотворения за подписью «графа Шувалова»: «Я чую, скоро будет драка и скоро кто-нибудь умрет, Енотовидная собака — совсем не то же, что енот». До этого, Енотовидный был известен под прозвищем Парадозер, как нечто среднее между паровозом и бульдозером. Одним из особенностей свободного общества является то, что ты сам можешь навесить на себя ярлык, если есть такая потребность. Енотовидный похвастался, что он был одним из создателей концепции баннеров, направленных против действующего губернатотора: больших полотен с надписью «Ты уже пять лет с городом. Город устал». Я докурил и мы пожали руки. Енотовидный поскользил на салазках дальше, в свой идеальный мир, где обитали равноправие, беспафосная бедность, тонны ганжубаса и Мано Чао.
Я вернулся в чайную, где застал Найдена со второй бутылкой вина со знакомой желтой этикеткой. Из ячеек памяти всевидящая рука совести достала забытый момент:
"…хочется ударить беззащитного и пьяного, и сфокусировать стыдливое чувство безнаказанности в подкожном объективе, как тогда, на Загородном проспекте, подошел к нам паренек в кепарике и обратился с просьбой:
-А парни, а я только освободился, справка вот, а можно вас попросить: а не подеретесь ли вы со мной? — и уработал мой друг Сега паренька почти пустой бутылкой вина с этой же желтой этикеткой, потом объяснив, что «нечего воду в ступе толочь, драка оно драка».
Про такие вещи не хотелось вспоминать, совесть реагировала слишком бурно.
Если совесть — это своего рода реакция нервной системы на расхождения поступков с убеждениями, то тут они разошлись как в море корабли: я, в принципе пацифист, особенно когда в конфликтных ситуациях нахожусь в большинстве.

Найден расспрашивал меня на предмет проведения опен-эйров в окрестностях столицы. Я заявил, что кроме пикника одного журнала и интеллигентной тусни в Архангельском больше посещать нечего. Правда, часть тупорылых респираторных рейвов теперь проводилась и в Москве. Мы с Найдом давно собирались посетить осеннюю вечеринку на Валдае, длящуюся несколько дней, да все было не с руки. Я спросил про «Алые паруса», Найден только закашлялся, сделав выразительные глаза.
После «зоолетия», в городе не происходило ни одного достойного события, сравнимого по масштабам бедствия с этой вакханалией. Помню толпы народа, бредущие своей торжественной вереницей в обе стороны перекрытого, для автомашин, Невского. Лазерное шоу, которое я проморгал, хотя было так пасмурно, что это немудрено. Какие-то водные представления на Неве, доступные лишь избранным. Окрестности Александрийского столпа были запружены тарой из-под напитков, асфальта было не разглядеть. Дурдом на прогулке и то ведет себя тише.
Пятисотлетие будет мрачно-оптимистичным, с охотой на ведьм, мы найдем золото Мальтийского ордена под кроватью в Инженерном замке, будем свистеть и улюлюкать от радости, что скоро откроют станцию метро «Адмиралтейская», эрегированный член Газпром Сити будет качаться из стороны в сторону, как собачий хвост, и будет гимн:

- Мы упьемся наводненьем до смерти!
Дайте «европеиться»! Не в поряде
Форточка в Европу, прости, Господи!
Так подайте ж нам, 300 ради!

Восемьсотлетие мы будем наблюдать в телескоп, с Луны. Город будет пуст и чист, только воздушные шары будут нервно биться о провода, а напротив Зимнего дворца будет останками трамваев, как пережитков прошлого, выложено «Нам не нужно восемьсот, дайте триста и пятьсот».
Ну да, есть еще правда, ущербный алко-фестиваль «Алые паруса», ежегодно проводимый на Дворцовой для выпускников школ, щедро разбавленный всякой братией с окраин и области. Второе название мероприятия «Поздравляем, теперь вы больше никому не нужны».

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)