Структурализм

Автор: Саша Акимов «Ведь тут ничего общего быть не может, потому что раб — одушевленное орудие… так что как с рабом дружба с ним невозможна, но как с человеком возможна. Кажется ведь, что существует некое право у всякого человека в отношении всякому человеку, способному вступить во взаимоотношения на основе закона и договора, а значит, и дружба возможна в той мере, в какой раб — человек».
(Аристотель — «Этика»)

1.
Дети
Его отца убили несколько месяцев назад, поэтому Паша расстроен. Я не могу ему сопереживать. Мы едем в побитой залатанной «девяносто девятой», которую Паша откуда-то спиздил. У нас есть деньжата. После того, как мы ограбили лесничество. Украли кое-какие детали с казенных машин и продали их в гаражах. Причем это было очень просто провернуть. На входе сидит бабулька-сторожиха. Она даже не почуяла неладное, когда мы среди ночи снесли одну из секций деревянного забора.
После смерти отца, Паша долго пил, а потом вроде как забыл об этом. Но его горе чувствовалось во всем, что он делает. И особенно это было видно в такие моменты. Когда он совершал гнусные поступки. Грабил, избивал, насиловал. Сам же от этого страдал. Как-то раз, я выковыривал из его живота кусок стекла, а потом волок в больничку. Как-то раз, он спасал меня от каких-то уебков на мотоциклах. Они избивали меня шлемами и ногами. Но Паша их хорошенько приложил стальным прутом по хребтине. Они лежали на земле, а я, весь в крови и соплях, пинал их по яйцам.
Мне пятнадцать лет. Паше четырнадцать. И сегодня мы решили подцепить городских девчат. Из дачного поселка. Паша говорит:
-Бля, чего там у тебя с этой… Алисой?
-Ничего. Я в нее влюблен. Мы вроде как встречаемся, если это можно так назвать.
-Почему ты ее не выебал еще? Я бы её поимел. Хотя она и замухрышка.
-Ну, как тебе объяснить. Ей одиннадцать лет. Она конечно классная, но трахать ее — это перебор. Мы просто целуемся.
-Вот еблан! Жопка у нее что надо. Засадил бы ей сзади.
-Давай не будем больше об этом. Я предпочитаю быть для нее верным псом.
-Точно ебаный псих. Хотя тебе далеко до Цыпленка.
-А что Цыпленок? Опять отмочил что-то?
-Угу. Он пристает к тем девкам у вокзала. Запал на одну из них вроде. Но они ему не дают. Только высмеивают. Дразнят. Говорят, что ему надо подрасти.
— Ну, он мелковат.
-Включи музон.
Я достал из бардачка кассету «Сектора Газа». Альбом «Колхозный панк». Паша закурил. Я открыл окно. На приборной панели прилеплен образок. Коврики на полу все в песке. Пепельница переполнена окурками.

Вечером мы прихватили с собой двух девочек нашего возраста. Паше нравится какая-то развязная девица. Она одета в такие шмотки, будто хочет, чтобы первый же встречный выебал ее до полусмерти, а если нет, то хотя бы вырезал свои инициалы у нее на груди ножом. Джинсы очень узкие, а топик очень короткий. Если она наклоняется, можно увидеть ее трусы сзади. Тыл ее крут. Спереди у нее тоже все неслабо укомплектовано. Меня она раздражала. Но эта тварь прихватила с собой, практически приволокла, еще девочку. Вот эта мне понравилась.
Пашину девочку зовут Марусей. А ту, что досталась мне, Марьяной.
Поехали в круглосуточный магазин в ближайший поселок городского типа. Машина двигалась во тьме, по дрянной дороге, за окном сосновый лес. Я на заднем сиденье говорил с Марьей о ее увлечениях. Она мечтает стать ветеринаром. Лечить маленьких пушистеньких зверушек. На передних сиденьях Паша и Маруся громко обсуждают анальный секс. Выясняется, что Марья и Маруся двоюродные сестры. А я говорю, что мы с Пашей троюродные братья. Мы смеемся. Я делюсь с Марьей своими наблюдениями: «Странные люди в деревнях. Никто никому ничего не рассказывает. Но все друг о друге все знают».
Купили бухла. Хлещем из горла. Маруська пьет как верблюдица. Только и видно, как она запрокидывает бутылку. Марья пьет помаленьку и морщится. Мы с Пашей пьем спокойно и неторопливо.
Остановились возле бензоколонки. Заправились. Забыли закрыть бак. Крышку потеряли. Я обнимаю Марью. Она сильно пьяна. Целую ее в шею. Мои руки к ней под свитер. Хрупкие ребра. У меня хватило бы сил сломать ее грудную клетку. Эрекция. И тут девочку начинает тошнить. Я кричу Паше, чтобы он остановился.
Тормознули недалеко от старой автобусной остановки. Последний раз там ходил автобус лет двадцать назад. Марья уже неслабо проблевалась на коврики и на заднее сиденье. Даже на меня попала. Паша открыл дверь, схватил девочку. Повалил ее на асфальт. Она на четвереньках. Продолжает блевать. Паша ударил ее по лицу ногой. Девочка плачет, блюет и у нее идет кровь из разбитых губ. Я подбежал к брату, толкнул его в бок. Паша сильнее меня. Он ударил меня в челюсть. Сбил с ног.

Недалеко шумит водосброс. Охладительный канал какого-то заброшенного производства. Паша ебет Марусю в машине. Я сижу с Марьей на бетонной остановке. Бережно держу ее на руках. Утешаю. От нее пахнет рвотой. У нее кровоточат десны. Губы распухли. Я рассказываю ей что-то об умирающих звездах. О самолетах невидимках. И спрашиваю, какой покемон у нее любимый. Ей нравится Бульбазавр. Такой синий чертяга с цветком на спине. Марья хочет пописать. Ушла за остановку. Слышу журчание. Паша выбрался из машины. У него на хую болтается презерватив заполненный спермой. Я ему говорю, что останусь с Марьей до утра. А он пусть едет со своей сучкой.
Автомобиль исчез за поворотом. Марья ко мне прижалась. Сказала:
-Я хочу домой.
-Только не в таком виде. Завтра пойдем к тебе домой. Я отведу. Мы всего в нескольких километрах.
-А тут нет волков?
-Хуй знает. Спи.
У меня крепко стоит уже некоторое время. Марьяна уснула у меня на руках. Пока она была в своем пьяном успокоении, я достал член. Быстренько вздрочнул, чтобы снять напряжение.

Цыпленок сидит в тюрьме за убийство и надругательство над трупом проститутки. Паша сидит за то, что избил свою мать и очередную молоденькую подружку.

2.

Курос

Маленькая Настя. Рассказывает мне о своих ощущениях. Для нее это еще в новинку.
-Когда ты меня обнимаешь, и я чувствую твое тепло. В этот момент, знаешь… такое радостное щекочущее ощущение пробегает по ногам. А потом поднимается и скребется в животе. Вот сейчас. У меня стало мокро между ног.
Она замолкает. Ей больше ничего не приходит в голову. Вместо слов. Она поглаживает мои яйца. Ей не нужно говорить. Она floris. Convallaria…
Настя выскальзывает из-под одеяла. Я только успеваю провести пальцами по ее ягодицам. Из одежды на ней только полосатые носки. Рассматривает мои рисунки.
-Ты псих?
-Почему?
-На этом рисунке: девочка засовывает в себя бутылку. Вон на том рисунке: девочка-дьявол раздвинула ноги, а из задницы у нее исходит огонь.
-А. Это мои невинные подражания Тревору Брауну. Тебя же я рисую нормальной.
Любуюсь ею. Сильная и ловкая. У меня сейчас включена музыка. Начинается трек: Nirvana — Smells Like Teen Spirit.
-Потанцуй для меня.
Она кружится на кровати. Как фигурка в музыкальной шкатулке. Извивается. Совершенное тело подростка. Ни грамма жира. Только мускулатура. Прекрасно выпирающие кости. Длинные ручки. Длинные ножки. Я прошу ее: «Замри».
Она стоит неподвижно. Выпрямившись. Она похожа на статую древнегреческого юноши. Курос. Приближаюсь к ней. Бросаю на кровать. Она заливается смехом. Ее ноги раздвигаются. Она выгибается мне навстречу. Кончиком языка трогаю ее клитор. Настя так сильно выгнулась, что изобразила гимнастическую фигуру. Мостик.

Настя смотрит мультики. «Чип и Дейл». Я ушел на балкон. На улице: Играют дети. Два мальчика лет десяти и девочка лет семи. Один мальчик кидает пивную бутылку в стекло припаркованной машины. Второй мальчик бьет своего товарища палкой по голове. Первый плачет и убегает. Девочка отходит к мусорным контейнерам, приседает. Приспустила штанишки. Писает. Мальчик крутит в руках палку, смотрит на девочку с интересом. Возможно, удивляется тому, как она устроена. Это дети, которые решили, что их никто не видит. Беспризорники, предоставленные сами себе — такие бродят во дворах, ползают по стройплощадкам, улица их единственный воспитатель.
Я вернулся в комнату. Взглянул на соски Настеньки. И почувствовал. Счастье. Ущербное, хуевенькое, временное.

Через полгода ей исполнилось тринадцать лет. Но мы уже были не вместе. Она нашла себе кого-то постарше. И побогаче. Я был разбит.

3.

Ненависть

Встретил Натали на остановке. Она приехала ко мне с другого конца города. Хоть и лентяйка, но поебаться любит. На ней порнографично-прелестные туфли на высоком каблуке, ужасающе-прекрасные серые джинсы и какой-то нелепый куртец. Цокает каблучками. Идем ко мне домой. Молча. Мимо проходят школьницы. Натали бьет меня в плечо своим слабеньким кулачком.
-Ты, уебан, охуел совсем?
-Хм. Чего? Я это…
-Ты на этих мокрощелок смотрел, как волк на стадо овечек.
-Ну, на тебя-то я смотрю по-другому. Как лев на львицу.
Вроде усмирил ревнивую деточку. Лидия называет ее «Цыпулей». Я понимаю почему. Но мне нравится эта глупышка.

Снял с нее куртку. Уложил Натали в постель. Медленно раздеваю. Очень медленно. Смакую сам процесс раздевания. Сначала туфли. Натали брыкается. Снимает кофточку через голову, не расстегивая пуговиц. Я целую пальцы ее ног. С трудом, будто сдираю кожу, снимаю с нее штаны. Теперь лифчик. Расстегиваю. Разглядываю следы на коже. Целую подмышки Натали. Она меня раздевает. Резко. Ей уже сильно хочется, чтобы я вошел. Берет в рот. Разок взяла полностью. Глотнула. Выплюнула. Прокашлялась. На ней только трусики. Но я не разрешаю снимать их. Издеваюсь. Вылизываю ее соски. На животе у нее маленький шрам. После пластической операции. Натали не выпускает мой хуй. Нетерпеливо дергает его. Я снимаю с нее промокшие насквозь трусики. Гляжу туда. Наотмашь бью девочку по лицу. Она смотрит на меня: недоумевая, в ярости.
-Какого хуя?
-А ты не догадываешься? Смотри сама, блядь!
У нее из влагалища вытекает густая слизь. Коричневато-серого цвета. Ненависть. Из ее нутра вытекает моя горечь и боль.
-Это я от тебя заразилась.
-Ага, бля, только я здоров. Вали отсюда! Дерьмо!
Натали ищет свои вещи. Я разбросал их по всей комнате. Полежав несколько секунд со стояком, я решаю не выгонять ее.
-Иди в ванную, подмойся хорошенько.
-Вот ты какой! Ну, уж нет!
Мне не нравится ее ответ. Хватаю ее за шею. Кладу на кровать. Слегка сдавливаю пальцами ее горло. Слезы выступили на глазах. У нас обоих. Я поступаю плохо. Осознаю это. Вставляю хуй ей в пизду. Деточка говорит: «Я ненавижу тебя, ублюдок». Мы дернулись пару раз. Я кончил.

Когда я полюбил эту тварь, мы расстались навсегда. Нас соединяла только взаимная неприязнь.

4.

Прекрасное животное

Альбина такая кроха. Как игрушечная. Коготки у нее ярко алого цвета. Губы тоже. Сидим в ресторане. Болтаем. О своих бывших. Кто кому когда куда. Я постоянно над ней подшучиваю. Она мне нравится, похожа на милого зверька, которого приятно выгуливать. Ни в коем случае не трахать. Я смотрю в ее идеально-черные глаза. Трогаю ее блестящие прямые волосы. Несколько чешуек перхоти. Альбина улыбается. Широко-широко. Вижу все ее зубы сразу. Так красиво морщится носик. Зубы идеально ровные, маленькие. Такие бывают у детей. Когда еще молочные. Даже клыки не выделяются на фоне резцов. Альбина кушает и говорит очень быстро. Мечет еду в рот, как голодная. И прожевав, рассказывает мне, как в десятом классе переспала с каким-то мужиком за деньги. Просто ей очень хотелось купить платьице от Киры Пластининой. Кусок ткани с блестками. А мама денег не давала.

Хлеб лежит на краю тарелки. Следы от зубов. Будто его куснула небольшая собачка.

5.

Конфуз

-Очень хороша твоя фотка на Look at me. Кто снимал?
Лидия в цветастой юбочке. Мы идем вдоль пляжа. Ищем где бы прилечь. Финский залив.
-А. Хороший мальчик. Снимает для «Афиши». Это была party в Москве. Я там познакомилась с классным маленьким скейтером.
Наигранно ее порицаю.
-Педофилка!
На пляже лежат сплошь старики и толстые люди. За то время, пока мы идем, я увидел всего пару симпатичных девочек.
-Бля, какие-то тут все неебабельные.
-А как же я???
-Ну, ты не считаешься. Ты типа свой мужик.
Мы смеемся: Гыгыгыгыгыгыгы.

Наконец нашли хорошее место. Кругом почти нет толстяков и стариков. Лидия переоделась. Закрытый купальник. Очень сексуальный. Бежим в воду. Резвимся на мелководье. Я ношу ее на руках. Лидия вскарабкивается мне на плечи. Пытается меня утопить. Не выходит. Я значительно сильнее. Обнимаю ее за талию. Мимо проплывает кусок пенопласта. Прыгаем как лягушки к берегу.

-Откуда у тебя берутся все эти дети? Ты их что клонируешь?
-Если бы у них было центральное логово-пещера, я завалил бы выход камнями.
-Ты ебаный маньяк. Постоянно где-то откапываешь этих крошечек, деточек, цыпляток. И пытаешься быть их боженькой.
-Но ты же сама была от меня без ума.
-Это было временное помутнение. Я тогда дико облажалась.
Лидия перевернулась на другой бочок. Я рассказал ей, какой был замечательный слэм на концерте Игги Попа. Подлетела чайка и стала искать что-нибудь вкусненькое на песке. Подковырнула пакетик из-под чипсов. Ничего нет. Лидия вскочила, достала из своей сумки печенье. Бросила его в чайку. Попала в голову. Тут же прилетели еще чайки. Лидия подпрыгивает, подбрасывая кусочки печенья. А птицы ловят еду на лету. «Ура! Я повелительница чаек».
Пять лет назад: мы целуемся на диване. Медленно сползая на пол. Своим языком, я исследую ее рот. Десны. Слегка кривые передние зубы. Провожу по внутренней стороне ее щек. Сглатываю ее слюну перетекающую мне в рот. Залезаю к ней под язык. Сплетаемся языками. Трогаю ее нёбо. Глубже. Лидия отстранилась, тяжело дышит. Шутит: «Нехорошо получится, если я блевану тебе в рот на первом свидании». Выкатываю из чашечки бюстгальтера одну ее сиську. Играю с ней, как дитя…

Лидия устала кормить чаек. Присела рядом со мной. Сняла с меня темные очки. Напялила на себя. Хорошенькая мордочка. Я ей говорю: «Знаешь, у меня встал, пока я глядел на тебя».

6.

Дворик

Вышел во двор. Встретил хорошенькую девочку, которая недавно переехала сюда жить. В соседнем подъезде обитает. Аккуратная, чистенькая, в зеленом пальтишке. Ей, пожалуй, лет двенадцать. Проводил ее взглядом. Постоянно западаю на таких милых существ. Захотелось убить себя. Или переспать с первой попавшейся давалкой.
Пришел на площадку возле школы Љ 579. Огороженное забором футбольное поле. С трибунами. Недавно закончился шестой урок в школе. Мальчики из восьмых-девятых классов бегают по полю. Пинают ногами накачанный воздухом шар. Это очень увлекательное занятие, судя по громким матерным крикам. Я сижу на лавочке возле турника и брусьев. Недалеко от трибун. Осень. С кленов опадают желтые уставшие листья.
Пока не лезу на турник. Просто сижу. Погруженный в какие-то тяжелые мысли. Ворочаю этими глыбами окаменелого говна у себя в голове. Слушаю разговор двух симпатичных девочек-семиклассниц:
-Бля, да ты заебала сучка!
-Ну, пойдем покурим.
-Кури тут. На сигарету.
-Что делаешь? А если Григорий Михалыч увидит из окна. Пошли за школу. Там покурим.
-Ладно. Ты права.

Невзрачная девчушка смотрит на меня через забор. Перелезла. Уселась рядом со мной.
-Привет.
-Э… Привет.
-Тебе не холодно?
-Нет. Я на турнике дурью маюсь. Так что, скорее мне жарко.
Я подтянулся раз десять широким верхним хватом. Широчайшие мышцы спины. Потом подошел к брусьям. Отжался раз двадцать. Трицепсы. Сел на лавку.
-Я — Катя.
-Александр.
-Будешь жвачку?
-Не.
Девочка дрожит. Я набросил ей на плечи свою куртку. Спрашиваю:
-Ты в этой школе учишься?
Настя училась там.
-Угу. В этой. В десятый класс пошла. Учеба — хуйня.
Катя уселась мне на колени. Проводит своей щекой по моей щеке.
-Ты колючий.
У нее пахнет изо рта. Начинается дождь. Я снял гимнастические перчатки. Если мы пойдем ко мне. Я заставлю ее почистить зубы.

«Он — природная „материя“ писателя, его богатство и его тюрьма, стиль — это его одиночество. Безразличный для общества, которое смотрит сквозь него, стиль представляет собой самодовлеющий личностный акт, а вовсе не продукт выбора рефлексии писателя относительно Литературы. Стиль участвует в литературном обряде на частных правах, он вырастает из глубин индивидуальной мифологии писателя и расцветает вне пределов его ответственности».
(Ролан Барт — «Нулевая степень письма»)