Казик, птичка...

Автор: prefizid Казик, птичка… (Из цикла «Детство Лили Перегинец»)

У нас всегда в доме жили звери. Периоды беззверья были короткими, и я их не помню, кроме одного. Именно тогда у нас появился Казик. Но все по порядку.
Кот Снежок жил у нас два года. Оставил по себе не очень приятные воспоминания, ибо был невыносим, почти всегда. У Снега имелось одно большое достоинство – внешность. Гремучая смесь уличной кошки, сиамского кота и дедушки или бабушки по материнской линии из благородного рода турецкой ангоры дали тот еще характерец и совершенно ангельское обличье. Снег был бел, как снег, покрыт густой шерсткой, напоминавшей гусиный пух, голубоглаз и кроток с виду. Кротость была сплошным обманом. Снег умел устраивать пакости в виде неожиданного прыжка на плечи с двери, был царапуч, кусач и страдал припадками буйного веселья, во время которых бегал по стенам, цепляясь когтями за ковры. Cнег попал в наш дом не случайно. Мой отчим строил что-то грандиозное далеко, в чужих краях, и отсутствовал, когда однажды весной я принесла маленького беленького котенка, которого не подобрала на улице, а взяла из приличного дома. Котенок рос, и у него прорезалась личность. В отсутствие полковника я спала с мамой. На это были причины. Во- первых, мы смотрели «Польшу» по телевизору, и разница во времени в два часа была ощутимой, ложились мы поздно. Мне неохота было ползти в свою комнату среди ночи и раскладывать диван, сражаясь полусонной с многочисленными подушками. Мы укладывались в большой комнате, и часто я просыпалась от таких слов:
- Лилька, ты сегодня хочешь идти в школу? На улице холодно, дождь. Давай я тебе записку напишу для учительницы, и мы поспим.
Вы, надеюсь, не подумали, что после этого я вскакивала с постели и устремлялась за очередной порцией сомнительных знаний и унижений в советскую школу. Нет, я поворачивалась на другой бок и засыпала сном младенца. В постели нас тогда было трое. Снег спал с нами. Его белое тельце очень хорошо смотрелось на подушках. Кстати, он был белее нашего белья с метками прачечной. Как представитель аристократии, пусть только по бабушке, Снег не спал в ногах, как котам полагается. Он устраивался в головах. Не сворачивался клубком, а растягивался во всю длину белой горностаевой шкуркой, щекоча наши носы, если же мы во сне переворачивались, то утыкались в пушистый бело-розовый полный животик нашего питомца. Это было приятно. Меня и маму присутствие кота на подушке совсем не раздражало. Пока в отпуск не приехал отчим и не занял свое законное место, которое Снег уже считал своим.
Вначале отчим просто спихивал кота на пол, но тот возвращался. Полковник медленно зверел. Однажды утром мама тихо позвала меня:
- Посмотри картину.
Отчим мирно посапывал, а нос к носу с ним спал Снег, как всегда, на подушке.
Буйный Снежок показал себя во всей красе, когда я уехала на каникулы к бабушке в Москву. Тут терпение мамы лопнуло, и она выпустила кота на волю, куда он рвался уже давно. Снег пополнил пеструю армию обитателей близлежащей помойки и домой являться перестал. Зря я его искала по приезде. Для нашего белоснежного кота приютом стал подвал или он нашел себе новых хозяев. Мы же остались без зверья. Огромный аквариум пришлось отдать еще раньше. Кот был отчаянным рыболовом. Без зверей было грустно. Моя мама, королева белых мышей, предложила на выбор хомяков, морскую свинку, кролика или пару крыс – все эти звери имелись в наличии у нее на работе. Но после кота эти милые создания показались бы мне глупыми. Хотелось кого-то необыкновенного. Неожиданно проблему решил полковник. В воскресенье он явился домой с поклажей и с видом заговорщика протащил на кухню объемный предмет, завернутый в чей-то старый ситцевый халат. Под халатом оказалась клетка, в которой сидела маленькая белая птичка, без хвоста.
- Кто это? – спросила мама.
- Казик.
- Это что за порода, я спрашиваю?
- Попугайчик, волнистый.
- А почему он белый, и где хвост? — вмешалась в разговор я.
- Я думал, что тебе белые нравятся, а хвост… вырастет, может быть… Мне так сказали, он еще молодой.
Я обошла клетку. Вид у птички был неважнецкий, какой-то несчастненький и немного ободранный, из-за хвоста. Но дело было не только в красоте. Что с ним делать? Мы никогда не держали до этого птиц. Погубленные куриные души, которые легли на алтарь науки, возложенные туда уверенной рукой моей мамочки, в расчет не шли. Они жили у нас временно и недолго, пока мама не накропала диссертацию, что-то там о регуляции пола у кур. Я была очень мала тогда, это была первая ее диссертация, и в память врезались только большой белый петух и пара цыплят, одного из которых я, кажется, придушила.
Казик остался у нас, и это было первое и последнее животное, которое мой отчим-полковник сам принес в дом, не считая казарменных клопов, и которое он считал своим. Казику позволялось все. Он летал по комнатам, щедро развешивая удобрения на диванные подушки — все двери были открыты. На лето выход на балкон и форточки отчим собственноручно затягивал сеткой, чтобы Казик случайно не улетел. Маленький попугайчик-заморыш вырос в красивого самца и, хотя разноцветием он не блистал, у него был замечательный талант. Казик умел говорить. Я и раньше видела говорящих попугаев. В зоомагазине на Театральный когда-то выставлен был большой попугай. Замерев, положив обе руки на прилавок, я простаивала там часами, ожидая, когда он наконец склонит свою плешивую голову и произнесет с вопросительной интонацией «Канарейка?». Это было чудо. В клюве у птицы шевелился самый настоящий розовый язык, которым он ловко направлял семечки вглубь своей глотки, помогая когтистой лапой. Попугай был отнюдь не красавец: частично лысый с тусклым зеленым оперением, в моих же глазах он был прекрасен. Но цена птички очень смущала мою маму, триста рублей – целое состояние, пиратский клад, золото с Острова сокровищ.
- На эту птицу у меня пиастров не хватит, — сказала моя мама. «Канарейка» остался в магазине. Однажды он исчез.
- Купили, — подумала я.
- Сдох, — ответил продавец.- Ему же лет триста было…
Попугая было жалко, но все же я понимала, как мне повезло, что мы его не купили.
Казик явился воплощением моей мечты. Говорят, что просьбы детей слушает Бог. Моя просьба точно была услышана. Сначала Казик просто щебетал что-то, но в его щебете то и дело слышались знакомые интонации, то – мои, то – мамины. Назидательно-надоедливые. Мы и не сообразили, когда эти интонации оформились в настоящую речь. Казик заговорил четко, ясно, пусть и не так громко. Вначале он повторял всякую глупость: «Казик –хороший, Казик – птичка». Иногда в его речи проскальзывали слова из наших разговоров. Еще он умел говорить: «Казик – пьяница». При этом он умильно склонял голову в притворном раскаянии. Каяться ему было в чем, ибо это была святая правда. Казик был пьяницей. Догадайтесь с трех раз, кто его научил.
Да, мой отчим любил выпить. Легенды гласят, что когда моя мама переехала к нему во Львов, она столкнулась с неожиданной проблемой. В нашей семье никто никогда не пил, и она просто онемела, когда однажды денщик перетащил тело полковника через порог и уложил на диван. Труп дернулся и через минуту с дивана раздался громкий храп. Мама, как биолог-профессионал, решила – заразу надо пресечь на корню, извести сразу, пока она не распространилась. Утром полковник проснулся и ощутил какой-то дискомфорт.
Все его тело неприятно покалывало, подмышки чесались. Отчим привычным жестом попытался поскрести грудь, буйно поросшую густыми седыми волосами, но рука нащупала пустоту.
- Что за х…ня? – спросил отчим, недоуменно уставившись на свой голый торс с беззащитным, как-то по-женски, выпуклым соском. Причем поросль на второй половине груди присутствовала. Он поднял глаза. Над ним, статуей Немезиды, стояла моя мама.
- Что? Ничего не помнишь, животное? Это я тебя обрила.
Отчим передернулся.
- Не дергайся, я брею профессионально. Приходится часто брить зверей перед операцией. Так вот, предупреждаю один раз. Если еще раз ты явишься домой в таком виде, я тебе обрею вторую половину, но не груди, а головы. Представь себе, как ты будешь объяснять в парикмахерской, кто тебя обрил и за что. К тому же я не уверена, что на голове волосы потом вообще вырастут.
- Лапа, я все понял. Но зачем ты так? Колется же.
- А потом будет еще и чесаться. Это тебе для памяти.
Вы, наверное, уже догадались, что мой отчим тогда начинал лысеть. Как многие не очень красивые мужчины, потеря волос была для него катастрофой. Несколько раз он был пойман в ванной за втиранием в лысину каких-то шарлатанских средств. Понюхав пузырек, мама четко определила – моча. В то благое время застойного совка про уринотерапию еще никто не слышал. Шарлатаны опережали науку.
Тем не менее отчим перестал являться домой на бровях и превратился в вполне сносного семьянина. Пил только дома, с гостями, которых обожал по этой самой причине. Но еще он выторговал себе единственную рюмку водки за обедом.
- Под хорошую закуску – это святое, для аппетита.
Мама согласилась.
Обед у нас был далеко не всегда, из-за ее всегдашней занятости. Вот с этой обеденной рюмки и началось пьянство Казика. Отчим не любил пить один. Наливал себе в рюмку и пару капель попугаю в белый пластмассовый стаканчик из бутылочной пробки.
- Ну, брат, будем.
Однажды мама положила перед ним на стол, прямо рядом со стопкой водки, ботинок и крошечное зернышко.
- Ты чего творишь! Обувь на стол!
- Ничего, сейчас поймешь. Вот это печень попугая,- показала на зернышко- а вот это твоя,- ботинок несколько раз ударился о стол,- твоя – увеличенная от алкоголя. Вопрос, кто из вас скорее сдохнет от цирроза?
Отчим разочарованно убрал стаканчик.
- Казик, все, тебе нельзя, ты у нас теперь в завязке.
Наливали Казику только тогда, когда в доме собирались гости. Это было целое представление. На одном таком сборище произошел довольно громкий скандал, которому талант Казика и стал причиной.
Среди пестрой толпы наших друзей и знакомых особо выделялась одна дама. Она играла роль священной коровы. А все потому, что семья у нас была читающая, много читающая. Даже отчим, который особенно литературу не жаловал, обожал читать мемуары. А книги надо было еще где-то достать. Вот тут нам и подвернулась Фаина Марковна, заведующая библиотекой Железной дивизии, дама с обширными связями в книжном мире. Познакомил нас с ней, конечно, отчим. Его она, очень пожилая дама, просто обожала. Причина обожания была донельзя проста. Не так много евреев среди военных. Я так вообще знаю только одного – полковника. Аркадий Ефимович Орден – он оказался заложником своей боевой фамилии. Отец Аркаши, простой чертежник, скромно погиб в самом конце войны. Легкомысленная мать, бросив сыночка бабке, растворилась где-то на просторах нашей необъятной родины. Ребенка взял к себе боевой друг папаши. Но очень скоро до него дошло, что ребенка не так просто воспитывать. Выход нашелся очень быстро. Подсказала фамилия. Пацана сдали в Суворовское училище. После его окончания у мальчика была одна дорога в армию, он же поступил в строительный институт с твердым намереньем строить дома и забыть всю эту муштру, как страшный сон. После окончания он загремел… Правильно — в армию, вот там и пригодилось его военное воспитание. Молодой лейтенант сказал самому себе: значит, судьба, и погоны больше не пытался снять.
Так вот, Фаина Марковна при первом же свидании все про отчима поняла. Она спросила:
- Я в Киеве знала одного Ордена, он был известный портной, но рано умер.
- Это был мой дядя, — соврал отчим, который в упор не помнил никакого киевского дядю. Но пусть женщине будет приятно. Это было началом крепкой многолетней дружбы. Все рухнуло в один миг.
Во время пышного застолья по поводу дня рождения отчима Казик, как всегда, был явлен гостям. Налили. Казик выпил. И стал топтаться на месте, игриво наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
- Вы рассказывали, что он у вас говорящий, — спросила Фаина Марковна и состроила глазки бравому полковнику, старая перечница. Казик в то утро был на удивленье молчалив.
- Казик, птичка, скажи что-нибудь, — умолял полковник. Казик молча вышагивал по скатерти.
- Не хочет говорить. Но может, если вы его попросите, — сказал полковник, строя из себя галантного кавалера. Лучше бы он промолчал. На просьбу старушки наша милая птичка глубоко вздохнула и выдала:
- Пошла на хуй!
Гости замерли, и один даже подавился. Мама посмотрела на отчима ледяным взглядом и сказала:
- Так!
Фаина пулей вылетела из-за стола, схватила свой плащ, и больше мы ее не видели. Гости тоже стали собираться, предвидя домашнюю сцену.
Когда все ушли, мама посмотрела на отчима ненавидящим взглядом.
- Ну почему ты все портишь? — У нее было такое лицо!
В ответ отчим хмыкнул, но в растерянности прикрыл рот ладонью. Смеяться в такой момент не полагалось. Но мама тоже хмыкнула. Через минуту мои дефективные предки, корчась от хохота, сползли на пол. Причем на маме было вечернее платье, отороченное норкой, а на отчиме – мундир.
- Ничего, сказала мама, вытирая слезы, обильно льющиеся из-под очков, — ничего, обойдемся без нее. Меня обещали познакомить с одной дамой из библиотечного коллектора. Давно я так не смеялась. Когда ты его научил?
Надо ли говорить, что мой отчим, отчаянный подкаблучник, в наше с мамой отсутствие обучал птицу этой незамысловатой фразе. Не имея смелости сказать все самому, он решил прибегнуть к помощи крылатого посредника. Но фраза могла быть обращена и ко мне, скажете вы. Признаю, что я тоже была не из марципана. Но почему-то наш интеллигентный попугай оказался невосприимчив к мату. Ни разу после этого случая он этих слов не произносил. За всю свою жизнь Казик матюгнулся один- единственный раз.
Потерпев неудачу с обучением попугая матерным словам, полковник придумал новый фокус, который, в конце концов, закончился печально для Казика.
Не имея возможности поделиться с попугаем водкой, полковник стал делиться с ним борщом. Выглядела это так. Сначала отчим громко хлюпал ложкой в тарелке, остужая содержимое. На этот звук прилетал Казик. Он усаживался не самый край огромной фарфоровой тарелки из старинного сервиза, полной борща. Полковник вылавливал для него кусочки картошки и свеклы и выкладывал по краю, а Казик весело клевал овощи, не сходя с тарелки, ловко перебирая лапками. Смотрелось все это жутковато.
- Все это однажды плохо закончится, — сказала мама.
На что получила законный ответ.
- Тебе можно, а мне что, нельзя?
Тут стоит отвлечься и заглянуть в прошлое. Прошлое называлось «Сватовство майора», вернее подполковника. Именно в таком чине пребывал тогда отчим. Он мне сразу не понравился. Как, вместо моего любимого папы мне предлагается вот это? Для десяти лет я была очень сообразительным ребенком, и понимала, что у моей идеальной мамочки, которая могла бы бороться за титул Мисс Совершенство, недостатков нет, кроме одного. Как бы поделикатней выразится, она была очень не брезгливой, когда дело касалось животных. Вот этим знанием я и хотела воспользоваться, чтобы отшить полковника.
И вот после сытного обеда (белая скатерть, льняные салфетки в черепаховых кольцах, фарфор), на котором подавались рыба и рис (надо же, как мне повезло!), и посуду после горячего вот-вот должны были убрать перед десертом, вдруг ребенок, то есть я, срывается с места, бежит к банке с хомяком, достает животное и сажает на тарелку к матери. Полковник, тогда еще подполковник, прирос к стулу. Хомячок Фомка огляделся, сел посреди тарелки на свой толстый пушистый задик, наклонился, подобрал первую рисинку и стал деликатно ее грызть, проглотив, потянулся за второй. Полковник вопросительно посмотрел на меня, а потом на мать.
- А что такого, он потом попку помоет, — сказала моя мамочка.
- Кто попку помоет?
- Хомяк, естественно.
Тут полковник показал себя настоящим джентельменом. Согласитесь, немного найдется мужчин, которые нашли в себе достаточно мужества совершить такое.
- Действительно, ничего особенного, — ответил полковник, взял вилку и подхватил ею лепесток вареной свеклы, лежащей рядом с закусывающим хомяком на маминой тарелке. В этот момент я его зауважала.

Примечание автора: Дорогие мои друзья, если вы это читаете, то для вас специально сообщаю, что остатками сервиза, в котором сидел жопой хомяк, я не пользуюсь. Это антиквариат и семейная память. Можете есть смело.

Казик стал достойным наследником Фомы, но поза, в которой он пребывал на краю тарелки, справедливо внушала опасения. Однажды Казик попал лапкой на участок, обильно вымазанный жиром из борща, и покатился, покатился… Лаки его заскользили и он, как с горки, съехал по склону тарелки прямо в борщ. Птичку выловили с причитаниями и проклятьями в адрес отчима. Долго купали в миниатюрной ванночке, сушили феном. Вытирали ломкие перышки. Казик после этого приключения заболел. Долго, недели две, он сидел нахохлившись на жердочке, чихал и не летал по квартире. Но потом стал быстро поправляться. Но потом стал быстро поправляться. Глазки его уже заинтересованно смотрели на мир за пределами клетки. И вот он встрепенулся. Вылез из на проволочную дверцу и сказал очень по теме. У него так иногда получалось. — Казик – птичка, Казик – летит…
И действительно полетел.
Но недалеко. Бум…
- Казик, птичка, — только успел он сказать и умер.
Ударился в закрытую дверь кухни. Там было вставлено прозрачное стекло, через которое была видна вся кухня. Обычно дверь держали открытой, специально для Казика, но отчим, который бывал в доме наездами, за время болезни попугая отвык и закрыл. Рыдали мы долго. Больше птиц не заводим. Такого, как Казик, все равно не найти.