Чертенок (новогодняя сказка)

Автор: Fairy-tale Чертенок (новогодняя сказка)
- Сука! — Коровкин налил себе третий по счету стакан с водкой и кинул на замызганное блюдце криво порезанный кусок колбасы. — Сука! — повторил он с выражением. — Ее е… т пол-Донецка, а зимние сапоги я покупать должен! Фиг тебе!
Причиной его недовольства стал визит любимой девушки, попросившей денег в долг на зимние сапоги. То, что деньги она вернет нескоро, Коровкин понимал. Денег было жалко. Коровкин считал, что раз у его возлюбленной есть руки, ноги и башка, значит, она должна сама себя обеспечивать и сапогами, и колготками, и хлебом с маслом, а не клянчить у него. И вообще, на дворе эмансипация и мировой кризис. Времена, когда мужики обеспечивали своих баб, канули в лету вместе с крейсером «Аврора». Да и что ей мешает обратиться к другим своим хахалям, которых, по мнению Коровкина, было около миллиона (именно столько составляет половина населения Донецка).
Девушка обиделась и ушла. Коровкин привычно пересчитал наличность в кошельке и отправился за водкой. На кассе он приобрел дешевую шоколадку 25 грамм и вручил ее молоденькой кассирше. При этом Коровкин чуть не свернул шею, пытаясь понять, как относятся к его щедрому дару покупатели сзади. Кассирша шоколадку взяла, но свой телефон не продиктовала, подумав, что алкоголик — не лучшая партия для нее.
Когда Коровкин выпил с наслаждением стакан четвертый и вдыхал простуженным носом аромат «Докторской», слегка испорченный соленым огурцом, в дверь постучали. Это было удивительно: звонок у Коровкина работал исправно, звенел так, что просыпался сосед с третьего этажа, похожий на медведя своей походкой и страстью к зимней спячке. А у родителей были ключи, и вообще они уехали к родственникам в деревню, чтобы «не видеть твое пьяное рыло, сынок!».
Коровкин спрятал водку под стол и вытер руки углом простыни. Посмотрел в глазок: никого.
- Блин, и что за урод мне тут шутить! — грозно рявкнул он, подозревая, что над ним издевается местная детвора.
- Откройте, пожалуйста, — попросил вежливо детский голосок, — меня к Вам прислали.
Коровкин открыл. В конце концов, это мог быть соседский ребенок, которого предки отправили за солью или мукой.
Но то, что Коровкин увидел за дверью, заставило его сплюнуть три раза и вспомнить «Отче наш».
На пороге стоял чертенок с маленькими рожками и нежно-голубыми глазами. Он теребил в лапках кончик хвоста и ласково улыбался Коровкину. Роста в чертенке было примерно метр.
- Сгинь! — заорал Коровкин. — Сгинь! У меня в серванте святая вода! А у матухи в комнате иконы!
- Ей-богу, Вы, живые люди, наивные, как младенцы, — чертенок отодвинул перепуганного Коровкина и прошел в квартиру, — да мне твоя святая вода и иконы не страшны. Сначала пьешь неделю, сквернословишь, а потом вспоминаешь о Боге. Похвально!
- Чего тебе надо? — проблеял Коровкин, чувствуя, как его душа медленно, но верно, перетекает в район пяток.
- Чего, чего. Выпить да поговорить, — пробурчал чертенок, — я в гости пришел, а ты такой невежливый. Вот твои соседи мне всегда рады. Я только постучу, а они: заходи, Виталик, тут и селедка твоя любимая, и сырок плавленный. Душевные люди!
- Тебя Виталиком зовут? — неожиданно рассмеялся Коровкин. — А я думал, что у Вас, чертей, имен нет.
- Не всегда же я был чертом. Когда-то человеком, — Виталик поправил коротенькие штанишки в клеточку и уселся на кухонную табуретку, — а как помер от стакана стеклоочистителя, так меня в черти по вызову и записали. Хожу вот в гости. На Новый год вообще аврал: ты у меня за сегодня уже девятый. Народ с трех утра отмечать начал. Ну, где у тебя второй стакан?
Коровкин сел на расшатанную табуретку, разлил по стаканам водку и залпом выпил, надеясь, что таинственный Виталик исчезнет.
- Не надейся, — ответил чертенок, — я у тебя надолго.
«Сука, умный, мысли читает!» — пронеслось у Коровкина в голове.
- Слушай, а я тоже скоро попаду туда? — Коровкин показал пальцем на потолок.
- Туда, — передразнил Виталик, — ты не попадешь, ибо ты не праведник. В нашу бригаду тоже. Будешь сидеть вечно в темном подвале и мучиться жаждой. Примерно так наказывают вас, алкашей проклятых.
- А ты не алкаш? — разозлился Коровкин. — Сам от стакана стеклоочистителя копыта двинул и явился мне морали читать.
- Я ж неспециально, — приуныл чертенок, — я и спиться-то не успел. Ушел в первый раз в жизни в запой и все — кирдык!
Отправили на нижний астральный уровень исправляться. А ведь чего запил? Девушка у меня была, Таня. Красивая! — чертенок зажмурил голубые глазки. — Умная. Учительница французского, это Вам не кассирша из вино-водочного, которой ты шоколадки покупаешь. Ее после универститета отправили по распределению на район. Я ей предложил расписаться, чтоб, значит, в городе оставили. А она мне: хороший ты, человек, Виталик, только я тебя не люблю. А если не любишь, то и хорошая зарплата твоя не нужна, и двухкомнатная квартира тоже. А вот когда встречу человека, с которым мне и в шалаше, и во дворце одинаково хорошо будет, тогда выйду замуж. Встретила там, на районе, и вышла. Я и запил. Сам понимаешь, горе. Три дня пил водку, а потом сосед стеклоочиститель принес. Мол, вставляет лучше. У него с советских времен еще был. Пригодился! Соседу-то пофиг, он проснулся да похмелился. Но я не алкаш со стажем, я сразу на тот свет отъехал. Дурак! Может, она бы со временем поняла и ушла от мужа ко мне. Она бы поняла, Коровкин! Она же умная!
Коровкин подпер подбородок локтем и вздохнул.
- Хорошая баба, твоя Танюха. Ничего ей не надо. А моя — блядь! И зимние сапоги хочет вместо любви и нежности!
- Ты сходи к ней, к Танюхе, — чертенок вцепился маленькой лапкой в указательный палец Коровкина, — отнеси ей шоколадку. Мол, от Виталика с Новым годом. Она тут, в соседнем доме живет, квартира сорок семь. А то меня к ней не посылают. Нельзя.
Коровкин вытер неожиданно появившиеся слезы и икнул. Виталика ему было жаль. Хороший же мужик, то есть черт, сразу видно!
Коровкин купил в супермаркете шоколадку и отправился в соседний дом. Дверь ему открыла невыспавшаяся женщина в халате и бигудях.
- Вам кого? — удивленно спросила она.
- Это… от Виталика я. Вот шоколадка! С Новым годом! — выпалил Коровкин, протягивая «Аленку».
- От Виталика? — улыбнулась женщина.
Коровкин вдруг увидел, как лицо этой, в общем-то обычной тетехи в халате, становится красивым и одухотворенным. Мона Лиза. Джоконда. Нет, такие лица можно встретить только на средневековых иконах. Эта женщина создана для большой любви, а не манной каши и пеленок.
Из глубины квартиры послышался детский плач и пьяный мужской мат.
- А где сейчас Виталик? — спросила Мона Лиза.
- Он… в Америке, — соврал Коровкин, — ну, мне пора. Еще раз с праздником! — крикнул он, заходя в лифт.
Мона Лиза осталась стоять на площадке в мятом халате. Она вышла замуж по большой любви и теперь отдавала половину учительской зарплаты за съемную квартиру. Муж, казавшийся надежным и любящим, все чаще предпочитал пьянки с друзьями домашнему уюту и воспитанию дочери. Денег катастрофически не хватало, а любовь куда-то испарилась. Она, конечно же, хотела развестись, но останавливала дочь, которая просто обожала отца. Татьяна чувствовала, что за ней захлопнулась дверца мышеловки и теперь она до конца своей жизни обречена бороться с обстоятельствами. А Виталик, значит, в Америке. Повезло.
Как же он ее любил! А она дура, дура! Все, что осталось — золотое колечко и вот эта шоколадка. Жизнь проносится мимо под звуки отъезжающих дорогих авто и недовольное бурчанье мужа.
Коровкин зашел домой и прямо с порога заорал:
- Виталик! Ты где?
На крик выглянула приехавшая из деревни мама.
- Ах ты, алкаш проклятый! Уже успел собутыльника привести! Сволочь!
Коровкин хлопнул дверью и отправился к соседям, у которых празднование Нового года длилось ровно триста шестьдесят пять дней.
- Виталик у вас? — спросил он с надеждой.
- Виталик? — хмыкнул дядя Жора. — Он с утра забегал. Хороший малец, душевный, чертяка. Обещал к утреннему опохмелу появиться. Да ты заходи, сосед. До Нового года пять минут осталось.
Коровкин осторожно присел в расшатанное кресло и осторожно взял в руки немытый хрустальный бокал, пахнущий дешевым самогоном.
- С Новым годом! — он торжественно поднял бокал и чокнулся с Жорой. — Любви вам, люди! Без нее жить нельзя! Вообще!