Белый, красный, мёртвый (Часть 3).

Автор: Завхоз Не то, что б Глодов боялся смерти… Совсем нет, насмотрелся он на разное за последние десять лет. И как братишки, с которыми он не далее, как вчера спирт глушил, лежат на холодной мокрой палубе, уставившись в серое небо ничего не видящими глазами, и как оравший только что на тебя офицер, глупо вздёрнув ногами, болтается на ближайшем фонаре, как круглолицый буржуй, недавно предлагавший тебе взятку за пропуск к поезду, тупо рассматривает мутнеющими глазами расползающиеся под собственными пальцами кишки, прущие из разрубленного брюха… Многого насмотрелся матрос Глодов за последние десять лет, потому и чужую жизнь не ценил, и свою потерять не боялся. Но всегда надеялся, что не «прямо сейчас», может, завтра, может через месяц. А вот оказалось, что, скорее всего, уже сегодня. Ладно, Бога, конечно, отменили, а вот Удачу ещё никто не отменял. Может, и прорвёмся.

Глодов перевернулся на спину, проверяя маузер. Стрелять из него по невидимым врагам – дело пустое, но проверить оружие никогда не помешает. Как и следовало ожидать, пистолет оказался в полном порядке, хоть и трофейная машинка, но надёжная. Может, и повоюем еще. И тут же наткнулся на бешеный от боли взгляд комиссара.

Тому повезло гораздо меньше, чем матросу. Не такой привычный к реальным боевым действиям, он не успел соскочить с коня и теперь валялся придавленный тяжеленной тушей. А чего удивляться, конь мишень куда как более удобная, чем человек, в неё даже из пулемёта промахнуться трудно. Той же очередью, что скосила Гнедого, пробило голову и комиссарской кобыле, так что рухнула та, даже не дёрнувшись. И ездока своего придавила.

Был бы белоглазый комиссар чуть более к боям, а не к политическим диспутам готовый, может, и успел бы он, как Глодов, с коня соскочить. А так… Лежал сейчас Товарищ Егор, как бабочка, к доске пришпиленный, только от боли в раздавленной ноге шипел. Живой, значит. Ну и ладно. Из-под трупа лошадиного его сейчас всё равно не вытащишь, да и поважнее дела есть.

Невидимый пулемётчик, меж тем, разошёлся не на шутку. Очередь из Льюиса в щепки разнесла столб, под которым засел матрос, и помост наверху опасно накренился. Оттуда посыпалась на Глодова всякая труха: бисер какой-то, тряпки, шкурки истлевшие. Прямо перед носом шлёпнулась высохшая кисть руки с почерневшими ногтями и обтянутая такой же сухой, почти чёрной от времени кожей. Что-то больно ударило красного командира по макушке, отскочило в сторону, и Глодов увидел прямо перед собой нижнюю человеческую челюсть с белыми и ровными, как у молодого, зубами. Забыв про шипящего от боли за спиной комиссара, Глодов истово перекрестился.

-Грамотно ребята работают, — сдержанно похвалил Володю с Крыловым Колыванов, старательно выслеживая в прицел мосинки очередного красноармейца. – Вот ты бы, Азат, так не смог. Потому как кровь у тебя горячая, к раздумчивому бою непригодная. Да ты не злись, я сам такой.

-Да я и не злюсь, — ответил татарин. – Только путаешь ты. Разная в нас кровь. Во мне – кровь степного воина, а в тебе — разбойника обыкновенного.

-Басурман ты и есть, — беззлобно ругнулся в ответ Колыванов. – Мои предки на твоих в походы ходили и брали, что хотели. Это вы что ль воины?

-А мои уже и не ходили, вы сами им платили, да ещё счастливы были, что вас не трогают. Не так что ли?

-Ты меня то с быдлом всяким не ровняй, — насупился есаул, — наши никому не платили. И не будут.

-Так и мы ваших на колья сажали, зная, что договорится с вами не получится. Заканчивай есаул, а то – память предков потревожим, они обидятся. Придётся мне тебя зарезать. А ты мне ещё с прошлого раза шесть рублёв серебром задолжал.

-Во-во, — согласился есаул. – Правильно говорят, где татарин прошёл, там еврею делать нечего. Отдам я тебе твои гроши несчастные, добуду и отдам. Что мне — жалко?

-Вот когда отдашь, тогда и говорить будешь – Азат удачным выстрелом швырнул на землю какого-то красноармейца. – А пока…

-Что за ёпть!!!.. – есаул аж с лица спал, потому что от того места, где прочно засели Володька с Люськой и Поликарпом вдруг раздался звук гранатного разрыва и пулемётные очереди захлебнулись.

Рядовой Илютин, наконец, исполнил то, что было задумано. Подобравшись почти вплотную к неприметной ложбинке на холме, откуда вёл свой огонь Володька, он засёк огневую точку и, недолго думая, метнул тяжёлую, гранату в сторону пулемётчика. Поликарп ещё успел краем глаза уловить какое-то движение и, не целясь, пальнул в ту сторону. По роковому стечению обстоятельств, этот выстрел оказался фатальным для бойца Ломакина – шальная пуля из поликарпового винчестера пробила грудь чоновца и тот беспомощно заскользил вниз по склону, цепляясь полами шинели за невысокие кусты.

Но граната своё дело сделала. Володя даже не успел почувствовать ничего и осознать, когда горячая волна воздуха, подняла его в воздух и бросила, сминая в лепёшку кости во всём теле. Та же судьба постигла и Поликарпа, тот даже перекреститься не успел. Покорёженную Люську с изогнутым стволом швырнуло вслед своему хозяину.

Илютин махнул рукой Зотову и осторожно спустился в бывшее пулемётное гнездо. Что и говорить, позиция была отменная, отсюда весь хвост отряда Глодова просматривался, как на ладони. Но радости это Илютину не прибавило – все красные бойцы в пределах видимости были или мертвы, или тяжело ранены.

-Похоже, отстрелялся Володька, — мрачно констатировал есаул. – Короче так, — по-деловому распорядился он, и куда только подевался балагур-зубоскал Колыванов и откуда только появился мрачный, собранный убийца? Но Азат к таким превращениям давно привык.

-Короче так, — продолжал есаул. – Ты, Азат, здесь остаёшься, а я быстренько сбегаю, посмотрю, кто там такой шустрый.

Азат даже не кивнул в ответ – всё правильно. Фланг оголять нельзя, а есаул и сам справится. На то и «есаул». Тот же «штабс-капитан», что и Граевский, если сравнить, а такие чины на фронте зря не даются.

Колыванов, меж тем, не медлил. Стелящимся, но, тем не менее, скорым шагом, придерживая шашку, которой он за все годы войны научился доверять побольше, чем любой винтовке, есаул, почти припадая на брюхо, рванулся вокруг холмов. Пара минут, не больше, и Колыванов оказался на том самом месте, где немногим ранее находился Илютин. Картина была ясна: двое красных, по счастливому стечению обстоятельств сумевшие уничтожить пулемётное гнездо, тупо пялились вниз, на собственный погибший отряд.

Есаул прыгнул, уже в движении выдёргивая шашку из ножен. Один из чоновцев, здоровенный молодой парень, успел только разинуть пасть, но тут же упал с разрубленной головой. Второй оказался пошустрее. Он успел пару раз ткнуть в сторону Колыванова штыком и даже нажать на курок. Впрочем, это ему не помогло: есаул играючи ушёл от атаки и одним отточенным ударом вскрыл брюхо красноармейца снизу доверху. Не желая слушать предсмертные хлюпы и бульканье, Колыванов махнул оружием ещё раз, отделяя голову красноармейца от плеч.

Заметив неподалёку растерзанные тела Володи и Поликарпа, Колыванов только перекрестился – дело солдатское, знали, на что идут. Гораздо больше было жаль Люську, даже беглого взгляда было довольно, чтобы понять, что она так же мертва, как и её хозяин. Что ж, значит, дальше обходиться придётся без пулемёта, всего и делов.

Разрыв гранаты и захлебнувшееся пулемётное «ту-думканькье» заметил и Глодов.

«Молодец, Илютин, — сразу переменил он мнение о подозрительном красноармейце, — молодец. Накрыл таки гниду эту. Значит и нам прорываться пора, авось сдюжим».

-Мужики, — крикнул он в сторону залёгшего отряда, — как вы там?

Никто не ответил. Плохо. Но ведь не может быть, чтобы никого не осталось. Ладно, потом разберёмся. И комиссара потом из-под коня вытащим. Сейчас главное – с теми, кто наверху засел, разобраться.

Глодов снова, по старой привычке, закусил ленточки и рванул на прорыв. Сначала низким прыжком отскочил от трупа Гнедого под прикрытие одного из столбов, поддерживающего очередной помост с покойником, и вжался в землю в ожидании выстрела сверху. Само собой, пальнули, но не попали. Уже хорошо, значит, снайпер чем-то другим занят – есть шанс.

Воззвав про себя к Господу Богу, Карлу Марксу, товарищу Троцкому и чьей-то не в меру любвеобильной маме, Глодов вскочил, пробежал зигзагами пяток шагов, потом упал, перекатился в сторону и, наконец, оказался у подошвы одного из холмов, окружающих долинку. Тут затаился на время. Но никто вслед ему уже не стрелял. Хотя одиночные выстрелы, уже винтовочные, а не пулемётные, не прекращались. Беляки добивали попавшийся отряд как в тире, развлекаясь. Ну ладно, посмотрим ещё, кто последним посмеётся: маузер с собой, финку из сапога никто не утащил, да и граната есть. А бандитов то и было всего ничего, тем более что Илютин накрыл кое-кого. Значит, человек пять-шесть осталось, не больше. Шансы есть.

Глодов начал медленно, практически ползком подниматься по склону холма. Выбраться наверх из западни, оценить ситуацию, а там… Там посмотрим. Кусты, опять таки, надёжно скрывали ползущего Глодова от чужих глаз, и он уже почти поверил, что его затея удалась. Рано обрадовался.

Когда он уже почти достиг вершины холма, прямо, как из-под земли возникла жуткая квадратная фигура и, не долго думая, одним ударом винтовочного приклада отправила красного командира в небытиё.

***

Угулай умирал тяжело. Люди, имеющие знакомство с духами всегда так расстаются с жизнью. Есть, конечно, всякие обряды, помогающие перейти шаману в мир предков по возможности безболезненно. Отец Угулая, к примеру, почувствовав, что умирает, готовиться начал за два на десять дней. Весь род только и делал, что капризы умирающего старика выполнял. Оно и понятно – обидишь такого при жизни, так он после смерти тебя со свету сживёт. И не только тебя, а и весь род. Потому и ушёл Угулаев отец из этого мира спокойно, успев передать сыну и знания свои и, не затаив зла ни на кого.

Угулаю же не повезло – не было у него времени на подготовку. А злость была. Как ни говорил он сам себе, что не годится идти на смерть с обидой в сердце, не смог себя побороть. Что те русские, что другие не нравились они Угулаю. Как не пытался старик отрешиться от нехороших мыслей перед смертью, не получалось у него.

Первая пуля прошибла грудь идущего впереди отряда шамана, пробив лёгкое и сломав рёбра. Угулая швырнуло вперёд лицом в проклятую землю, кладбища Людей Синего Камня, где он и затих. Но, оказавшись на рубеже атаки, он успел получить ещё две пули: одна засела в ноге, а вторая вошла точно в позвоночник.

Кто стрелял, уже не важно – может, засевшие на холмах, а может, да и, скорее всего, идущие следом чоновцы, открывшие, с перепугу, стрельбу во все стороны. Но боли Угулай не чувствовал.

Чувствовал он другое, и это было гораздо страшнее.

На той тонкой грани, которая отделяет уходящего в мир иной из жизни человека, Угулая окружили духи. Не родные духи рода Угулая, а чужие, незнакомые. И злые.

Духи, какими их знал Угулай до этого, не были ни злыми, ни добрыми – они просто были. С ними можно было договориться, их можно было запугать или умилостивить. Всегда получалось – духи знали Угулая, а он знал их. Но не сейчас.

Окружившие Угулая духи хотели только крови и смерти. Неизвестно, из какого мира они пришли, но они настолько же были чужды Угулаю, насколько простой таёжный житель может быть чуждым в мире танков, аэропланов и телеграфа. Ненависть и злость – вот что было главным в этих духах. И сила. Они были сильнее всех, с кем Угулаю приходилось сталкиваться до того.

Сначала он ещё сопротивлялся. Закрывал сознание, призывал хранителей рода, но… Хранители не отвечали: эта земля полностью принадлежала Чужим. Наконец, Угулай понял, что эта битва не для него и просто сдался, отдал своё сознание, свою душу бестелесным тварям, роящимся вокруг.

Сначала наступила тьма, как и должно, было бы быть. Но потом эту тьму взорвало яростное вторжение чего-то очень сильного, чёрного и чуждого всему живому. Племенной шаман Угулай перестал существовать. Его место заняла совсем другая сущность.

***

Голова, как это всегда бывает в подобных случаях, раскалывалась. Тихонько матерясь про себя. Глодов попытался раскрыть глаза. С левым этот фокус не прошёл: веко налилось свинцовой тяжестью, пудов этак в десять, и подниматься не желало. Но пульсирующая боль радостно сообщала, что глаз на месте, не выбит, и через пару дней должен прийти в норму. Что ж, это мы уже проходили, мало ли били Глодова раньше?

Правый глаз открылся легко, но сразу снова захлопнулся от болезненно яркого света. Через секунду Глодов сообразил, что свет исходит от походного костра и, чуть повернув со стоном голову, открыл глаз снова.

Представшая перед мутным взором картина не радовала. Прямо напротив него сидел, как будто сошедший с плакатов «Окон РОСТа» офицер-беляк. В чёрном каппелевском мундире, аккуратно причёсанный, с тонкой щёточкой усиков над верхней губой. Только монокля не хватает. Офицер задумчиво жевал какую-то пожелтевшую травинку, нехорошо поглядывая на Глодова.

«Грай», — сразу понял Глодов. Словесное описание главаря бандитов у чекистов имелось. Как и старая фотокарточка, переснятая в своё время из журнала «Нива» за шестнадцатый год. Правда на ней Граевский был помоложе и выглядел куда более браво.

Рядом с ним расположился звероподобный татарин, мощную фигуру которого и покатые плечи Глодов без труда узнал. Именно этот бандит, появившись, как из-под земли, и вырубил Глодова прикладом трофейной Арисаки. Вон она, тут же лежит, прямо под рукой. Серьёзный мужик, сразу видно.

Третий член компании больше всего походил на интеллигентишку-анархиста, которых Глодов немало повидал на своём веку. Такая же тужурка непонятного происхождения, длинные белёсые патлы и тонкие пальцы, видать баловался студентик по молодости пианинами разными. Но, поймав его холодный, мёртвый взгляд, Глодов сразу понял, кто это. Красный командир готов был поставить партбилет против двух копеек, что именно этот студентик сидел тогда на холме и хладнокровно расстреливал бойцов из его отряда. И именно его пуль он так опасался, пробираясь по заросшим кустарником склону. Тот самый снайпер.

За спиной троицы нервно вышагивал взад-вперёд типичный казак-белогвардеец. Только какой-то мелкий и дёрганный. Ростом чуть ниже среднего, гимнастёрка без погон, но со следами от них, как и со следами, точнее дырками, от орденов. Зато штаны с лампасами и сапоги начищены до блеска, сразу старая школа видна. Казак мельтешил взад-вперёд, не переставая убеждать троицу у костра:

-А я всё равно не пойму, вашбродь, — обращался он явно к офицеришке в чёрном мундире, — на кой мы этих красножопых сюда приволокли? Володьку с Поликарпом похоронить? Так Леший с Азатом уже сделали, хоть и без батюшки, но чего уж тут… Пытать у них чего? А чего? Отряд мы их положили, других красных в округе нет…

-Откуда знаешь? – поинтересовался Грай. – Или сказал кто?

-Батька, да ты… — казак аж поперхнулся от возмущения. – Ты в чём меня подозреваешь-то, а? Нет, никто не сказал, просто само собой видно – не полезли бы они на нас, со своими не соединившись. И ты того, намёки разные такие больше не говори, а?

-Так и ты думай, что говоришь, — отозвался Грай. – Утром их обо всём и выспросим, а там уж видно будет.

Есаул нахмурился:

-Опять людей мучить? Устал я. По мне – так проще пристрелить. Ну да, Батька, воля твоя…

-Во-во, — вроде, как поддержал есаула здоровенный татарин, — так и не спорь с Батькой. Сказал: пускай пока живут, значит, пусть живут. Пока. Вон, один уже очнулся, — он кивнул на Глодова, — ты уж меня прости, красный, что я тебя того – прикладом. Сначала пристрелить хотел, да пули жалко стало.

-Мне бы не стало, — сплюнул кровью Глодов. – Я б тебя сразу…

Татарин усмехнулся:

-Ух, ты, страшный какой. Отряд положил, сам в плен попал, а ерепенится. Матрос, сразу видно. Эх, и не любили мы вашего брата на фронте… Сам-то с Балтики, небось? – охотно поддержал он разговор.

-А это не твоё дело, морда ты бандитская, — огрызнулся Глодов. – Хоть с Балтики, хоть черноморец, тебе то какая разница?

-И то верно, — легко согласился татарин, — Эй, Батька, — окликнул он, — тут, гляди, какой морячок ершистый попался. Борзый, видать из деловых, как Леший наш. Сейчас разговорить его хочешь или до завтра подождём?

-До завтра, — откликнулся Грай. – Лешего на посту оставили? Ну и ладно. Азат, сменишь его потом, ну, да ты сам знаешь. А теперь спать давайте, завтра снова идти – граница уже близко.

Азат, бережёного Бог бережёт, ещё раз проверил верёвки на руках и ногах Глодова и закопошился за его спиной. Глодов обернулся. Оп-паньки…

Оказалось не он один, такой неудачливый, попал в лапы к бандитам. Товарищ Егор, помятый, серый от боли в придавленной конём ноге, но живой, подмигнул Глодову. То есть, не дрейфь, морская душа – прорвёмся. Ага, сейчас. Был бы Глодов один, он, может быть, и попытался бы от бандитов уйти, а с комиссаром одноногим… Ладно, значит, вместе помирать будем.

-Спать всем, — скомандовал Грай. – Завтра день будет длинный и тяжёлый.

Знал бы он, какой будет сегодняшняя ночь…


***

Боец отряда ЧОН Коля Филиппов чувствовал себя хуже некуда. Примерно, как после свадьбы брата Василия, но тогда хоть было понятно за что страдает, нельзя столько самогона пить и братову невесту «блядью» при всех обзывать. Хотя, она и блядь, конечно… Били Колю тогда от души, половиной деревни. Особенно невестины родственники. И утреннее ощущение от побоев в сочетании с жутким похмельем было до ужаса похоже на то, что Коля испытывал сейчас.

Пуля невидимого пулемётчика только содрала кусок кожи с головы, пройдя по касательной, но, тем не менее, вышибла сознание из Коли наглухо на несколько часов. Может, это его тогда и спасло, — обходившие поле боя есаул с Азатом не раздумывая, вышибли мозги любому, подающему признаки жизни. А Коля со своей окровавленной головой на живого похож не был.

Скрипя зубами, Коля, после долгих усилий, уселся и попытался припомнить происходящее. Ага, они бандитов ловили. Потом басурманское кладбище нашли, командир сказал: «приготовиться», потом дальше шли, потом удар и всё.

Коля огляделся по сторонам. Мать моя, так они же все мёртвые! Капитоныч, с которым только вчера курили одну самокрутку на двоих, Саня Рыбак, у которого всегда можно было занять пару грошей без отдачи, потому как пили то всегда вместе, Артёмка-Конокрад, с которым на прошлой неделе воровали куриц на какой-то заимке… Вот они все – лежат, уставившись раскрытыми глазами в чёрное небо, и всё для них закончилось. Да и Коля, хоть и живой, но себя живым не чувствует. Как после той свадьбы…

Ну да ладно. Ноги целы, руки целы, а голова… Кому она нужна?

Только вот с головой действительно странные вещи твориться начали. То есть, начал видеть Коля такое, что видеть никак не мог. Сначала появилась на тропинке сгорбленная фигура того самого старика-тунгуса, которого они в проводники взяли. Шла фигура странно, качаясь из стороны в сторону и нелепо взмахивая руками.

«Тоже подранили, — решил Коля. – Не повезло дедушке…»

Старик, меж тем, продолжал размахивать руками, как мельница какая-то. Он даже светиться начал как бы изнутри странным бледно-голубым светом. И в ответ на его движения вся полная мертвецов прогалина изменилась.

С ужасом Коля наблюдал, как появляются над навесами, где хранились мертвые тунгусы сначала головы, потом плечи, а потом и полностью тела, точнее скелеты, обряженные в истлевшие обрывки одежды. Перегнувшись через край помоста, они хватались за столбы и начинали медленно скользить вниз.

Коля понял, что лучше и дальше притворяться мёртвым, потому как мозг его грозил просто-напросто выпрыгнуть из черепа от того что пришлось увидеть. Он повалился на спину, притворяясь трупом, но в тот же самый момент над ним возникло бледное лицо Капитоныча с вышибленным пулей правым глазом. За плечом Капитоныча маячила бледная рожа Артёмки.

-Мужики, вы чего… — начал что то объяснять Коля, но его голос сменился хриплым бульканьем. Это старый друг Коли Капитоныч одним ударом вырвал тому голо и припал губами к отверстой ране. Некоторое время над трупом Коли раздавалось только чавканье и пыхтенье копошащихся тел, а затем вся толпа мертвецов, оживлённая магией мёртвого Угулая двинулась к лагерю Граевского. Там их ждала пища и кровь.

***

Леший к своей обязанности часового относился философски. Всё правильно – боец из него никакой. Когда весь отряд звездил красных, так что только брызги летели, Лёха за лошадями присматривал. Слышал выстрелы, пулемётные очереди, но в бой не лез, раз Батька приказал. И то правильно – ну убили бы Лешего прямо сразу, кому бы легче стало?

Потому и к своему назначению на ночной пост в самую длинную смену Леший относился спокойно. Тем более, что сюрпризов ждать никаких не приходилось, красные же разбиты, да?

Лёха удобно устроился на вершине господствующего над поверхностью холма и уже собрался спокойно закурить. Чёрт с ней с конспирацией, всё равно дым на весь лес от лагеря, потому как Азат, заменивший погибшего Поликарпа на посту кашевара, вознамерился накормить весь отряд чем-то на удивление жареным и вонючим.

Поликарпа Лешему было по настоящему жалко. Володьку, конечно, тоже, но Поликарпа особенно. Чем-то напоминал он Лёхе его дядьку Степана, такой же основательный, рассудительный, домовитый. Такому бы на хуторе сидеть, хозяйство вести или, если в городе, в лавке приказчиком, цены б ему тогда не было. Но – война. Хотя ни фронт, ни служба у Батьки Поликарпа сильно не изменили. Хороший такой мужик был, свой, надёжный.

Остальные, конечно, тоже, ребята не промах. Есаул тот же, хоть и языкастый, но до Лешего ему далеко. А вот в бою десятка таких, как Лёха стоит. Или Азат. Молчит, ухмыляется про себя, но сразу видно: за своих стоять будет насмерть, хоть и иноверец. Про Батьку вообще разговора нет, за Граем Лёха был готов следовать хоть в огонь, хоть в воду, хоть под пули, хоть в петлю. И пусть, что из благородных. Те ведь тоже разные бывают: одни только по проспекту разгуливать горазды, да слюни пускать, когда им под брюхо финку суют, а другие – навроде Батьки: нож отнимут, да тебе им же уши и обрежут. Что б не озоровал.

Студентик, он мутный, конечно. Видно, что из умников, которые не только журнал «Нива» в своей жизни читали, вроде б из интеллигентов но… При взгляде на его сутуловатую невзрачную фигуру Лешего почему-то всегда продирал озноб. Батька, Азат, есаул – солдаты, они убивают, как работают, потому, как время такое. А этот – нет. Видал в своё время Лёха таких людей, ещё в пору блатной своей юности. Эти не убивать уже не могут. Перегорели они, мало в них чего человеческого осталось, потому и жизнь людскую они ни в полушку не ценят. Ни свою, ни чужую. Но, если имеешь такого в соратниках – можешь спать спокойно: не предаст и не продаст. Хотя и общаться с такими без особой нужды как-то не хочется. Но, уж кто-кто, а Крылов с разговорами за жизнь ни к кому не лез, хотя, ту же самую жизнь многим в отряде неоднократно спасал.

Леший свернул самокрутку, спрятал в ладони (дым-дымом, а вот огонёк в ночном лесу издалека видно), и тихонько матюгнулся сквозь зубы. Нет, махра то была нормальная, привычная, только вот на руку упали первые капли начинающегося дождя. Не любил Лёха сырость, ещё с фронта. Когда лежишь по уши в болте или другой луже какой, по тебе пиявки всякие ползают или лягухи скачут, в двух шагах германцы чего-то обсуждают, а ты кочку изображаешь и даже почти не дышишь. Однажды двое суток так пролежал, потом, когда вернулся, месяц в госпитале провалялся, все думали, что помрёт. А ну-ка выкусите. Вылечился Леха от пневмонии и сразу снова на фронт. Только теперь мечта у него появилась: уехать туда, где всегда только солнце, тепло и вода лишь в океане, а не в сапогах и за воротником.

Дождь, меж тем, набирал силу, и Леший поспешил перебраться под одну из старых елей стоящих на холме. Да, это уже не скоротечный летний ливень – мелкий моросящий дождик зарядил надолго, ясно намекая на то, что через месяц с небольшим по ночам начнутся нешуточные заморозки, а вскоре и белые мухи закружатся в воздухе. Но, дай Бог, Лёха к тому времени будет уже далеко, где-нибудь в Харбине, где, как говорят, всегда весна. Да хоть бы и зима, с тем богатством, которое везёт батька Грай в любом городе будет тепло. Лёха аж зажмурился от предвкушения…

А вот когда открыл глаза сразу забыл обо всех глупых грёзах. Потому как, даже не увидел, а всем своим нутром почувствовал надвигающуюся непонятную угрозу. Мгновенно распластавшись по земле и превратившись не более. Чем в тень, бывший фронтовой разведчик, уже не обращая никакого внимания на занудный дождь, пополз туда, откуда явственно исходили волны неясной пока, но вполне ощутимой угрозы.

Долго ползти, впрочем, не пришлось. Уже через пару десятков метров Лёха снова вжался в землю, разглядывая смутно темнеющие даже в ночной мгле фигуры.

Людей было много, очень много. Леший бы, конечно, не поклялся, но на первый взгляд – не меньше сотни. Казалось, весь окрестный лес пришёл в движение, но… Люди шли как-то медленно, как будто на ощупь, вроде бы и не торопясь, но неуклонно продвигаясь в сторону стоянки отряда батьки Грая.

«Вот, чёрт, — ругнулся про себя Лёха. – Суки красные. Обманули, гады, всё-таки».

Всё правильно, понял Леший. Послали за батькой по пятам отряд мужиков, которые всё равно – расстрельное мясо, толку от них мало, а богатство на кон поставлено большое. Кто и когда из властей мужиков-то жалел?

Поймают мужики Батьку – хорошо, погибнут: невелика потеря. А следом за ними – настоящий отряд. Из серьёзных. Чтобы, когда батька расслабится, его тёпленьким взять, почти без боя. Наглые, вон как идут. Не скрываясь особо, за кустами не прячась. И не спешат, понимают, что Грай сейчас от прошлого боя отходит, мандраж у него, какой-то всегда после хорошей драки случается, никуда он этой ночью не рыпается.

Мелкая, такая незаметная струнка в душе Лёхи подсказывала тому брать ноги в руки и бежать подальше. Не выстоит Батька против сотни бойцов, никак не выстоит. Но… Слишком уж многим Батьке обязан был Леший, да и без того знал он свою натуру – не смог бы он жить дальше, предав людей, которые его от смерти не единожды спасали, краюху последнюю делили, братом считали. Нет, сам то он понимал, что жить, конечно, сможет, но… Не желал он сам себе жизни такой, потому как знал, что потом на себя в зеркало смотреть не сможет, и, хоть говорят, что «стыд глаза не выест», Леший знал, что эта поговорка не про него.

Тут, тонкий лунный лучик, скромно выглянувший из-за затянувших всё небо осенних хмурых облаков, прыскающих противным затяжным дождиком, осветил на пару мгновений одного из наступающих.

«Что за»… — хотел уже ещё раз матюгнуться Леший, но тут почувствовал как волосы зашевелились у него на загривке, а мошонка поджалась, чуть не вызвав рвоту.

Дело в том, что узнал леший этого красноармейца. Видел он его и раньше, когда срисовал отряд Глодова, неуклонно идущий по следам Батьки, и потом тоже, когда вместе с есаулом и Азатом ходил по порушенному тунгусскому кладбищу, выискивая раненых или затаившихся чоновцев. В последний раз, когда Лёха видал этого бойца, тот лежал поперёк тропы, раскинув руки, и голова его казалась какой-то гротескно плоской из-за снёсшей начисто затылок пули Люськи. Маска на земле, не больше. С ужасом Лёха понял, что и сейчас у бойца нет задней части головы, а вместо неё висят какие-то тёмные ошмётки.

Следующим в луч лунного света шагнул другой красноармеец, и тут уж Леший просто-напросто впился зубами себе в руку, чтобы не заорать.

Потому как тот вообще мало походил на человека. Нет, оно конечно, две руки, две ноги и голова, вроде б чего больше? Только вот кожи на лице практически не осталось, один голый скалящийся череп с не по-славянски широкими скулами. Да и истлевшие тряпки почти не прикрывали бесстыже белеющие под ними кости рёбер.

«Отче наш…», — начал бормотать вполголоса Леший почти забытую за много лет молитву, автоматически потянувшись к поясу, где висел проверенный, снятый полтора с лишним года назад с убитого фининспектора наган, — «Иже еси на небеси…».

Что-то сильно и больно ударило его в спину. Лёха перекатился вбок, не чувствуя сопротивления, вырвал из кобуры пистолет и уставил его прямо перед собой. Потом взглянул вверх.

Прямо над ним, расставив ноги в потрёпанных кавалерийских галифе, стоял один из давешних чоновцев. Почти нормальный, если не считать свисающего на каких-то тонких жгутиках из правой глазницы кровавого комочка и пропитанной кровью разлохмаченной гимнастёрки. А вот за его плечом маячил практически голый череп кого-то неизвестного, покрытый пучками свалявшихся чёрных волос и с красными незрячими огоньками в пустых глазных впадинах.

Уже, мало что, соображая от страха, Лёха пальнул прямо в брюхо гораздо более страшного, чем маячивший позади того скелет, мертвяка-чоновца, на что тот только немного откинулся назад и в ответ одним ударом мёртвой мозолистой пролетарской руки разорвал Лешему грудь.

(с) Завхоз