Самовозрастающий Логос (начало)

Автор: Голем «… А психике твоей – что присуще?
Я подумал: это всё-таки не Храпуново, а Сорбонна, надо сказать что-нибудь умное. Подумал и сказал: «Мне как феномену присущ самовозрастающий Логос».
(В.Ерофеев, «Москва-Петушки»)

* * *
С утра у Горюнова непрестанно звенело в ушах.
Он то и дело взывал по мобильнику:
– Нинка! А к чему это в ухе звенит?! К деньгам – или может, к расходам?
Но Нинка только огрызалась:
– Уймись ты, горе моё! По балде вот врежу, как домой явишься – ещё не так зазвенит…
После третьего звонка её вдруг осенило, и Нинка велела Горюнову непременно зайти сегодня к Лисяевым – деньжат стрельнуть до получки. До горюновской, естественно.
– Только представь, – захлёбывалась Нинка, – Люська-с-работы пригласила на закрытую продажу конфиската!
Горюнов, в очередной раз представив, с каким удовольствием он расправился бы с неведомой, но выпившей из него все соки Люськой-с-работы, вяло отнекивался:
– Палёный он, конфискат ваш! На пиво бабок нема, а вы ещё, в душу-мать…
В прошлый месяц с Люськиной подачи Нинку вдруг на мебель пробило.
Пришлось в отмазы скалку купить. Нинка трудилась фельдшером скорой помощи, пропадая из дому то на сутки, то на ночь. Иногда это устраивало Горюнова, иногда и не очень…

Решив, что за деньгами зайдёт попозже, а пока поработает, он отправил заказы поставщикам, отбил по факсу несколько коммерческих предложений и окончательно выбился из сил.
Жара стояла неимоверная, было около пяти пополудни.
Бросив вверенный ему пост менеджера торговой компании, завалившей всю страну долгоиграющим продовольствием, Горюнов устремился к Лисяевым: страшно хотелось застать Николая в прохладе кабинета и распить с ним по паре пива. Однако возле дома Горюнов наткнулся на лисяевскую Тамару, суетливо усаживавшуюся в такси.
Увидев Горюнова, она облегченно прояснилась лицом и крикнула:
– Верку забери из садика – ладно, Олежек? Колька в области, будет поздно… а я к маме, у неё давление! Ты ж у нас крёстный, как-никак.
И хлопнула дверцей.
Рядом с ней на сиденье просматривался кто-то неразличимый, явно мужского пола.
– Ну, эт-понятно, – уныло заключил Горюнов и поплёлся в садик.

Знаю я твоё давление, мрачно размышлял он по дороге.
Того и гляди, Колюня домой не влезет: рога в косяке застрянут!
Тамарка и ему, Горюнову, одно время глазки строила. Правда, он такими приключениями брезгует. Пусть Тамарка и блядь, но жена приятеля! Влезать в такое, себя не уважать.
Ну что ж, заберём Верочку. Так и так придётся ждать кого-нибудь из Лисяевых.
Нинка без денег, может, и примет назад в семью… но лучше бы не принимала, заключил Горюнов и подошёл к детсаду. Огни в сером двухэтажнике были притушены, кое-где шла уборка.
Вдоль ограды по тропке брела вечерним променадом парочка божьих одуванчиков.
Разглядев физиономию Горюнова, подтянутого смуглого молодца лет тридцати в светлой тенниске и оливковых джинсах, с кожаной барсеткой на правой руке, старушка крикнула бодро:
– Опоздали, молодой человек! Теперь достанется, что попало…
Горюнов, яростно матерясь про себя, но не ответив на выпад, рысцою проник внутрь.
В темпе выяснил у первой же нянечки про Веркину среднюю группу, отыскал её…
И оторопело выслушал измученную, охрипшую воспитательницу.
Получалось, что Веру забрала неведомая Горюнову двоюродная сестра.
«Я отдала, а чего… Тамара Павловна сама попросила».
Зная суматошный Томкин характер, Горюнов ничуть не удивился накладке и по инерции устремился назад, к Лисяевым… но на полпути его осенило: да нет же!
Не было у Верки никаких ни сестёр, ни братьев!!!
И Тамарка, выходит, никуда не звонила… похолодев, Горюнов вновь ринулся за ограду.
Теперь он сам окликнул прогуливающихся старичков:
– Вы тут девочку не видали… э-э, лет пяти, в розовой курточке и белых колготах?
Так вроде Верку Лисяевы наряжают, лихорадочно соображал Горюнов.
– Да! И с розовым бантом! – добавил он, несколько запоздало.
– Видали, – помолчав, кивнула бодрая старушонка. – Минут десять назад втроём ушли. С сестрой еённой и ещё, с таким высоким мужчиной…
– Да какая сестра! – чуть не плача, выкрикнул Горюнов.
Ох, и нагорит ему от Тамарки…
– А такая! – обиделась старушонка. – Всю дорогу щебетали: сестричка, сестричка! Старшей будет около двадцати… краси-ивая!
– Ну, эт-понятно, – пробормотал Горюнов. – Как выглядела, куда пошла? Да! И что за мужик-то?
– А вон, в дыру в ограде пролезли, – отчего-то вяло откликнулась старушонка и смолкла.
– К жилмассиву пошли! – вмешался старик.
И дёрнул спутницу за рукав. Парочка прибавила шагу.
Одуванчикам явно хотелось поскорей избавиться от незадачливого папаши.

Горюнов кивнул им на прощанье и засеменил в сгущавшихся сумерках к комплексу старых кирпичных зданий, звавшихся «жилмассивом».
– Дяденька-аа! Достаньте мячик, пажа-алста… – плаксиво раздалось откуда-то сбоку. – На дерево залетел, не снять.
Горюнов досадливо поморщился:
– Отвали, подросток – мне некогда!
Но детский голосок не унимался:
– Доста-аньте! Мамка прибьёт.
– Не отвяжешься, сам прикончу, – проворчал Горюнов.
Но всё же остановился. Рыкнул грозно:
– Ну!!! Где он, твой мячик? Только быстро!!!
– А вон, на тополе висит! – отозвался плачущий голосок, в последний раз всхлипнул и умолк. Горюнов снял барсетку, повесил её на сучок и, умело перебирая руками и ногами, вскарабкался по стволу. Никакого мячика на дереве не было.

– Ма-альчик… – протянул Горюнов.
Но внизу уже не было никакого мальчика.
Спустившись с дерева, ободрав руки и зазеленив брюки, Горюнов обнаружил, что не стало и барсетки с переложенным в неё мобильником. Он крепко выругался: жалко было и барсетки, и мобильника, и себя, дурака… однако надо было спешить. Плюнув и посулив малолетнему грабителю при встрече крепеньких звездюлей, Горюнов снова двинулся к темнеющим коробам жилмассива. Добежав до первых домов, наскоро почистился под фонарём и принялся суетливо расспрашивать всех, кто, по его мнению, мог находиться за последние полчаса в стационарном состоянии. Бабушек у подъезда.
Молодую маму с коляской.
Мужиков, собравшихся у раскиданного пикапа.
Дворника, выкатывавшего мусорные контейнеры.
Самым наблюдательным, как водится, оказался дворник, нестарый ещё мужчина с огромной плешью и пронзительным взглядом глубоко посаженных чёрных глаз.
«Колдун, не иначе», – невольно подумал Горюнов и вздрогнул от этой мысли.
– Видел я эту троицу, – сказал дворник. – Вон, в седьмой корпус побегли. В среднюю парадную.

Горюнов, не останавливаясь, пробежал все лестничные марши: нигде никаких следов.
Не давая себе отчета, скорее по наитию, поднял незапертую дверцу люка и выскочил на плоскую, слегка покатую жестяную крышу. На середине крыши горел костёр.
Вокруг костра сидело несколько человек, в том числе пара неясных во тьме подростков.
Кто-то охватил его сзади сгибом локтя за горло, произнёс вкрадчиво:
– Ну что, пришелец, готов исполниться духом Зла? Иначе низвергнем тебя в Валгаллу!
– Ну, эт-понятно, – полузадушенно отозвался Горюнов, сохраняя присутствие духа. – Влагалла там, гиена огненная… седьмой этаж, как-никак. Что хотел-то?
– Выпьешь кошачьей крови? – вкрадчиво отозвался голос.
– Что ж не выпить, погода располагает, – ответил Горюнов.
Хватка нападавшего удивлённо ослабла. Затем рука и вовсе опустилась.
От костра поднялся человек и подошёл к ним.
Горюнову вручили стакан с какой-то горячей жижей, откровенно вонявшей псиной.
Он подошёл к костру, спросил:
– Вы тут, господа, девочку не видали? Верой зовут. Маленькая, в розовой курточке. С бантом.
– У нас одна вера – в Императора Зла! – отозвался неразличимый в темноте предводитель кружка «Умелые сатанисты» и вновь придвинулся к Горюнову.
Сидевшие у костра помотали головами, но один из подростков сказал:
– Стойте-ка… наверх когда поднимался, видел. В тридцать вторую заходили двое с девочкой – по-моему, в красной куртке. А может, и в розовой!

– Ну, эт-понятно, – сказал Горюнов и вновь открыл рот, желая задать вопрос…
Но его опередили. Хриплый голос застал врасплох:
– Ах ты, жбан хитрожопый! Ещё раз, пьёшь или улетаешь?!
Предводитель кружковцев вновь попытался ухватить Горюнова локтевым сгибом под горло. Однако гость был уже начеку. Нырнув под руку нападавшего и обернувшись, Горюнов выплеснул жижу ему в лицо. Сатанист взвыл и бросился на Горюнова, но, ослеплённый, пронёсся мимо, к самому краю крыши. Несколько мгновений он балансировал, грохоча жестью – Горюнов на расстоянии сталкивал его в пустоту, делая отчаянные пассы…
Наконец, предводитель сорвался и с воплем полетел вниз.
– Я, пожалуй, попозже выпью. На брудершафт… – придя в себя, сказал Горюнов.
Пятясь и не сводя глаз с остолбеневших сатанистов, он откинул крышку заржавленного люка и вновь спустился в тёмный подъезд.
Приходилось всё начинать заново.

* * *
Дверь в тридцать вторую встречала гостей клочьями ваты, торчащей из разрезов стёганого коричневого дерматина. Горюнов потыкал в отвисший сосок звонка, постучал ногой – дверь тут же распахнулась, испитый бас молвил:
– Наконец-то! Где только черти носят?! До конца по коридору, направо… инструменты на полке!
Не отвечая, Горюнов всмотрелся и шмыгнул в квартиру мимо бритоголового инородца с сизым от щетины лицом и заплывшими глазками. Огибая широкое массивное туловище, которое кто-то не без юмора обрядил в засаленную тельняшку, золотые шорты и мокасины, Горюнов отметил, что верхние конечности азиата напоминают огромные куриные окорочка, которые в жареном виде могли бы подавать Гулливеру в стране великанов. И невольно сглотнул слюну…
Азиат протопал вслед за Горюновым по длинному коридору, пропитанному сложной вонью из перегара, пота, лака для волос и застарелого табачного дыма, открыл какую-то утлую створку и скрылся за ней. Горюнов перевёл дух и осторожно прислушался. За одной из многочисленных дверей, выходивших в коридор, слышались пронзительные выкрики.
Горюнов приблизился и потянул створку за краешек.
Увиденное ошеломило его.

За дверью расположилась съёмочная площадка, уставленная слепящими софитами, камерами, микрофонами на удочках, тележками на рельсах и прочей лабудой с вкраплениями малозаметных киношников. Сидевший в углу на возвышении человек в бейсболке и тёмных очках подавал кому-то реплики в мегафон. Всмотревшись, Горюнов чуть не присвистнул: в центре площадки, на софе, сидела раскрепощённая пара – мужчина и женщина, оба нагишом, откровенно и томно ласкающие друг друга. Рядом с ними, с золотыми лавровыми веточками в руках, сновали два обнажённых ангелочка, мальчик и девочка с бронзовыми крылышками за спиной. Рассерженные реплики режиссёра покрывали беззастенчивым матом кого-то из реквизиторов, по вине которого крылышки одного из ангелочков свисали несколько набекрень. И тут Горюнов увидел, что рядом с освещенным помостом, полураздетая, с ярко накрашенным ртом, стоит Верочка…
– Да вы охренели!!! – закричал Горюнов и бросился к крёстной дочери.
Схватив её за руку, Горюнов обнаружил, что девочка слегка пошатывается, словно от возбуждения; глаза её поражали отсутствующим выражением, в уголках губ скопилась слюна…
– Здесь Я подаю реплики!!! – прогремело прямо над ухом. – Бардак на площадке! Где Бабуин?!
– Фёдор Ликсеич, это не бардак… это сантехник, – застенчиво пробасили в углу.
– Дайте сказать! Я вам все морды поразбиваю… – начал незваный гость, но не тут-то было.
– Это НЕ сантехник!!! – грянул мегафон, и Горюнов получил удар в голову, который мог бы свалить скалу…

* * *
Едва очнувшегося, его втащили под руки в длинную узкую комнату, похожую на коридорный обрубок. Жёлтые пятна от ночных фонарей, горевших на улице, с трудом проникали сквозь запылённые окна, расположенные прямо напротив дверей. Под потолком висел тусклый белый плафон. Свет его утопал в длинных, словно стекающих на пол шторах розоватых тонов.
Поверх неярких обоев в цветочек висели странные киноплакаты.
На одном из них две пионерки в коричневой школьной форме с увлечением рассматривали огромный леденцовый альбом с цветными вклейками фаллоимитаторов.
На другом Брежнев целовался взасос с каким-то дюжим, полуобнажённым негром.
От негра Горюнова сразу же затошнило, и он вспомнил, что с утра ничего не ел.

– Кх-м, – вежливо кашлянул кто-то.
Горюнов оторвал взгляд от плакатов и поискал глазами источник звука.
Вдоль окон стояли два глубоких кресла, разделённые крохотным журнальным столиком.
В одном из кресел обнаружился щуплый человечек в очках, закрывающих пол-лица.
Голова человечка была непропорционально велика и сплошь, почти до бровей покрыта прилизанными, редкими волосами светло-каштанового цвета. Перед ним на столике стояло широкое блюдо с рассыпанными дольками бледно-розовой пастилы.
– Вы, кажется, говорить хотели, – обратился человечек к Горюнову.
Голос у человечка оказался неожиданно сильным, хотя и несколько сипловатым.
– Говорите, у нас много времени, – продолжал он. – Вы оказались… не тогда и не там. Так что утром ваше нелепое тело выкинут на помойку. Без признаков жизни.
– Зачем вы жизнь детям портите? – сказал Горюнов, с трудом проглотив комок.
И спохватившись, добавил:
– На кой чёрт сдалась вам эта порнуха?!
– За это неплохо платят, – последовал ответ.
– Да вы присядьте, – добавил человечек.
Горюнов уселся в глубокое кресло, почти утонув в нём.
– Можете угощаться, – предложил собеседник. – Вы любите пастилу?
– Я люблю мясо, хорошо прожаренное на углях, – мрачно сказал Горюнов. – И не люблю долбо… бов.
– Здесь вам не будет ни того, ни другого, – желчно усмехнулся человечек.
– Отпустите детей, – сказал Горюнов, ощущая бесплодность происходящего.
Человечек молча продолжал рассматривать его.
– Поймите, – продолжал Горюнов, умоляюще прижав ладони к груди. – Я не собираюсь строить из себя героя… айл-би-бэк с прокурором, и всё такое. Но вы не можете не понимать, что за вами придут! Отпустите детей. Если это поможет, я могу остаться вместо них. Правда, порноактёр из меня никакой. И выкупа нет. Вы же преступник… вы все здесь преступники! Цивилизация давно наложила уголовный и моральный запрет на всё, чем вы занимаетесь. В конце концов, Бог накажет, если милиция не остановит!..

– Запрет, – задумчиво сказал человечек. – Бог накажет. Вы, кажется, Олег?
Горюнов молча кивнул.
– А я – Лушников, кинопродюсер… Сергей Михайлович, если будет угодно, – сказал человечек и церемонно повёл книзу-вбок вяло очерченным подбородком.
Горюнов машинально повторил его жест.
Потом, тряхнув головой, сморщился, словно отгоняя наваждение.
– Запрет, юноша, есть очевидное поражение, – нравоучительно сказал Лушников. – Порнография, как и проституция, отражает подавляемое стремление общества к сексуальной гармонии. А я, представьте, обожаю гармонию! Во всём.

Дверь скрипнула – в комнату вошёл мальчик, один из давешних ангелочков, всё ещё с крылышками и голый. Поставив перед Лушниковым вазу с абрикосами и кистью красного винограда, мальчик хотел уйти, но Лушников привлёк его к себе. Мальчик умело и ласково провёл ладошкой по щеке продюсера, мимолётным движением прижался к плечу и вышел.
– Звезда, Гена-Гей… милейший ребёнок. Ну, так о чём мы? – осведомился Лушников, довольно улыбаясь, в то время как наблюдавшего эту сцену Горюнова чуть не вывернуло от отвращения.
– Что же, насилие над ребёнком для вас весьма гармонично? – сказал пленник. – Он вообще не ведает, что творит, а вы его развращаете! Сначала тело, потом душу и ум.
– Я не насилую детей, господь с вами, – сказал Лушников с видимым отвращением. – Их в кадре гладят… лижут… целуют, или там, не знаю – теребят! Всё это приносит хорошо оплаченное удовольствие, уж поверьте! А то, что за удовольствие не они, а им деньги платят, превращает киносъёмку в крайне увлекательное занятие.
– Вы превращаете их в проституток обоего пола, – сказал Горюнов.
Что-то раздражало Горюнова в происходящем, мешая встать и уйти в назначенную ему среду заточения. Может быть, странное ощущение, что в ночной диспут стал вмешиваться кто-то третий… кто-то, стоящий за плечом Горюнова и шепчущий на ухо: страшно хочется досмотреть…

– Проституция есть не что иное, как следствие социальных неурядиц, – молвил Лушников.
Заметно было, что тема доставляет продюсеру несказанное удовольствие.
– Вы посмотрите вокруг! – сказал он, возвысив голос. – Скверная экология, отсутствие правильного воспитания и половой гигиены вызывают к жизни тысячи, сотни тысяч физически некрасивых женщин и сексуально бестолковых мужчин. Пояснять механизм этого процесса я не намерен, всё решается на стадии регулярной чистки зубов… Отсюда рождается неудовлетворённая похоть! Причём, заметьте, обоего пола. Одни, мужчины, платят за то, чтобы получать удовольствие, не прилагая усилий. Да и впрямь, зачем какие-то нелепости, вроде ухаживания… даже регулярные упражнения в постели современным самцам просто не по зубам! Простите за каламбур, зубки-то к молочной зрелости у самцов уже гнилые. Другие, то есть женщины, торгуют тем, что никто, увы, не берёт бесплатно. Женщины за равный труд получают до двух третей мужского оклада. Это везде так, не только у нас. И какая из ущемлённых дур, спрашиваю я, отказала бы себе в удовольствии хотя бы так, в публичной постели рассчитаться с мужиком за недоплаты и вычеты?! А? Чего смолкли?

Пидор, наверно, раз баб не любит, сумрачно подумал про себя Горюнов.
И сказал вслух:
– Шли бы вы в Думу, раз такой умный!
Он гнал от себя мысль о том, что ему до смерти хочется одной рукой пережать горло тщедушного Лушникова, а кулаком другой бить и бить по гладкой, смешливой морде, пока кожа на щеках из розоватой, как бы припудренной, не станет тёмно-лиловой, а узкое, крысиное личико не превратится в сплошной кровоподтёк… Но что-то мешало с головой окунуться в эту потребность, некое ощущение, схожее с тем, как при ходьбе жмёт новая обувь.
Вот оно что, понял он.
Горюнова караулил новый противник – собственные сомнения.

Лушников помолчал с минуту, слегка нахмурясь.
Видно было, что продюсеру не составляет труда прочитывать эмоции, терзавшие собеседника.
– Да был я в Думе! – сказал он, наконец, опешившему Горюнову. – В предыдущем созыве. До чего же там скучно! Все только и заняты тем, что компенсируют чужие долги. Кобзон вечно поёт, даже молча… к Славе Говорухину не подступишься. Остальные просто неинтересны. Да ещё эти думские дамы со своими безобразными халами… бр-р! Что им ни строят на голове, получается хала. Как немцы говорят: сколько ни езди, тачка превращается в «опель»!
И Лушников тоненько, противно захихикал.
– Порнография – занятие для людей одарённых и тренированных, – сказал он, так и не дождавшись реакции молча слушавшего его Горюнова. – Готовить порноактёров начинаем не мы, это происходит при съёмке и просмотре телерекламы. Заметьте: что бы у нас ни рекламировали, всё время рекламируют секс! Состоятельный секс, которого давно ни у кого нет… даже у богатеньких! Если моему бизнесу оказывают поддержку, причём на самом верху, значит, это кому-то нужно. А вы утверждаете, что я – враг государства! Выполняю госзаказ, вот и всё.

– А если вам закажут бороться с порнографией? – спросил Горюнов. – И будут даже более щедро платить, чем сейчас? Чем займётесь?
– Ну, это как раз несложно, – сказал Лушников, самодовольно ухмыляясь. – Развернул бы первым делом культ материнства! Открою вам, Олег, небольшой секрет, который до утра не понадобится… а на небесах и вовсе не пригодится. Реально противостоять порнографии может только Мать-Прародительница, которая уж точно не допустит, чтобы её ребёнок кому-то ещё принадлежал. Отца не приплетайте, там отдельная песня… да-да, старикан Фройд и всё такое. Ну а совсем изжить порнографию, мне кажется, могла бы только частная собственность на женщин. Да, пожалуй, что и на мужчин… нарушение которой каралось бы по закону.

– То есть вы уверены, что порнуха неискоренима? – сказал Горюнов, понимая, что разговор закончен.
– Точно так же, как любые спрос и предложение! – отрезал Лушников. – Вы постоянно будете желать женщину, даже если ничего не сможете ей предложить! И чем она свежее и привлекательней, тем будет желанней, не правда ли? Деньги, водка, порнокассеты – не всё ли равно, что сделает даму легкодоступной?!
– Вы плохо умрёте, – неожиданно для себя сказал Горюнов, вставая и направляясь к двери.
– Вы тоже… только чуточку раньше, – сказал ему в спину Лушников без малейшего злорадства.

В коридоре Горюнова встретил вышедший из темноты Бабуин.
Громадный привратник-азиат без раздумий схватил его за плечо, повёл куда-то в темноте и втолкнул в полутёмный чулан, забитый швабрами, тряпками, вёдрами. Горюнов устало опустился прямо на пол, с трудом осознавая, что перед тем, как действовать, надо что-то придумать. Внезапно одна из швабр, к его изумлению, медленно съехала на пол, и из угла раздался знакомый мальчишечий голос:
– Дяденька, а вы зачем здесь? Они вас убьют… вы что, за Верой пришли?
– Это ты, поганец?! – ахнул Горюнов, приподнявшись на локте. – Где мой мобильник? Да я т-тебя…
– Подождите, – властно оборвал его невидимый воришка. – Я щас! Я только Верочку приведу…