Аргентинец

Автор: philmore Глава 1

Лето прошло, пришла дождливая осень. Дни напролет лило, лило и лило…
С тех пор, как случилось То, Что Случилось, жизнь стала казаться какой-то ненужной, бессмысленной. Я словно чувствовал себя потерянным аргентинцем, человеком, который лег спать в свою постель, а проснулся в другом полушарии, за тридевять земель от дома. И непонятно, как я здесь оказался, и неизвестно, как возвращаться обратно.
Какое-то время я даже не выходил из дома, пытаясь разобраться в происходящем, в том, почему разом исчезли все, кого я любил. Потом не выдержал: сидеть дома наедине со своими мыслями было невыносимо. То и дело я отправлялся гулять нашими улочками в надежде, что забытый, затерянный секрет счастья вот-вот раскроется, и снова придет прежняя легкость бытия…

Под старым зонтиком я шел по улице Киселева, все больше отдаляясь от Площади Победы. Шел под каштанами с уныло обвисшей листвой, мимо 50-й школы, где когда-то учился, мимо корпусов завода «Горизонт», все дальше и дальше вглубь воспоминаний.
Вот тут, напротив заводской проходной, где теперь строился элитный семиэтажный дом, прежде была маленькая летняя эстрада, а перед ней – семь-восемь лавочек с давно облупившейся краской. Однажды теплым летним вечерком мы сидели здесь с пивом в руках. Работяги давно разошлись, и улица была пустынной.
- Честно говоря, — проговорил Артем, крупный парень с добродушным лицом, — не понимаю, зачем людям столько работать.
Мы с Вовой переглянулись (он был самый умный среди нас, носил ленинскую бородку и увлекался дзен), потом я поднял глаза на Катю. Она улыбалась чему-то, прижимаясь плечом к Артему. Волосы ее были небрежно взлохмачены, глаза сияли.
- Все словно помешались на этих деньгах. А смысл жизни все время оставляют на завтра, то завтра, которое никогда не наступит…
Я молча приложился к бутылке. Вова хотел что-то сказать, но Артем продолжил:
- Нам всегда некогда, мы все время торопимся. Уйму времени тратим на пустую, монотонную, ничего не дающую душе работу. А потом не знаем, чем заняться: глушим спиртное, тупеем перед теликом, торчим на стадионах. Нам некогда жить, некогда радоваться. Мы слишком заняты материальными вещами...
- Ну, не знаю, — заговорила Катя, – по-моему, это здорово, что все мы – разные. Здорово, что каждому нравится что-то свое, особенное. И потом, требовать, чтобы все были одинаковыми, просто несправедливо по отношению к Создателю. Это же все – Божественная Игра, исполнение миллионов и миллионов ролей… Кому-то нравится одно, другому – другое, но все – Едино! И поэтому, по сути, нет чистой или грязной работы, как нет высоких или низких людей. Есть просто добрые и злые поступки. И поэтому, наверное, нужно не судить о других, но просто жить. Жить и стараться увеличивать хорошее.
Мы с Вовой снова переглянулись. Собственно, говорить больше было и не о чем. Нужно было «просто жить». Столько, сколько отмерено…

Я шел по Киселева, все дальше и дальше…
Вот тут, где уютные дворики разбегаются по обе стороны от улицы Чичерина, тихим апрельским вечером мы с Катей гуляли в ожидании Артема. Стояли ранние сумерки, озаренная светом цветущих вишен, улочка казалась загадочной.
- Знаешь, – задумчиво сказала девушка, – в Бенгалии верят, что все живое обладает любовью. Поэтому люди не только чувствуют нежность к деревьям и травам, но и полагают, что деревья и травы чувствуют к ним ответные чувства… Или вот животные… Все мы – дети Земли. Нам некуда отсюда пойти. Почему же люди забывают о праве на жизнь растений и животных?.. На жизнь, свободу, любовь…
- Вот еще! – шутливо возразил я. – Своей кошке я позволяю практически все. Даже в церковь ходить…
- Да нет, я серьезно. Почему люди мирятся с вырубкой лесов или с охотой ради забавы? Это же все живое!..
- Не знаю, — проговорил я, истаивая от желания прикоснуться к ее руке. – Не знаю…
Мы дошли до кафе «Гурман», где уже ждал Артем. Заказали чай, после чего я пошел вымыть руки. Пока ходил, Артем завладел Катиным вниманием.
- Хазары, – говорил он, – и были тем самым избранным народом. Ну, или что-то в этом роде. Народом, собранным из многих национальностей, исповедующим иудаизм и призванным на небо, когда закончился срок земной жизни. Может, поэтому от огромного государства в степях Восточной Европы не осталось ничего, никаких следов… А еще говорят, что хазарами рождались те, кто в прошлой жизни подвергался преследованиям за иудаизм – евреи и сочувствующие им, – вне зависимости от того, где и когда было их предыдущее рождение…
- Знаешь, – задумалась Катя, рассматривая репродукции с цветами, – по-моему, в «избранном народе» евреи видят совсем не то, что арабы, а русские – другое, чем американцы.
- Вот именно, – добавил я. – Разве не лучше вместе с суфиями считать «избранными» великих учителей?
- Ну да, – кивнула Катя. – А еще лучше не «избранных» искать, а Бога в самом себе. И вместо того, чтобы говорить о смысле прежних царств и учений, возводить свой собственный храм, храм Любви, Света и Радости. Храм для всего человечества…
Рыженькая официантка принесла чай, и беседа о суфиях прекратилась. Но Катины слова все не шли у меня из головы.

Вот тут, в маленькой пивной от пивзавода «Аливария» мы с Вовой зависли однажды часа на четыре…
В прокуренном зальчике с выцветшими стенами и побуревшим от времени кафельным полом находилось человек пятнадцать. Сняв шапки и ослабив воротники, мы с Вовой стояли за деревянным столом с застарелыми сигаретными ожогами и пятнами пролитого пива. Прихлебывая пиво, рассуждали о смысле Бытия.
- Как думаешь, – спросил я после первого бокала (который всегда выпивался быстро, без разговоров), – в чем состоит смысл жизни?
- Чувааак, – задумчиво протянул Вова. Он прикурил от копеечной зажигалки и продолжил, – смысл у каждого свой. И каждый должен прожить свою жизнь, а вовсе не ту, которой от чела ожидают окружающие.
- Это понятно, – кивнул я. – И все-таки, именно для тебя, что ты видишь в жизни?
- Понимаешь, что бы я ни думал, как бы я ни воспринимал Бытие, это мое и только мое восприятие. Почему ты не думаешь о том, что мой взгляд может оказаться ложным для тебя? Зачем мне ухудшать твою карму?..
Вова потушил сигарету, сделал глоток пива и поставил бокал обратно на стол.
- Мир таков, каким ты его видишь, не больше и не меньше. Твою жизнь определяют лишь твои собственные мысли, слова и поступки. Врубаешься?.. И Путь будет выстраиваться только в результате этого… Ведь жизнь – вовсе не накатанная дорога. Множество маленьких шагов, тысячи развилок. И каждый миг перед тобой сотни открытых дверей…
- Да… – задумался я, – теперь понятны слова Новалиса «Судьба и душа человеческая – названия одного и того же понятия». То есть мы САМИ мыслями, словами и поступками строим судьбу?..
- Сечешь, – кивнул Вова.
Некоторое время молча пили пиво. Я размышлял над Вовиными словами, он снова закурил.
- Фишка в том, что все в жизни – творчество, все зависит от нас же самих, в том числе представление о Пути и Цели путешествия. И то, как мы будем идти по Пути, тоже зависит только от нас…

Я шел по Киселева и не узнавал Минск. Даже не так: «не узнавал» – не то слово. Я словно открывал другой, неведомый город. Какое-то время казалось, что только телом я был в Минске, а сердцем – в Москве, в Сокольниках, где однажды точно так же неприкаянно бродил со стаканчиком кофе в руках. И нахохлившиеся дома только усиливали ощущение нереальности происходящего…
Вышел к небольшому скверу, посреди которого стоял памятник Тарасу Шевченко. Летом здесь загорали студентки консерватории, ходили мамы с колясочками и мы с друзьями иногда приходили посидеть на лавочке. Сейчас было тихо. Только дождь моросил и падали листья.
Чуть замешкавшись, повернул налево, на Старовиленскую. Взгляд упал на развалины в глубине двора за общежитием. Ничем, вроде, не примечательные развалины, если бы прежде я их не видел во сне. Я вдруг подумал, что иногда мне снятся необычные, словно чужие, сны. Сегодня, например, снилась маленькая железнодорожная станция, пути, заставленные вагонами с лесом и углем, какие-то солдаты, охраняющие подступы к станции, и я среди этих путей в поисках дороги домой… Я никогда не видел эту станцию, но именно такой и представлял ее по рассказам армейского знакомого, вместе с которым пять дней сидели на гауптвахте в Красном Селе. Хороший парень, но почему, собственно, я его вспомнил? И о чем был этот сон со станцией?..


Глава 2

В юности надежды и ожидания так преувеличены… Когда Филмору было семнадцать, он мечтал сходить на ночную дискотеку. Само словосочетание – «ночная дискотека» – казалось таинственным и невероятно порочным. Как кварталы красных фонарей и «Мулен Руж»…
О, заблуждение! Сколько лет самообмана! Вот он здесь и что же?! Ничего особенного!.. Тусклый свет, плохо танцующие пары, дорогая выпивка и громкая музыка, мешающая разговору… Ни тайн, ни романтики – ничего. И порочного, собственно, не слишком. Только что-то такое, почти неуловимое, в самой атмосфере заведения и слепящих полосах цветомузыки…

ЖЕЛТЫЙ (Филмор)

- Считать, что значительные события происходят где-то в другом месте, с кем-то другим, про кого рассказывают в газетах или по телевизору, это и есть провинциальность мышления. Мне кажутся значимыми только те события, которые происходят со мной…

КРАСНЫЙ (Артем)

- Все мы – дети Творца и нет никого отделенного. Кем бы мы ни были, Отец примет нас и простит, как простил Блудного Сына. А чудеса и прочее – это просто пыль…

ОРАНЖЕВЫЙ (Вова)

- В мире слишком много пустых вопросов. Можно всю жизнь заниматься их решением, а можно подумать о том, что эти «вопросы» дают лично тебе и имеют ли они хоть какое-нибудь отношение к просветлению…

ЗЕЛЕНЫЙ (Катя)

- Что же мешает тебе взять судьбу в свои руки? Чего ты боишься?..

ЖЕЛТЫЙ

- Мы свободны – ибо нам дарована свобода выбора, свобода принимать решения…

КРАСНЫЙ

- Поэтому праздник Пасхи является многослойным, многосмысловым: тут и праздник ежегодного весеннего воскресения природы, и намек на грядущее воскресение человека, и призыв воскреснуть душами прямо Здесь и Сейчас…

ЗЕЛЕНЫЙ

- Есть ли оно, время? Может быть, четыре измерения – выдумка ученых, которым не под силу описать вечность? Может быть, тот миг, когда мы вместе, и есть вечность?..

ОРАНЖЕВЫЙ

- Всегда оставайся самим собой. Движение вперед – всего лишь умственная иллюзия…


Задолбавшись шумом, решили ехать к Кате домой. Вызвали такси, пошли на выход…

…А стены были оранжевые. Филмор открыл глаза и лежал, потягиваясь и наяву досматривая сон о небесном мотоциклисте. Сон, в котором он умел летать и жил в летнем лагере, в маленькой беседке на краю сада.
Тут он услышал шум воды на кухне и решил подняться. Натянул джинсы, накинул, было, рубашку, но передумал и пошел прямо так.
У плиты стояла Катя. В голубой майке и трико. Босая, с ногтями, покрытыми зеленым лаком.
- Привет.
- Привет, – улыбнулась она.
- Что делаешь?
- Да вот, прибираюсь. Чай будешь?
- Давай. Зеленый есть? Я сейчас…
Он пошел в туалет. Когда вернулся, чайник стоял на столе, на маленькой деревянной подставке.
- Присаживайся, – показала девушка на стул у окна.
- Как ты, – спросил он, продолжая стоять рядом с девушкой. – Как спалось?
Она улыбнулась:
- Один мой друг из России говорит: «Живи так, чтобы не стыдно было ложиться спать. И ложись спать с тем, с кем не стыдно будет просыпаться»…
Разлила чай и протянула ему чашку с нарисованной собачкой.
- Спасибо, – он сел напротив Кати. – Но ведь бывает и так, что утром человек оказывается совсем не тем, что вечером…
- Бывает… Только ты думаешь, что изменяется человек? Или просто ракурс твоего взгляда?
- Ммм… Никогда не думал о таком варианте. Типа «выходя из дома, Сократ встречает Сократа, а Иуда – Иуду»?
- Ну да, – кивнула девушка. – И чем больше у человека развито понимание этого, тем больше он может увидеть в собеседнике, все новые и новые глубины…
Помолчали. Филмор поставил пустую чашку. Хотел подняться, но передумал.
- Хочешь, помою посуду? – он махнул рукой на умывальник, где с вечера лежали тарелки и чашки.
- Неа, – покачала головой Катя.
- Почему? Мне нравится мыть посуду…
- Не нужно, – она махнула рукой, – ничего не нужно…. Знаешь, — тут девушка вытянула правую ножку и слегка коснулась его голени пальчиками с зелеными ногтями, — давай поднимем ребят.
- Давай, — кивнул он, хотя сердце просило совсем другого.
Катя поднялась и пошла в спальню. Он посидел еще чуть-чуть, впитывая ощущение от прикосновения Катиной ножки, потом пошел в гостиную. На диване, что стоял ближе к окну, безмятежно посапывал Вова. Вместо того, чтобы будить его, Филмор подошел к балконной двери и выглянул наружу, слегка отодвинув гардину с нарисованными ромашками. Внизу ждал ребятишек маленький стадион, обсаженный тополями и кленами. «Да, – с какой-то грустью подумал он, – вот и осень…»
Он стоял у балконной двери и смотрел наружу.
- Что, брат, никак не решишься выйти?
Он обернулся: Вова лежал с открытыми глазами и с улыбкой смотрел на него.
- Собственно, я думал о другой двери, – негромко, словно самому себе, промолвил Филмор, – о той, что внутри меня.
- И что думал?
- Ну, — он замялся, подыскивая нужные слова. — Думал, как открыть…
- Вот как? А кто, по-твоему, построил и закрыл эту дверь внутри тебя?
- То есть… – Филмор хотел добавить что-то еще, но остановился, пораженный неожиданным взглядом на то, что недавно казалось само собой разумеющимся.
- То есть, – задумчиво сказал он, – я сам и построил эту дверь?
- Ну а кто же еще? Твой ум – ты и строил.
Филмор смотрел на Вову, распахнув глаза. Ощущение света все больше наполняло его. Казалось, Вовины слова будто сделали прореху в том НЕЧТО, что мешало ему видеть неимоверно-праздничную сущность Бытия. Причем не только окружающий мир, но и себя самого, как неотъемлемую частицу. «Глаза распахнулись / Как ворота при встрече героя – / Скрипом стал я». Филмор не знал автора этой хайку, но вдруг очень хорошо почувствовал, что автор хотел сказать.
- Знаешь, – улыбнулся Вова, поднимаясь с постели и надевая джинсы, – нет никакой разницы между просветлением и обыденным сознанием. Также как нет между ними никакого барьера, подлежащего преодолению. Это просто игры ума в свою значительность. Те самые игры, что создают и барьеры, и пути их преодоления.

На кухне обнимались Катя с Артемом.
- Привет! – выглянула Катя из-за плеча Артема. – Чаю хотите?
- Конечно!
- Присаживайтесь, — она махнула рукой в сторону стола. Сама повернулась к чайнику на плите.
Филмор прошел к окну, Артем сел напротив, а Вова устроился спиной к плите, поближе к Филмору.
- Выспались? – поинтересовалась Катя, расставляя чашки с нарисованными котами и собачками.
- Вполне, – помахал ладонью Вова, беря в руки чайник, – «если ты не дома везде, то ты не дома нигде».
Он налил чая Филмору, потом себе, повернулся к Артему – тот отрицательно покачал головой. Поставил чайник и взял чашку с пестрой зеленоглазой кошкой.
- А помните, – проговорил Артем, поглядывая в окно, – как в «Хасидских преданиях»: только одно место на свете предназначено для тебя, то самое, где ты сейчас находишься.
- Ну да, – подхватила Катя, – поэтому и говорят, что все мы приходим в мир для той работы, которую не можем выполнить другим образом.
Улыбаясь одними глазами, Вова заговорщицки посмотрел на Филмора.
- У каждого свой дар, — продолжал Артем. – Тот самый, за который и спросится.
- Главное, помогать другим, – сказала Катя, – дарить свет. Любить окружающих, стараться быть доброжелательным и дружелюбным, увеличивать добро своими мыслями, словами и поступками…
- Или, – улыбнулся Вова, – просто не делать зла…
Они замолчали. Катя вернулась к посуде. Артем потянулся и поднялся:
- Ну, что, я пошел к машине?
Катя бросила на Филмора быстрый взгляд и кивнула Артему:
- Давай!
Артем вышел. Филмор хотел подняться следом за ним, но что-то его остановило. Он посмотрел на Вову, выглянул в окно…
- Знаете притчу, – сказала Катя, выключая воду и вытирая руки полотенцем, – про Ангела смерти?
Она внимательно посмотрела на Филмора.
- Один мудрец, отправляясь с учениками в Мекку, остановился на ночлег в караван-сарае возле Бухары и уединился в отдельной комнате с незнакомцем. Какой-то из учеников захотел послушать, о чем говорит учитель, и прильнул к щели в двери. Скоро ученик понял, что незнакомцем был Ангел смерти. Ученик страшно перепугался, выбежал во двор, вскочил на коня и поскакал в Самарканд. В это время Ангел смерти посмотрел в свою тетрадь и спросил: «Не знаешь, где сейчас находится твой ученик такой-то?» «Он спит в соседней комнате», – ответил учитель. «Странно, — проговорил Ангел смерти, – а у меня записано, что я должен взять его в течение двух недель в Самарканде».
- Смешно, – кивнул Филмор. Все это время Катя не отводила от него глаза.
- Действительно, какая разница? – проговорил Вова, – Все равно наши представления о жизни – это сон. Кажется сон реальным или нет – не имеет никакого значения. Умрем мы, и ничего не останется.
- А может, – возразила Катя, – жизнь – это просто лодка на другой берег?
- Может и так, – согласился Вова. – Как бы там ни было, что-то приходит, что-то уходит и взамен приходит новое, не менее прекрасное.
- А желание измениться, собственно, и означает изменение...
Все это время Филмор изумленно переводил взгляд от Вовы к Кате.
- О чем вы? – наконец вставил он. – То о смерти, то о переменах…
- Мы уезжаем сейчас, – проговорила Катя. — Возможно, надолго. Хотелось сказать…
Она запнулась, словно в поисках подходящего слова.
- Понимаешь, – подхватил Вова, – чтобы ни происходило, фишка вовсе не во внешнем, а в том, что внутри тебя, в твоем собственном восприятии…
- Ну да. И только тебе под силу зажечь свое собственное солнце…
Хлопнув дверью, зашел Артем.
- Я машинку проверил. Можем ехать…
- Да, – согласилась Катя, – пора.
Они пошли одеваться. С неожиданной грустью Филмор подумал, что ему не хочется уходить из Катиной квартиры. Но и оставаться было незачем: ребята уезжали, а он должен был зайти в редакцию. Собрались, вышли во двор.
- Пока, – помахал рукой Артем, садясь за руль.
- Давай, – сказал Вова, пожимая ладонь Филмора. – Не забивай себе голову: все дело в тебе самом…
Катя молча чмокнула его в щеку.
- Пока, – кивнул Филмор. Повернулся и пошел к остановке.
- Пока, – мысленно повторил он обогнавшей светло-серой «ауди»…

Несколько дней никто не подходил к телефону. Ни Катя, ни Вова, ни Артем. Потом позвонил Артем и каким-то сдавленным, скомканным голосом рассказал об аварии, о том, что Катя и Вова погибли, а он лежит в больнице с переломами ребер. Он все говорил и говорил, словно пытался оправдаться…. И хотя умом Филмор понимал, что Артем не виноват в том, что водитель «МАЗа» не справился с управлением и расшиб в лепешку остановившийся на светофоре автомобиль, сердце отказывалось в это поверить…
Несколько дней Филмор не выходил из дома, размышляя о погибших, о том, что так и осталось несказанным, незавершенным. Происходящее казалось запутанной головоломкой, сложить которую он просто не в состоянии. Он даже хотел уехать, только не знал, куда. В любом случае его мысли, воспоминания и сожаления остались бы с ним, куда бы он ни поехал. И все никак не решался стереть телефоны ушедших, словно еще на что-то надеясь…

Филмор шел по Старовиленской. Шел и почти физически ощущал, словно Катя идет вместе с ним. Просто идет рядом, как в тот теплый летний вечер…
Нагулявшись, они зашли в первое попавшееся кафе. Присели за столик, разглядывая фотографии джазовых музыкантов на стенах. Подошла официантка, девушка лет двадцати пяти.
- Кофе, – попросил Филмор.
- Можно с мороженым? – уточнила Катя.
- С мороженым нет, возьмите с молоком.
- Хорошо, – кивнула Катя.
Девушка ушла, а Катя расстегнула босоножки и встала ступнями на прохладный пол..
- Знаешь притчу о необходимом зле?
- Не помню, – покачал головой Филмор. – Наверное, нет.
- Смотри. Жил вспыльчивый человек, который хотел избавиться от раздражительности. Он пришел к суфию за советом, и тот сказал: «Иди к источнику в пустыне и предлагай воду всем проходящим и проезжающим». Вспыльчивый последовал совету суфия и пошел в пустыню. Там он подавал воду в течение нескольких лет и стал думать, что уже излечился от раздражительности. Но однажды мимо него скакал человек, который не захотел остановиться и испить воды. Вспыльчивый человек несколько раз попросил его вернуться и помочь выполнить обет перед суфием, однако торопливый даже не обернулся…. Тогда вспыльчивый схватил ружье, которое висело тут же на сухой чинаре (на случай диких зверей), и выстрелил страннику в спину. Тот упал на землю и умер. А вспыльчивый человек бросил ружье и разрыдался оттого, что не сумел выполнить завет суфия. Тут перед ним явился суфий, который сказал: «Не плачь. Я знал, что ты так и не сможешь избавиться от раздражительности, но сегодня она принесла большую пользу. Человек, которого ты убил, был беспощадный убийца. Он как раз ехал в деревню, где собирался вырезать несколько семей. При этом так торопился на черное дело, что даже не захотел попить воды. Не плачь, ты сделал великое благо для всего мира. Дело, которое не сделал бы никто, кроме тебя…» Потом суфий исчез, а вспыльчивый человек с удивлением увидел, что сухая чинара зацвела…
Официантка принесла кофе.
- Вот так и с тем, что нам кажется злым, – подвела итог Катя, надрывая пакетик и высыпая сахар в чашку. – Творение не может не выполнять Волю Творца. Поэтому наряду с добром в мире присутствует и необходимое зло. Вопрос в том, понимаем мы это или нет…
Филмор молчал, задумчиво размешивая сахар в своей чашке.
- Знаешь, – наконец промолвил он, – каждый раз я узнаю от тебе что-то новое, расширяющее мои горизонты. Может быть, смысл нашей встречи в том и состоял, чтобы ты стала моим учителем?
- Также как и ты мне, – ответила Катя и правой рукой нежно погладила его по щеке. – Все мы – друг другу учителя, все мы – друг другу светильники…
От ее прикосновения у Филмора перехватило дыхание. «Господи, – подумал он, – Господи…»
- Как приятно пахнут твои руки! – сказал он, думая совсем о другом.
- Это крем для рук, – просто ответила Катя, доставая из сумки светло-зеленую тубу. – Видишь, с оливковым маслом…
За ее спиной чему-то очень радовалась девчушка лет четырех. Краем глаза Филмор поглядывал на девочку, поглядывал, думая о Кате.
- Не бросай его, – неожиданно сказала Катя.
- Кого?
- Артема. Оставайся ему другом, несмотря ни на что…
- Хорошо, – Филмор кивнул.
«Да я и не собирался…» – мелькнуло у него в голове. Мелькнуло и тут же исчезло, вытесненное чем-то огромным и радостным. Новое, неведомое ощущение разливалось в его душе: ощущение света от Катиного голоса, ощущение радости и любви. Он смотрел на нее и больше не видел изъянов в ее внешности: ни очков, ни лишних килограммов – он видел только свет. Свет, исходивший от Кати и всего, что с ней связано. Даже от ее крема. Даже от босоножек. Даже от кофейной чашки со следами помады…
А девочка у Кати за спиной все смеялась и никак не могла остановиться….


Глава 3

Осень все больше вступала в свои права. Тут и там на деревьях виднелись желтые и красные пряди, природа словно пробовала новую палитру. Пробовала, чтобы однажды взяться за кисти всерьез. Но позже, позже…
Остановившись под ясенем, решил позвонить Артему. Просто узнать, как он. Достал мобильник и набрал номер. После нескольких длинных гудков, когда я уже подумывал нажать «отбой», Артем снял трубку.
- Алло? – каким-то помятым голосом отозвался он.
- Привет… – начал я. И запнулся, не находя подходящих слов. – Как ты?
- Нормально, – промямлил он. – Если, конечно, не считать ощущения пустоты… Реально грустно без наших…
- Знаю, – кивнул я. – Но ведь нужно жить и в этой ситуации… несмотря ни на что.
Он промолчал. Я коснулся ладонью покарябанной, бугристой коры.
- Ведь и грустим мы, по сути, только о самих себе… – продолжил я. – Вместо того, чтобы жить, стонем и плачем от жалости к себе…
- Ну да, – вздохнул Артем. – Меня все преследует чувство, что я упустил свой шанс…
- Даже если и так… Что прошло, то прошло…. В любом случае, не грустить нужно о прошлом, а верить в будущее и выстраивать жизнь с оглядкой на то, что было….
Мы помолчали. Проводив взглядом пожилую женщину в серой куртке с надписью «The Goblin» на спине, я спросил Артема:
- Ведь было здорово, правда?..
- Да, – помолчав, согласился Артем. – Было здорово…
- Вот оттуда и надо черпать силы…. Кто, если не ты, сможет сказать твои слова? Кто сможет прожить твою жизнь? И любовь вовсе не перестанет оттого, что вы расстались, она просто станет другой!
- Наверное, – голос Артема посветлел. – Спасибо тебе, пока…
- И тебе спасибо, Брат. Будь!
Вслед за Артемом я нажал «отбой» и положил телефон в карман. Мне стало легче, значительно легче…

Спешить было некуда. Избегая шумных улиц, вышел на набережную в Троицком предместье. Здесь было тихо и пустынно. Только далеко впереди шли, держась за руки, влюбленные.
«Прошлое не повторяется, – размышлял я. – Но в любом случае, любовь никуда не уходит, прорастая в наши мысли, слова и поступки. Больше того, вот эти сокровенные мгновения любви – и есть, собственно, наша настоящая жизнь. Та, ради которой мы и пришли сюда, то немногое, что сможем забрать с собой…»
Вспомнились слова, однажды оброненные Катей: «Жизнь – это цветок. Не нужно придумывать червячков. Нужно просто жить, как живут цветы, просто отдавать, ничего не желая взамен. Просто сиять!»
Мы сидели на подоконнике 11-го этажа ногами наружу, и любовались светлыми летними сумерками, и болтали ногами: взад-вперед, взад-вперед. Просто болтали ногами, смеялись и сияли навстречу летнему вечеру. И время растворялось в вечности, а мы все сияли, сияли без конца и начала, сияли сами по себе. И мир сиял для нас в ответ…
А потом Катя читала стихи: нежные, льющиеся, прозрачные.
Льющееся, летящее
Радостное настоящее.
Доброе, вдохновенное
Будущее мгновение.
Жизнь или умирание –
Чистое созерцание.
Праздничное причастие –
Вечное настоящее!
Катя читала стихи, и все казалось святым и беструдным.

Сердце полнилось светом. Я шел, размышляя о жизни, о тех чудесных вещах, что ежедневно, ежечасно встречают нас. Думал о бесконечном потоке перемен, о том, все происходит вовремя и ничто не случайно. И если кто-то уходит (куда бы он ни уходил), он обретает свободу, свободу от закостенелых рамок. Сам обретает и освобождает других. И уход моих друзей, вероятно, был должен подарить мне что-то новое, что я так долго не решался принять…
Меня обогнали две девушки в мини-юбках. Та, что была в лиловом джемпере, бросила на меня взгляд и тут же отвела глаза.
Прошлое ушло, нужно было двигаться дальше. Радоваться жизни, наслаждаться свободой и любоваться девчонками. Каким бы ни было прошлое, каким бы ни могло быть будущее, они никогда не смогут заменить этот чудесный миг настоящего, ощущение любви и света здесь и сейчас.
Я шел, радуясь новому чувству. Шел и шел милыми улочками вечернего города, уходя все дальше и дальше в прозрачный покой осеннего вечера…