Две поездки. Окончание

Автор: Sundown Начало

Продолжение

.
И сразу же спала та обычная напряженность, которая бывает в подобного рода случаях. Официальные лица быстро засобирались, и уже через минуту-другую отправились обратно к вертолету. Колька начал укладывать камеру, я не знал, чем себя занять, а Феоктиста смотрела на все это со спокойной улыбкой.
Уже через несколько минут от вертолета понесся отборный мат и вверх начали подниматься первые тонкие струйки дыма костра. Так я и предполагал - комиссия плюс эти двое затеяли пикничок на природе. Колька, забросив свою аппаратуру в вертолет, присоединился к ним, мне же не хотелось идти туда. Я решил еще посидеть с Феоктистой и удовлетворить свое любопытство профессионального журналиста. Вопросов накопилось много - как она сюда попала, где жила и работала раньше, кто построил этот домик, как она сейчас живет и т.д. Увидев, что она собралась за дровами, я предложил свою помощь и, не дожидаясь ответа, выскочил на улицу и набрал полную охапку сосновых, крепко пахнущих смолой, ровно наколотых восьмушек. Сложил их рядом с печкой, сразу и подбросил в нее несколько штук.
- Феоктиста Федоровна, я хотел бы задать вам несколько вопросов. Знаете, просто из любопытства. Это уже не для работы, а только для меня. Мне интересно многое в вашей жизни - откуда вы, как сюда попали... - я продолжал перечислять свои вопросы. Она не перебивала меня. Потом, опять как-то странно посмотрев на меня, произнесла своим звучным голосом, в который вплелись тонкие нити грусти:
- Молодой человек, а вам это надо? Вы сделали репортаж, - откуда она слова-то такие знает, подумал я, - значит, вы сделали то, за чем приезжали. Вы хорошо сделали работу, отдыхайте и веселитесь. Зачем вам говорить с выжившей из ума старухой?
- Феоктиста Федоровна, поймите меня правильно... Я не стараюсь сделать из нашего разговора нечто большее, мне просто самому интересно. Поймите и то, что своими словами вы только больше разжигаете мое любопытство, даже не профессиональное, а просто человеческое.
Феоктиста посмотрела в окно. Возле вертолета прыгали маленькие фигурки, дым поднимался в небо уже клубами.
- Вот прыгают, веселятся, радуются жизни. И я когда-то тоже веселилась и радовалась жизни...
Она снова взглянула на меня каким-то взглядом, в котором неуловимо скользнуло что-то... что-то неясное.
- Мои родители, мои прародители, все мои предки были дворянами. Наш род ведет... вёл свой отсчет с пятнадцатого века. Менялись на престоле императоры, одна война сменяла другую, а наш род не прерывался. Мы были бедны, но независимы. Никто из моих предков не достиг высокого положения при дворе, но зато никто и не впадал в монаршую немилость.
Как мне рассказывал мой отец, у нашей семьи начались серьезные трудности в середине девятнадцатого века. Один наш родственник, знаете, такая паршивая овца, проигрался до того, что поставил на карту и наше наследное имение. Нам удалось его сохранить, продав всё, вплоть до фамильных драгоценностей. Так что это была пиррова победа. Мой прадед, будучи уже в годах, нашел этого прохвоста и лично свершил над ним суд, вызвав при свидетелях на дуэль и застрелив из пистолета. Он пожертвовал собой, потому что этот... жалкий игрок мог снова взяться за свое. Прадеда сослали в Сибирь. Из уважения к его годам титулов и званий лишать не стали. Конечно же, это отразилось и на всей семье, и дела пошли все хуже и хуже.
Но наконец, до нас дошла весть от прадеда. Вы, молодой человек, не удивляйтесь, что я постоянно говорю "от нас", "нам", "мы". Конечно же, меня тогда на свете еще не было, но я не могу не отождествлять себя с нашей фамилией. С моей фамилией.
Так вот, прадед, обосновавшись на новом месте, и, поскольку он всегда был очень деятельной натурой, начал искать какие-то средства и способы, чтобы вернуть нашему имени если не былую известность, то хотя бы средства. По его статусу ссыльного ему полагалось определенное содержание, которое он тратил на то, чтобы снарядить и отправить в тайгу рудознатцев, золотоискателей. И через три года один из них нашел богатейшее месторождение серебряной руды.
Прадед решил не говорить никому об этом, а втихомолку собрал вокруг себя несколько сведущих людей и начал плавить серебро прямо в тайге. За полгода ему удалось переправить к нам достаточно много серебра. Насколько я могу судить, он собирался добыть столько серебра, чтобы хватило нашей семье, а потом уже обнародовать свое открытие и принести его в дар царской семье, чтобы получить полное прощение.
Но свершиться этому было не суждено... Прадеда убили там, в тайге, и всех верных ему людей тоже. Очевидно, кто-то все же предал его. А лихие люди всегда были. Уже потом – по слухам, конечно же, стало известно, что убили его по приказу одного шахтовладельца, который прослышал о богатом месторождении.
После этого тяжко заболела бабушка, хоть она и была тогда еще совсем молодой, и вскоре скончалась. Её и прадеда похоронили одновременно - его тело доставили в металлическом гробу через несколько месяцев после смерти. Они так и лежат рядом в фамильном склепе.
После расследования виноватым оказался прадед. Его посмертно все-таки лишили чинов, званий, титула. А на открытом им месторождении ловкие заводчики начали строить плавильное производство.
И тогда мы решили уехать из России. От нашей семьи остался один дед... Он какими-то одному ему известными способами переправил все то, что у него было, во Францию, вместе с несколькими оставшимися верными ему слугами. Потом и сам приехал, купил себе небольшое имение на юге страны и зажил спокойной жизнью. Снова женился на француженке из знатного рода, и у них родился мой отец.
Шло время. О России мы поначалу узнавали только из газет, но дед воспитывал отца на русский лад. По-русски он говорил лучше, чем по-французски, хоть и учился в Парижском университете. Он получил всестороннее образование, и ему даже удалось жениться на русской девушке - когда прошло уже лет сорок после отъезда из России, дед счел, что эта история позабыта, и вместе с моим отцом поехал обратно. Благодаря его уму и деловой сметке наше состояние приумножилось. Это позволило деду найти выгодную партию для отца. После свадьбы и дед, и молодые выехали во Францию, поскольку к тому времени Россию залихорадило - это были предвестники первой русской революции.
А через несколько лет родилась я. Это было в 1913 году, да-да, молодой человек, мне уже восемьдесят два года. А вскорости началась первая мировая... Не мне вам рассказывать, как пострадали и Франция, и Россия. Наше имение, правда, не было затронуто войной, даже не могу сказать, что мы бедствовали. Но война шла, а в России тем временем началась революция... Последний император был убит, во Франции появилось множество самозванцев и самозванок, выдающих себя за царских потомков. Деду ничего не стоило уличить их во лжи, но ему теперь не хотелось лишний раз напоминать о себе. Впрочем, их и без нас практически никто не воспринимал всерьез.
После гражданской войны во Францию хлынули эмигранты, офицеры, тоже дворяне в большинстве своем. Но деду уже было не до политики, он тяжело болел и в возрасте девяноста лет скончался.
Отец, воспитанный им, нашел, как ему показалось, удобный случай для возвращения в Россию. Он любил страну, потому что дед завещал ему любить её. И когда Советский Союз наконец-то оправился от войны, отец продал почти все, чем он владел, и поехал к вам... к нам... на родину. Хоть родился он во Франции, но себя считал русским.
Его приняли с почетом, с благодарностью приняли его ценнейший дар, и, поскольку он за свою жизнь изрядно поднаторел в сельском хозяйстве, отправили в один из хлебных районов.
Я в это время училась в том же Парижском университете. После его окончания я приехала к отцу. Буквально через несколько дней его обвинили во вредительстве и расстреляли без суда. Меня же выслали в Сибирь – «на поселение», как и прадеда. Удивляюсь, как меня не посадили или не расстреляли вместе с ним.
В Сибири тогда... да и сейчас, видно, тоже, люди были не так продажны и трусливы. Одна крестьянская семья взяла меня к себе, на воспитание. Мое образование здесь оказалось ненужным, мне пришлось практически всему учиться заново. Жить было трудно, но я не боялась трудностей, ибо так была воспитана отцом. Лет через шесть я вышла замуж. Муж построил дом, мы оба работали в наспех созданном колхозе – коллективизация поздно докатилась до этих мест – и я уже посчитала, что жизнь налаживается, но началась война, и он ушел.
Все же мне повезло – он вернулся. Я благодарила Бога, но, видно, кому-то мы помешали, и в послевоенную чистку нас наметили арестовать. Но мужа вовремя предупредил один друг. Тогда он взял из дома самое необходимое, бросил всё, забрал меня с собой и ушел в тайгу. Мы шли долго, пока не нашли вот это место. Здесь и остановились. Муж опять построил дом, я помогала ему по мере сил. А потом мы начали все с нуля – надо было расчистить участок земли, посадить овощи. Нас спасло то, что было лето – зимой мы бы просто замерзли. Через некоторое время муж рискнул и отправился обратно, вернулся только через три недели. Он рассказал, что колхоз развалился, часть людей арестовали, часть доживала свой век, боясь высунуть нос на улицу.
Тогда я снова поняла, как хорошо жить свободной. Но конечно же, мы все равно боялись, что власти доберутся и до нас. Однако этого не случилось. Мы постепенно обживались. Нашли в лесу место, где под тонким слоем почвы была хорошая глина, сложили дома печь из кирпичей, перезимовали. Много ли нам было надо? С голоду не умерли, и ладно. Но без железных вещей мы бы не выжили, и муж, как только сошел снег, снова пошел в старую деревню. На ее месте была пустошь, несколько мертвых домов. Он собрал все, что смог найти, и унес с собой. Что случилось, куда девались все люди – мы так и не узнали.
Так мы прожили больше тридцати лет. Жили мирно, понимали, что нас всего двое, и даже самая малая размолвка ни к чему хорошему не приведет. Я обязана мужу всем тем, что сейчас есть у меня – жизнью и свободой. Он сохранил мне и одно, и другое. Я всегда буду благодарна ему за это. Мы очень любили друг друга, и дай Бог каждому так любить.
Мы облазили всю окрестную тайгу, ходили вверх и вниз по реке. Километрах в десяти вверх по течению на поверхность выходил пласт угля. Мы дробили его, а потом сплавляли на плоту. Тайга, и вообще вся эта нетронутая, дикая природа – это настоящий клад, молодой человек.
Муж почувствовал приближение смерти задолго. Он стал работать с удвоенной силой, стараясь снабдить меня всем, чтобы хватило подольше. И учил меня всей мужской работе. Видите, как мне это пригодилось – уже скоро двадцать лет, как его нет со мной, а дом еще не рассыпался, да и я не голодаю.
Я похоронила его в тайге, там недалеко полянка есть, как будто созданная для этого... Вот меня бы кто там, рядом с ним, похоронил, да уж вряд ли кто этим заниматься будет.
Ну а на меня наткнулись туристы, они по реке сплавлялись. Тогда это, наверное, модно было, что ли. Они сказали, что по реке до первой деревни больше трехсот километров. Помню я, первое время после этого ко мне часто наведывались, видать интересно было, на отшельницу-то живую посмотреть. Потом перестали... А сейчас вот опять, с чего бы вдруг, интересно. Паспорт вот дали недавно. Что же, опять, значит, в России живем? Или какая разница – как бы не назвали, а страна-то одна и та же...
Вот так и живу – одиноко и свободно.
Феоктиста замолчала. А я так и не раскрывал рта на протяжении всего рассказа. Во внезапно наступившей тишине раздался стук в дверь. Это был пилот с вертолета, он обратился ко мне:
- Вы это, угомоните своих да лететь уже пора. А то смотрю, там гужбанить еще долго можно, – и не прощаясь, вышел.
Я сказал: «сейчас вернусь» и вышел за ним.
На берегу действительно гужбанили по полной. От костра разило сгоревшими шашлыками, двое начальников нестройно завывали «Черный ворон», два мужика из комиссии что-то втолковывали друг другу, пьяно покачивая указательными пальцами у носа оппонента, а Кольки с женщиной видно не было.
Я спросил у пилота, где они, и получил в ответ презрительный кивок в сторону леса. Я пошел туда, натыкаясь по дороге на разбросанную одежду. Они далеко не пошли, здраво рассудив, что все остальные настолько пьяны, что не найдут их. Отматерив, в общем-то, ни в чем не виноватого Кольку, я велел ему сгребаться, двигать к вертолету и стаскивать в него остальных, а сам пошел обратно к избушке.
Феоктиста так и сидела за столом, глядя куда-то в пустоту.
- Ну вот... мне пора... спасибо за рассказ, - как-то скомканно начал я прощаться, - а то пилот ночью лететь не хочет.
- Вот видите, молодой человек, я только расстроила вас. И зачем вы просили, чтобы я вам рассказала все?
Я хотел сказать, что даже не представлял, насколько страшна и запутанна ее история. Но как я себе ее представлял? Да никак... Обычное, бытовое любопытство, не более того. Зачем я полез в ее жизнь? Я стоял перед ней, как нашкодивший школьник.
- Идите, что же вы, - сказала она, - вас ждут. Идите, идите.
И я на негнущихся ногах пошел к вертолету. Колька, как заправский солдат, точно выполнил приказ и сгрузил всю пьяную кучу внутрь. Костер был залит водой, пилот стоял и короткими затяжками докуривал сигарету. Я взобрался в вертолет, втянул за собой лестницу и закрыл дверь.
Через полтора часа мы были в том городке, откуда и вылетели, а на следующее утро поезд уже подходил к нашему центральному вокзалу. Мы с Колькой сразу же пошли на работу, сдали материалы, получили отгул и отправились по домам, отсыпаться.
Как я и думал, мой материал искромсали, оставив не больше полминуты. Но в газетах тоже упомянули об этом. Из архива достали пленку с записью прошлой передачи о ней – когда ей вручали паспорт – и снова показали по ящику.
Выборы закончились, как и предполагалось. Старый губер остался на своем посту, а все остальные как жили, так и живут. Не изменилось ничего, да и что могло измениться.
После этого я очень часто вспоминал отшельницу. Со временем это стало забываться, но я дал себе зарок на следующее лето обязательно спуститься вниз по реке и встретиться с ней.
И вот настало лето. Я уже заранее запасся всем необходимым. Задача безусловно облегчалась тем, что у меня была моторная лодка – осталась по наследству от отца, рано умершего, но успевшего научить меня обращению с ней. Я перебрал мотор, опробовал ее на ходу и остался доволен.
Вниз по течению я решил идти самосплавом – иначе мне просто бы не хватило бензина. Старенький мотор «Вихрь» жрал его около 30 литров на 100 км хода, и мне пришлось бы перегрузить лодку и плыть практически на бочке с бензином.
В конце июня мне дали отпуск, и я немедленно начал подготовку к отплытию. Это заняло не больше нескольких дней, и уже в первых числах июля я отчалил от пологого песчаного берега.
Река сначала была равнинной, и течение несло меня достаточно медленно, но я помогал ему веслами. Километров через сто русло реки сузилось, течение стало заметно быстрее, и я уже не греб, а только управлял веслом.
Заночевал я на берегу. Даже не стал ставить палатку, натянул над лодкой тент, вытащил ее, сколько смог, на берег, разжег костерок и уселся рядом. Потом быстро пробежался по лесу, наткнулся на дикую малину, нарвал листьев и повесил котелок с водой над костром.
Я просидел так всю ночь. Надрывно пищали комары, но густой дым отгонял их прочь. С непривычки ломило уставшие руки, ныла поясница, а я все равно был ужасно доволен, что наконец-то выбрался из душного города. Я жадно дышал теплым ночным воздухом, впитывал ароматы природы, ловил какие-то звуки, доносящиеся ниоткуда и улетающие в никуда. Нет ничего лучше таких вот ночных посиделок на берегу...
Утром, как только начало светать, я двинулся дальше. Прикинув про себя, что около половины уже отмахал, я особо не напрягался за веслами. Река сама несла меня к цели. Даже не хотелось приставать к берегу – вокруг открывались такие безумно красивые пейзажи, что я вытащил фотоаппарат и начал снимать чуть не все подряд, уже пожалев, что не захватил видеокамеру.
А река то сужалась, то снова расширялась. Отлогий правый берег был покрыт то камнями, то песком – изумительные песчаные пляжи тянулись иногда чуть не по километру. Левый берег был крутым, но пейзажи менялись так же часто – то деревья, вплотную подступавшие к воде, то голые, практически отвесные скалы, попадались и обнажения пластов, залегающие то строго параллельно, то в виде складок... Я уже не столько греб, сколько смотрел по сторонам. Потом показался и выход угольного пласта, я подгреб поближе к берегу и увидел, что с одной стороны он немного подработан. Значит, это то место, про которое говорила Феоктиста, подумал я и припомнил, что до нее осталось плыть, по ее словам, километров десять. Я приналег на весла, и минут через сорок показался ее домик.
Я пристал к берегу, вытянул на него лодку и побежал к домику.
В глаза бросилось... даже не знаю, что, но что-то изменилось по сравнению с прошлым разом. Я распахнул дверь, зашел внутрь. Все как в прошлый раз, только пол покрывал слой пыли, пыль была и на всем остальном, а Феоктисты не было.
Если бы не эта пыль, я бы подумал, что она ушла куда-нибудь в лес и скоро вернется. Потом я подумал, что она и так ушла в лес, но заблудилась, но быстро отогнал эту мысль – за столько лет она в этом лесу каждый уголок запомнила. Я пошел обратно, к лодке, достал рюкзак с едой, опять развел костер, собираясь поесть. Помню отчетливо, что я был очень растерян, двигался и делал все как в тумане.
Наступила ночь, а ее все не было. Уже сейчас, когда я пишу эти строки, понимаю, что я был глуп. В ее-то возрасте идти куда-то больше, чем на день – нереально.
Я заночевал в лодке, так и не дождавшись возвращения отшельницы. Прождав ее и половину следующего дня, я стал соображать, куда она могла уйти. Внезапно меня осенило, и я бросился в лес.
Искал я недолго – минут пятнадцать, не больше. Это действительно была небольшая полянка, с одного края ее был вкопан в землю крест, возле этого креста – еще одна вырытая могила. А рядом с ней – грубо сделанный гроб, в котором и лежала Феоктиста...
Ноги у меня подогнулись, и я просто упал на землю. Способность ощущать мир я обрел только через какое-то время. Я огляделся и увидел сразу не замеченную мной крышку гроба, так же грубо сколоченную, причем вместо гвоздей были тоже деревянные шпильки.
Я понял, что последней волей Феоктисты была просьба похоронить их рядом. Вернувшись к домику, я нашел там лопату, из лодки взял топор, молоток с гвоздями и пошел обратно. Мне стоило больших трудов опустить вниз гроб, но все же я справился и начал забрасывать его землей. Скоро на этом месте вырос маленький холмик.
Облюбовав молодое деревце, я свалил его и тут же принялся вытесывать крест. Я провозился с ним часа два, но в итоге все-таки получилось вполне прилично. Воткнув крест в землю, я утоптал ее вокруг и на перекладине глубоко вырезал: «Феоктиста Федоровна».
Фамилии ее я так и не узнал.
Я сидел и... нет, даже не думал, не размышлял ни о чем, а так, знаете, когда мысли сталкиваются беспорядочными частицами и снова разлетаются. Я не старался собрать их в кучу, а просто перебирал в голове рассказ, услышанный мною год назад, и понемногу ловил себя на том, что начинаю завидовать Феоктисте. Ведь всю жизнь она прожила свободной, не завися ни от кого...
Наверное, я не один час так и просидел там, в лесу, потому что, когда вернулся на берег, уже начало темнеть. Я без всякого удовольствия съел, не разогревая, банку жирной тушенки, запивая водкой, будто чаем. Хмель не брал. С рассветом я решил тронуться обратно, а уснул прямо в лодке.
Наутро я снова заглянул в дом. Не знаю, что я там хотел обнаружить или увидеть... Да ничего и не увидел. Кроме маленькой иконы. Я до сих пор не знаю, кто на ней изображен, поскольку абсолютно не разбираюсь в них. Иконка умещалась в сжатом кулаке, была сделана из желтого металла, потемневшего от старости. Я забрал ее с собой.
В последний раз сходив на полянку, и мысленно попрощавшись и с Феоктистой, и с ее мужем, о котором я ничего не знал, даже не знал его имени, я вернулся на берег, столкнул лодку на воду, отгреб на середину реки, завел радостно взрыкнувший мотор и пошел вверх по течению. Через десять часов я причалил к берегу у нашей лодочной станции.
Я перетаскал в гараж пустые канистры из-под бензина, весла, взвалил на плечо рюкзак и побрел домой. Солнце медленно ползло вниз.
До конца отпуска оставалось еще больше двух недель.
© Sundown
Июль 2004 г.