Холодный, белый, безумный (4-6)

Автор: дервиш махмуд 4
Аннушка, будучи более трезвой, чем я, высказала здравую идею закупить в дорогу съестных припасов и спиртных напитков. И действительно, я как-то упустил, что путь нам предстоял неблизкий, по времени обещающий занять двое или более суток: велика ты, Россия-матушка! Мы тут же бросились в магазин. Мною уже безраздельно владело чувство, которое не испытывал с молодости – страсть к перемене мест, к серьёзным – со сменой климатических и часовых поясов – перемещениям в пространстве. Я с наслаждением предвкушал, как буду ехать и глядеть в окно на проносящиеся мимо безликие, но милые сердцу пейзажи родной страны, как буду выходить на станциях покурить и поговорить с аборигенами о жизни и смерти. А по ночам в полутьме купе мы с Аннушкой будем…эээ…вести бесконечно разветвляющиеся, интереснейшие разговоры.

«Да, кстати, с женой, когда позвонит, надо будет беседовать сугубо трезвым и грустным голосом»,- подумал я внезапно. Мысль свидетельствовала о том, что какая-то часть меня всё ещё оставалась здравой, что в общем-то радовало: не совсем сошёл с ума.

Как-то быстро и ловко мы отоварились в супермаркете; Аннушка выбирала продукты – всё самое наилучшее – я послушно складывал в тележку. Потом откуда-то взялся у нас большой походный чемодан на колёсиках, в который мы, как написал бы Жюль Верн, поместили провиант.

По безлюдному, но всё ещё светлому и празднично искрящемуся городу мы возвращались к вокзалу из супермаркета. Метель угомонилась, стало прохладно, если не сказать морозно, и снег под нашими сапогами самозабвенно хрустел.

Дорогой я вёл автоматический разговорчик о литературе и несколько раз приложился к маленькой бутылочке бренди, которую не дал сунуть в чемодан, а поместил в кармане куртки. Эти глотки очень взбадривали.

-А помните, Аннушка, как у Достоевского, Степан Трофимович Верховенский уезжает в Петербург и окончательно сходит в вагоне с ума? – Я, знаете ли, не люблю. – «Бесов» или вообще Фёдор Михайловича? – Вообще. Всю классическую литературу. Всех этих бородатых дядек. Душа не принимает. – Однако, – удивился я. – Бывает, что тут такого. Но зато вполне могу читать современных авторов. Они бывают весёлые. Как клоуны. – А Достоевский разве не клоун? Вы не пробовали почитать его не как классика, а под этаким концептуальным углом?.. – Пробовали так и этак, и во всех позах. Дайте мне лучше выпить, несносный человек, что ж вы в одиночку-то хлещете!

Продолжение беседы заглушил голос диспетчера. Мы пришли. С первого пути кто-то куда-то уже отправился. Вокзал, как и город, тоже был странно пуст и тёмен в этот час: я, впрочем, даже не знал, какое сейчас стоит на дворе время суток, всё спуталось у меня в голове, как у того самого Верховенского. За временем отправления поезда и сохранностью багажа следила Аннушка, взявшая на себя роль технического руководителя нашего вояжа. Славная девушка, с такой не пропадёшь. Мы прошли через пустой и совсем тёмный зал, в котором не было ни единой живой души, и только охранник дремал в углу на кресле и при нашем приближении почему-то встал и шумно высморкался. Выглядело этот так, будто бы таким замысловатым образом он отдал нам честь.

-А где народ? – спросил я его, широким жестом указывая на пустоту зала ожидания.- Шо, никто никуда не едет?

-Уже уехали-с,- ответствовал служивый с полупоклоном.- Добавочным экспрессом-с!

Голоса отдавались в пустоте помещения многократным эхом. Я удержался от желания похлопать охранника по плечу, и мы с Аннушкой прошли на перрон.
Перрон был бел, тих и так же, как и зал ожидания, безлюден. Снова пошёл снег, уже не обильный, а остаточный и колючий, он красиво искрился в свете фонарей, и я вспомнил почему-то про осколки зеркала, вонзившиеся в сердце какого-то сказочного персонажа. Оказывается, уезжать из нашего города зимней ночью в Кисловодск – милое дело. Толкотни и суеты нет. Помимо нас только две или три особи отваливали отсель на юг – да и то, почти невидимы были эти попутчики в дальнем конце перрона, ожидая своего плацкартного хвоста.

Наш высшего класса вагон прибывал, наоборот, в голове, в числе первых. Я закурил, намереваясь ждать, но поезд пришёл мгновенно. Только что не было его и в следующий миг – вот он, стоит и блестит, быстрый и бесшумный, как в Японии.

Проводник – некто низкорослый в странном, неформенном одеянии, похожем на балахон мага – мельком взглянул на наши удостоверения и впустил. Я втащил рюкзак и помог Аннушке подняться на ступени. По пустому коридору вагона по мягкому чистому ковру, оставляя на нём снежные следы, протопали мы к своему двухместному купе. Вагон спал, погружённый в полумрак. В коридоре никого не было, только пожилой морской офицер в белом с золотом кителе торчал у окна, стоя навытяжку, неторопливо крестясь на падающий снег в окне и не обращая, абсолютно не обращая. Мне почему-то сразу подумалось, что это есть контр-адмирал, хотя откуда мне разбираться во флотских званиях. На стенах вагона между купейными дверьми висели, как мне показалось спьяну, портреты в богатых рамках. С одного из них хитро ухмыльнулся мне вроде бы Ошо Раджниш, с другого – не то Андрей Платонов, не то Карлос Кастанеда. Я вытер мокрое от снега лицо ладонью и посмотрел опять – призраки исчезли, картины оказались мирными пейзажами. Проследовав мимо контр-адмирала, который даже и бровью не повёл в нашу сторону, мы нырнули в свою каюту под номером семь и задвинули дверь.

Эх, друзья и подруги, братья и сёстры, товарищи, давненько я не ездил поездом! Лет двадцать. Летать – да, летал. И на восток и на юг и на запад. А поездом как-то не выходило.

Купе было уютнейшее. Как будто отдельная гостиничная комната с удобствами. Всё автоматическое, блестит и переливается перламутром. Стоимость всего этого удовольствия столь высока, что вызывает скорее даже смех, чем удивление. Впрочем, сегодня, завтра и послезавтра не будем думать о деньгах.

-Ну что ж, Аннушка, давайте располагаться!- воскликнул я, усаживаясь и откидываясь на стену, обитою мягчайшей и нежнейшей материей. Тут-то и настигла меня усталость. Едва прислонил голову, как тотчас провалился во тьму.

Когда проснулся, поезд уже вовсю мчался по сибирской равнине. Пути к отступлению были отрезаны. Уже нельзя было крикнуть: звиняйте, барышня, я передумал! выбежать на перрон и ускакать вон.

Мы ехали по заснеженной плоскости, слабо мерцающей вдалеке немногочисленными огоньками – то были тусклые огоньки пригородных деревень и сёл, и количество источников света уменьшалось с каждой верстою. За окном была дикая природа, враждебная среда: непроходимые, неминуемые, как судьба, сугробы моей Родины.

-Снег, Аннушка, есть тело России, — озвучил я прилетевшие мне в голову слова,- как в сакральном, так и в материальном смысле. Боле всего здесь у нас снега. Бесконечные тонны снега. Океаны снега. Всюду снег. Это как-то охлаждает пыл. Это делает движения скованными, мысли медленными, чувства сдержанными. Потому здесь так мало умных и хороших людей, и никто никого не любит.

Аннушка хмыкнула и хитро посмотрела на меня.

Я огляделся, потягиваясь после сна. В купе, между тем, произошли некоторые изменения. Аннушка зажгла китайский фонарь и уже сервировала стол. Одета была моя спутница в кимоно и изящные лёгкие туфли. Хищная очаровательная улыбка гуляла на устах ея. Она протянула мне пакет, заглянув в который, я кивнул и отлучился в туалетную комнату – санузел был тут же, за узкой дверцей. В комнатке я привёл себя надлежащий вид. Почистил зубы, включил душ, под которым довольно долго простоял, постепенно понижая температуры воды. Забавно – ты едешь и одновременно стоишь под душем. Движения, однако, почти не чувствовалось, так – лёгкое покачивание, которое можно было даже списать на внутренние процессы организма, возбуждённого возлияниями. Вынул из пакета трусы подходящего размера и махровый халат, на котором болталась бирка из супермаркета. Всё предусмотрела милая девушка Анна. Я облачился. И стал как новенький. Увидев себя в зеркало, я даже не сразу узнал этого эффектного поджарого брюнета с горящими глазами.

Мы удобно расселись друг напротив друга за круглым столиком. Я налил себе водки, Аннушке хотел было предложить вина, и уже взял штопор и бутылку, но она остановила мою руку и сказала, что сейчас, пожалуй, тоже отведает «беленькой». Я восхищённо помотал головой. Девица была что надо, своя в доску, как говорили в моём детстве.

Я глянул на стол. Закуски были подобраны человеком с изысканным вкусом. Мясные да острые, с обилием зелени. Ничего, что холодные – в случае чего, можно будет сделать телефонный заказ в вагоне-ресторане. Я взял рюмку и с чувством заговорил:
-Выпьем, Аннушка, за неизбежное человеческое бессмертие! А и то – ничто никуда не исчезает, всё остаётся здесь, в нашем космосе!- я побил себя по груди в область сердца.

-Как вы красиво сейчас сказали, Данил Антонович!- Аннушка подняла свою рюмку, и мы стукнулись.

Мы выпили под стук колёс. Поезд летел, крича и иногда даже завывая. За окном, мельтеша, уносилась вдаль мать-зима, будто пальцы небожителя торопливо пролистывали бесконечную главную книгу в поисках нужной страницы. Отделённые от внешнего мира непроницаемой скорлупой, мы улыбались друг другу через столик. Уходить, спешить, бежать нам было некуда. Мы точно, без всякого зазора, помещались в текущий момент. Никакого прошлого и тем более будущего у нас не имелось. И никаких забот тоже не было. Господи, что же ещё нужно человеку для душевного покоя? Удобный вагон дальнего следования, приятный собеседник, такой вот столик с закусками и напитками и зима за окном!

Тут я вдруг понял, что Аннушка уже давно о чём-то рассказывает мне доверительным приглушённым голосом. Я прислушался, одновременно орудуя вилкой и ножом. Сейчас, на данной стадии алкогольного забега, главное было добротно закусывать, это я знал как опытный человек.

-… таким образом, женилась я по большой любви, но счастливой жизни в браке как-то не вышло, – тут Аннушка горестно вздохнула.
«О жизни, стало быть, беседа зашла,- понял я. – Что ж, надо послушать».
-Супруг мой был человеком красивым, но, как оказалось, это было его единственным достоинством. Нет, не подумайте, что он был недееспособен как мужчина. С этим всё было в порядке. Но вот говорить, беседовать нам было как-то не о чем. И молчать тоже получалось. Всё время он норовил ляпнуть какую-нибудь глупость или пошлость, вроде «как у тебя дела на работе?» или «ты не устала, милая?» А я, признаться, всех этих благогнусностей не люблю. Я задыхалась в этом аквариуме… И решила я его, мужа собственного, извести. Совсем. Умертвить то есть.
Последние фразы были сказаны настолько обыденным тоном, что я решил, будто ослышался.

-Умертвить?- спросил я.

-Угу,- кивнула невозмутимо.

– А почему вам было просто не развестись? Ведь это сейчас просто: сошлись-разбежались-снова сбежались.

По взгляду Аннушки я понял, что сморозил как раз «благогнусность», потому поспешил загладить:
-Впрочем, всё логично. Умертвить, именно умертвить.

-Да, умертвить,- кивнула Аннушка.- Я разработала сложнейший план, согласно которому всё должно было выглядеть как нелепый несчастный случай. Не буду описывать всех подробностей – они не очень приятны – скажу лишь, что в результате этого… мероприятия муж мой лишился головы, а я – статуса замужней женщины.

Аннушка позволила себе в конце своего рассказика маленький смешок.
Секунд десять я молчал, а затем во весь голос расхохотался. Рассмеялась и Аннушка, показывая ровные и очень сексуальные зубы. Я откровенно любовался девушкой: каждый жест её был уместен и органичен.
Мы выпили снова.

-Это я к чему рассказала, — произнесла она. – Вы, дорогой мой, давеча обмолвились, что роман пишите…
-Ах вот в чём дело! — окончательно понял я смысл странных речей её – литературный экспромт, тонкая шутка. – Д а, да, я делаю это, пишу, есть у меня таковая потребность, – сладко вздохнув, ответил.
-Интересно было бы прочесть пару глав.
-Роман мой не совсем… Хотя я уже говорил… Это эксперимент, возможно неудачный. Кое-что я помню наизусть, извольте.


5
Чай был свежий и вкусный. Голубева с бульканьем отпила горячий, обжигающий губу глоток, положила в рот конфету, снова выпила чай и сказала удовлетворённое «ааааа!», что означало высшую степень гастрономического наслаждения. Голубев сидел рядом и тоже чаёвничал. На его лбу, пересечённом тремя морщинами, выступил пот. Он ел с тарелки один за другим колечки копчёной колбасы с белым хрустящим багетом вприкуску. Муж и жена сидели на кухне совершенно голые. В квартире, впрочем, было довольно тепло.
-А что мы будем делать после конца света, Тань? – спросил вдруг Голубев ни с того, ни с сего. – Чаю-то нам кто нальёт?
-Да а будет ли он, конец-то?- не удивилась вопросу Голубева.
-Будет, как не будет. Должен быть. Все признаки налицо. Ну может, не разом накроется, а постепенно. Мало того, что к Земле летит эскадра инопланетных кораблей, так и ещё и сама планета находится в крайней степени истощения всех ресурсов. В первую очередь, пищевых. Пищи на всех уже сейчас не хватает и скоро не будет совсем. И так уже одна химия кругом, генетически модифицированные организмы. А мы их – того, едим. Ещё неизвестно, в кого после этого сами модифицируемся. А потом и этого не станет. Одна соя останется, да и та – пластиковая.
-Запасы надо делать,- решительно сказала Голубева, опорожнив чашку и сразу наливая следующую из чайника. Чайник был большой.
-Это верно. Консервы, да. Надо накупить и на даче в погребе держать. Во всех случаях пригодятся.
-Да. Мука, опять же. Хотя у нас уже есть мешок.
-Надо ещё один взять. Сахар обязательно.
-Сахар – да. Ну и соль.
-Крупы, макаронные изделия.
-И спички.
-Это само собой. С завтрашнего дня надо начинать готовиться. Свозить всё на дачу. Кое-что, конечно, надо будет здесь, в квартире держать на всякий случай, а то мало ли.
Шумно пили чай некоторое время. Жевали. За окном вьюжило. Телевизор в углу что-то рассказывал самому себе тихим, но бодрым голосом.
-И дачу укрепить в смысле холодов и проникновения извне,- снова заговорил Голубев. — Благо, забор у нас металлический. Авось и отсидимся. Как начнётся, надо будет сразу валить из города. Которые в городе останется, тем точно мандец. Говорят, инопланетяне человеческую кровь превратят прямо на расстоянии в чёрную жидкость. Люди после этого одни сразу помрут, другие рабами станут, домашним скотом. Однако до отдалённых от города мест лучи могут и не достать. Так что – дача.
-Тёплые вещи у нас, слава богу, там есть. Одеяла.
-Генератор на бензине, на первое время хватит. Печь. Запас дров достаточный.
-В общем, какое-то время – возможно, достаточно долгое, продержимся.
-Главное – не высовываться.
-Угу.
-Хорошо, что у нас детей нет – лишние хлопоты, переживания, нервы.
-И родителей хорошо, что уже нет.
-Да. И животных. Хотя как раз животные в крайнем случае могли бы пригодиться как источник белка.
-Вполне могли бы.
Новая порция кипятка закипела в цилиндре чайника. Жена разлила по чашкам. Супруги поменялись ролями – муж стал поедать конфеты, жена – бутерброды, только не с колбасой, а с копчёной рыбкой сардиной, жирные ломтики которой лоснились в электрическом свете, словно улыбаясь Голубевой перед погружением в её нутро.
Супруги продолжали бесконечную трапезу. И вдруг раздался долгий и какой-то зловещий звонок в дверь.
-Кто это?- спросила жена мужа.
-Не знаю,- честно ответил тот.- Я сквозь стены не вижу.
-Не открывай!- прошептала испуганно Голубева.- Вова, не открывай!
Голубев кивнул, встал со стула и осторожно на цыпочках пошёл к двери. Толстый голый зад его колыхался в такт шагам. Сердце Голубева так и колотилось в груди. Глаза его были неподвижны и вытаращены, обращены как бы внутрь черепа. Сигнал повторился, прозвучав ещё жутче, чем раньше. Голубев от страха присел на корточки.
-Началось,- прошептал он одними губами и затравленно осмотрел комнату на предмет какого-нибудь оружия защиты. В углу стоял тяжёлый гвоздодёр, которым недавно они ломали подгнивший плинтус. Голубев схватил орудие и крепко сжал в потных ладонях..
«Если ворвутся, буду стоять насмерть»,- сказал себе Голубев.
Звонок прозвенел в третий раз – долгой, невыносимо жуткой трелью.

6
Колёса поезда стали стучать медленно и как-то даже тягуче. По особенному качеству повисшей в вагонной комнате тишины, я понял, что настал психологический момент. Я волновался как школьник – сказывалось долгое отсутствие практики. Надо было решиться. Я поднялся, меня качнуло, но я устоял, взял Аннушку за ладони, притянул к себе, прижал посильнее и поцеловал в раскрывшиеся губы. Аннушка была явно не против, давно уже была не против, да только я, дурак, всё тянул кота за хвост. Аннушка издала стон долго сдерживаемого желания, и сразу завозилась руками на моём теле, проникнув под халат. Я, в свою очередь, тоже не стоял истуканом, благо кимоно её с лилиями и драконами давало действиям безграничную свободу. Я поместил руку на горячий Аннушкин живот и медленно стал сдвигать ладонь вниз. Трусы на ней были шёлковые и свободные, я легко проник к её лобку и стал играть с узенькой полоской волос. Двинулся дальше, где волос уже не было, и плоть приятно теплела, раздваивалась, увлажнялась. Я присел перед Аннушкой и стянул трусики. Мне хотелось попробовать на вкус её тайное место, с самого начала хотелось. Вкус был приятный, солоноватый.

Легли на диван, и всё у меня случилось очень быстро – переволновался, должно быть. Но зато потом, во второй раз, последовавший сразу за первым, было, наоборот, медленно, долго и качественно. Потрясающе. Безумно. Да. Что тут ещё скажешь. Что бы я ни сказал, всё будет звучать пошло и бестолково.

У неё было понимание. У неё был запах, приятнейший запах дикой лесной травы.

Снаружи летела на восток ночная заснеженная равнина. Всё это время, пока мы занимались друг другом, она уносилась десятками, сотнями километров прочь, к чёртовой бабушке.

Мы разъединились, и я с наслаждением закурил, но тут (точь-в-точь как в моих недорассказах) раздался осторожный стук в дверь.

-Войдите!- крикнул я, запахнувшись в халат. Аннушка, тоже облачившись, села на диване, скрестив ноги по-индийски и откинувшись на поставленную стоймя подушку.

Вошёл проводник. Это был плюгавый тёмного цвета человек с неожиданно ясными синими глазами. Форма на нём сидела косо и вдувалась пузырями во всех местах, будто была велика ему. На голове вместо фуражки – меховая чукотская шапка. В общем, это был странный до нелепости персонаж, какие могут только присниться.

-Я пройду? Я присяду? Можно?- спросил он, взглянув несколько затравленно.
-Пожалуйста.
Он сел в кресло, явно наслаждаясь его удобством и не торопясь начинать разговор.

-Что-нибудь случилось? – спросил его я.
-Да нет, слава богу, ничего… Я просто так, побеседовать. Можно? Если нет, я тут же уйду. – И он немного приподнял зад над креслом, как бы готовясь выйти вон за дверь.

Я недоумённо вскинул брови, но потом неопределённо пожал плечом, как бы неохотно, но всё же давая разрешение.

-Я ненадолго. Или как ещё говорят – я не займу у вас много времени,- добавил ещё проводник совсем другим, шутовским каким-то тоном.
-Слушаем вас,- твёрдо проговорил я, начиная уже жалеть, что позволил ему войти. За что я, собственно, заплатил такие деньги? именно за то, чтобы другие не совали в моё личное пространство свои носы.

Проводник откинулся на кресле, заулыбался довольный (при этом блеснули белым металлом зубы его).

- Вот вы интеллигентные люди, — обратился он к нам обоим,- может статься, научные работники. Нет? Но всё равно. Артисты? Нет. Ну неважно… Я к вам как любопытствующий человек пришёл. Насчёт загадочных феноменов. Бывали в моей практике проводника престраннейшие случаи. Фантастические, можно сказать.

Снова вынужден был я удивлённо глянуть на гостя.
-Одну такую историю я вам как раз, блябуду, и собираюсь поведать, – продолжал невозмутимо тот.- А вы потом своё мнение выскажете – мне это, поймите меня правильно, очень нужно.

-Ну, ну. Начинайте уж.

-Без короткого предуведомления всё же не обойтись. Расскажу в двух словах о себе. Человек я простой. Компьютером и интернетом я не пользуюсь. Газеты читаю редко. Книги – да, но всё больше про ранешнее время. Вся моя жизнь проходит в дороге, в непрерывном движении, сегодня я здесь, завтра там. С одной стороны, вроде бы не укоренён на земле-матушке, а с другой будто бы на ней всей и живу, включая Китай. Множество людей вижу, а поговорить-то особо и не с кем, все какие-то, блябуду, озабоченно-скособоченные, извиняюсь за выражение. Суетливый народ пошёл. Вот те, которые в люкс-вагонах ездят – те, в основном, спокойные. Или спят, или тихо коньяк пьют, или порошок нюхают, или…ещё чего,- он глянул на нас с Аннушкой и, сука, подмигнул.- А я ничего, моё дело стороннее.

-Вас как величать, позвольте?- прервал я его, совсем сбитый с толку. Уж не хочет ли он денег, на манер коридорного в гостинице?

-Никита Болотный. Настоящая фамилия, не псевдоним,- отчеканил проводник.
-Очень приятно. Данил. А это Анна.

Человечек закивал нам обоим. Шапка едва не свалилась с его головы.
Я снова закурил. И пригубил даже остаток водки из рюмки. И, почувствовав, что трезвею, достал из-под стола ещё бутылку и на троих разлил.

Аннушка, подоткнув и закрепив одеяло, села поближе ко мне и проводнику Болотному: уж больно интересным получался разговор.

Проводник, когда я ему предложил распить, к моему удивлению, не отказался, а сразу и решительно выпил, пробормотав, что на службе вообще-то не употребляет, но. Зажевал креветкой со стола, тоже задымил сигаретой (благо, вытяжка в купе работала исправно) и с внезапными ужимками и размашистыми, энергоёмкими жестами повёл, как говорится, свой рассказ.

-Однажды на медленном поезде ехали мы из одного конца в другой, да остановились посередине. Станция называлась Кулунда. Тайга, глухомань, 12 часов ночи. Морозы стояли лютые. Вагоны полупустые – не сезон, вот прямо как сейчас. Народ, какой есть, весь напрочь спит: вагоны только что протопили, согрелись наконец пассажиры. Стоянка получилась непредвиденно долгая, но никто никуда особо и не торопился. Расслабленность какая-то витала в атмосфере. Вышел я покурить уже второй раз за полчаса. На станции никого. Да и станция – одно название. По пояс занесённое снегом здание о полутора этажах, а за ним – чистое поле. А сам городок почему-то где-то в другой стороне. Да и был ли он, городок-то? Какие-то покосившиеся слепые избушки стояли вдалеке от путей, и всё.

-Погодите!- возразил я.- Я это местечко – Кулунду – прекрасно знаю. Я там был в молодости, в виде туриста. Проходил через. Правда, летом. Прекрасный городок, напрасно вы.

-Так то когда было! Ещё поди при советской власти, блябуду. Тогда всё было прекрасным – и тела, и души, и города. А сейчас время такое бессмысленное, как сам пиздец, извиняюсь. Маленькому городку пропадом пропасть это запросто – как два пальца. Но история моя не о том совсем. А о другом, невероятном.

-Так вот. Зима, морозы лютые. Под сорок. Стою на станции в полушубке и унтах и курю. И смотрю окрест. А ночь такая мутно-светлая. И мир весь такой грязный, как тряпка. Тоскливо, голо, безжизненно. Да, думаю, вот тебе, Никита Ильич, и Кулунда. Стою курю, блябуду. Ветер завывает, как вот сейчас за окнами. Но сейчас-то мы едем, хорошо нам сейчас. А тогда стояли. Будто никогда и не ехали. Такая тишина установилась тогда, прямо в ушах аж загудело от неё. Морок какой-то настал.

-Смотрю я в чистое поле, и вдруг вижу вдали, как из полумглы белой проступает что-то такое странное и в нашу сторону движется. Я сразу понял почему-то, что нечисто дело-то. Злом каким-то повеяло. И вырисовывается огромная такая фигура живого существа. Знаете, такое оно было типа богомола, если видели. Ну по телевизору-то точно видели. Я вживую видел – на юге их полно. Вот и там, в Кулунде, тоже увидел я в снегу огромадного, с башенный кран ростом, богомола. Быстро-быстро он членистыми ногами перебирал и приближался к составу. Снег так и летел из-под ходулей этих. Цветом оно было гнусно- коричневое, как человечьи экскременты. И сверкающие глаза – пурпурные такие. Я и сообразить ничего не успел. Страх меня всего охватил, вроде как парализовал. Мыслей не было. Только страх и трепет. И тут машинист как даст гудка, меня аж пробрало до костного мозга от неожиданности звука – до того за то время, пока состав стоял, укоренились я и весь мир в местном обморочном безмолвии.

Для богомолоподобного созданья звук тоже явился неожиданностью. Остановилось оно в снегу и уставилось на наш поезд, как будто в перший раз бачило. И тут произошло вот что – существо мигнуло глазами, увидел я, что из глаз этих исходят доселе мною невидимые тончайшие лучи, миллионы лучей, и каждый луч как бы имел свою цель, а один из них, лучей, стало быть, шёл в моем направлении и пронзал мою голову насквозь, как потусторонняя игла. Гудок прозвучал вновь, и существо, словно опомнившись, фантастическим прыжком поднялось в низкое белое небо и исчезло в морозном воздухе, как сон, как утренний туман. И никаких следов, только у меня в глазах шарики красные поплыли и мозги будто бы безболезненно лопнули внутри черепа, а потом, когда я проморгался, опять стали, как и были, серой кашей. И как будто вздохнула тяжело сама земля, и тишина опять опустилась на Кулунду, как ватное одеяло.

Проводник смолк и посмотрел на нас задумчивым взглядом.

-Кхх,- сказал я и выпил.

-Но это ещё не всё, господа. Тем же вечером, когда мы уже подъезжали к Уральскому хребту, я увидел человека, идущего по пустому коридору вагона мне навстречу. Каково же было моё удивление, когда я осознал, что навстречу мне идёт моя точная копия. Настолько опешил я, господа, что остановился на месте и уставился на двойника своего. И он тоже встал и глядит на меня, как рыба. «Эй, любезный!»- наконец смог промолвить я. И услышав слова мои он тотчас поворотился и стал уходить спешно прочь. Я нагнал его и, схватив за плечо, хотел развернуть к себе лицом, чтобы получше всмотреться в идентичные моим черты. Он обернулся, но вместо своего отражения увидел я жуткий чёрный лик с горящими красными глазищами, совершенно нечеловеческий. Словно сам диавол смотрел на меня. Он отверз уста, показав бездонную тьму и дохнув на меня хладом, и тут затуманился мир, а сам я потерял способность к восприятию действительности. Другими словами хлопнулся я в обморок, и пока пребывал без сознания – а это длилось, судя по всему, очень недолго – странный гость исчез, испарился.

-И всю ту поездку меня лихорадило, колошматило, несло и тошнило, господа, словно я стал жертвой неведомой болезни. Вот и скажите мне, учёные люди, что я видел в ту ночь? Что это было? Что значило?
Проводник замолчал и уставился на меня.

Я опять покряхтел. Мне не раз доводилось слышать по долгу службы разного рода необыкновенные рассказы: безумие человеческое безгранично. Что-то надо было ответить бедняге. Я посмотрел на Аннушку, которая, кротко улыбаясь, лежала под одеялом и комментировать историю сумасшедшего явно не собиралась.

-Знаете, Никита, я вам вот что скажу…- начал я и замолк, собираясь с мыслями. Увидел бутылку на столе, обрадовался, налил себе и железнодорожному работнику.

Мы чокнулись и осушили сосуды.

-Так как?- спросил он меня.- Сумасшествие?
-Всё не так однозначно, милейший.

В этот момент поезд весь заскрипел, сбавляя ход, и вагон здорово тряхнуло: по составу прошла судорога. Ёмкости зазвенели на столе. Моя шапка упал с вешалки на пол.

Поезд дёрнулся ещё раз и стал.
-Что такое? До семи утра никаких остановок быть не должно!- встрепенулся проводник.- Минуточку, я пойду свяжусь с начальством.
Он вышел, задвинув за собой дверь. Мы остались одни.
-Прикольный дядька,- сказала Аннушка, кивая на дверь.
-Ты думаешь? У меня он вызывает подозрения.

Я подполз к Аннушке и, проникнув под одеяло рукой, попытался погладить её между бёдер. Аннушка мягко отстранилась всем телом. Зловредный проводник своим визитом развеял любовное настроение.

Вагон опять дёрнуло, и я, потеряв устойчивость, свалился с дивана на ковёр.
-А правда, в чём дело? Почему стоим?- Аннушка приподнялась на постели и выглянула в окно.- Темно, однако, ни черта не разобрать.
Я поднялся с пола.

-Что ж, пойду разузнаю,- проговорил обреченно и шагнул за порог, задвинув за собой дверь.