Вдул

Автор: евгений борзенков
Это имя нет никакого смысла отливать в чугуне — оно и так застынет в веках, поражая воображение дикой музыкой и ритмом — Манана Нанановна Нанинина. Возможно ее предки знали толк в колдовстве, заплетая в ноты своих погремух силу древней магии, кусок первобытного зова, клича, возможно они были сумасшедшими, чья точка сборки съехала на двух запавших клавишах, но ее имя многих вводило в транс. Его можно было исполнять на фортепиано как прелюдию к чему-то камерному, симфоническому. Если добавить к имени светлые волосы, изумрудные очи, тонкий овал лица, красное платье, полыхающее на два сантиметра выше коленей — какие были шансы не пропасть у малыша-первоклашки, от горшка два вершка? Манана вплывала быстро, молодо, неся на себе запах взрослой женщины, он ядовитым туманом расплывался в классе, проникал в поры кожи и мальчик, не сводя с нее осовелого взгляда, веровал, что цифры пахнут именно так, а у математики женское лицо и тело. Он знал, откуда-то знал, что там внутри, за сказочным пологом ее платья спрятана именно та дверь, сводящая с ума своими тайнами, ее курчавый треугольник примят кружевами белья, влажен, середина ее тела упруга, баланс равновесия филигранно отточен, ее голые руки и бесстыжий голос, порхающий под потолком, скользящий вдоль стен, отчего со страниц учебника сдувало напрочь все буквы и цифры, — это все на беду, будто болотная дева из снов приняла чей-то облик и пришла навести морок, съесть его сердце.

Математика давалась нелегко. Уродливые корявые двойки портили карму, за окном день сменял ночь, жухли листья, не переставая таял и вновь выпадал снег, одноклассницы менялись в лице и теле, мальчик научился курить, держать руки в карманах, по-волчьи играть скулами, Манана Нанини продолжала стучать каблуками сквозь его сны.

Кроме всего прочего, преимущество памяти еще в том, что пленку, на которой отснято прошлое, можно прокрутить в любую сторону, вверх-вниз, в ширину, где надо притормозить, ускорить, остановить, разглядеть то, что пропустил, сравнить с тем, что видно сейчас, из окна автомобиля, когда в июльский полдень в спецовке спешишь за пачкой саморезов и банкой краски, вылетаешь из поворота и видишь на остановке ту, которую.

Груз лет все несут по разному, время лепит из каждого свои фигурки, на кого не жалея глины, клея, жира, кого заколачивая досками, с кого сдувая пылинки опахалом.

Пока время занималось другими, Манана просто жила. Как эскиз, наскальный рисунок, как вечный ветер в полях или статуя богини за тридевять земель. С лица лишь чуть слетела позолота, без мантии и скипетра казалась просто человеком, улыбалась, она была в джинсах, и она улыбалась, черт возьми. Старая сука, под сраку лет, в облегающих чертовых джинсах, маникюр, педикюр, каблуки — и она улыбалась, ЕМУ.

Она узнала его влёт. А он и не думал выбрасывать из головы математику.

— Туда?

— Туда...

Манана села рядом и мальчишку понесло по ухабам. Он лишь косо поглядывал на дорогу, и все трещал, трещал, будто сдавал зачет, экзамен, будто не было тридцати лет (сколько же ей СЕЙЧАС?!), будто красное платье все еще полыхает где-то там, в подкорке, и запах алгебры, и преступно молодой голос по-новой прет из глубины детского цветного кино.

Она длинным, наманикюренным пальцем листает телефон. Вот это дочь, сейчас в Швеции, как тебе? Внучка заканчивает универ, Нина ( это мой муж, хаха — и опять эта улыбка из плоти и крови ) считает, что ей тоже надо к родителям, я говорю, так, Нина, выдыхай, пусть ребенок... и текст, текст, житье-бытье, а мальчишке так много надо успеть, ее дом почти уже вот, запрокинув голову она смеется его попытке полушутливо объясниться, — мы все, я, я... даже сейчас, — о, я тоже вас всех любила и люблю, — но это так мало, все не то, надо ближе, мальчишка крепко усвоил, что стулья куются сразу, — она тронула его руку, пониже локтя, и нехотя отвела, перебирая пальцами его пот. Переключая скорость, он будто невзначай коснулся ее колена и чуть не потерял руль от прилива душной волны.

У подъезда не спешила выходить. А помните? А помнишь? А вот тогда мне надо было... Да, я был такой дурак...

— Как вам это удалось?

— Что именно?

— У меня чувство, что мы с вами прогуляли урок и нам попадет. Вы все та же Манана... можно вас так? — Она смеется. Можно вас так? А ТАК?! Уже без рефлекторной брезгливости гладит его по влажной руке, впитывая его пот, забирая с собой, уже ступая одной ногой на тротуар, на тысячную долю секунды она цепляет зеленым взглядом его зрачки. Время тупо теряет ход и эта доля длится чуть больше, чуть дольше, чем надо бы ей.

И ровно столько, чтобы хватило ему.

— Вы отлично выглядите... — произнес предательски охрипшим голосом уже ей в спину. Она склонилась к окну.

— Стараюсь! — Как же ты щедра на улыбку, Манна. Он не спешил, сидел и смотрел, устилая собой ее путь, ее танец, вот эта походка, эти несколько метров подиума до ступенек, когда ты знаешь, Манана, что он смотрит, он смотрит так, как на тебя не смотрел никто уже давно, будь чуть помедленнее, будь чуть полегче, будь что будет, Манна, станцуй, что тебе стоит, впереди туман, школа позади, некуда спешить, уже без груза лет, без груза тысяч букетов, тысяч детей, Манна, пожалуйста....

На последней ступеньке ее шпилька замерла. Манна медленно повернула голову и уже без улыбки припечатала его зеленым лазером сквозь лобовик.

Он завел двигатель, отъехал в сторону, припарковался, вышел, поставил машину на сигнализацию, неторопливо поднялся по ступенькам. Она ждала, не зная куда деть руки, притушив взгляд ресницами.

— Я провожу, — сказал он и взялся за ручку двери.