Маета

Автор: hemof Май. Месяц цветов, зелёной травы, взрывающихся разноцветным благоуханием почек. Природа на глазах наливается могучими соками жизни. Всё живое движется, расплёскивая яркие краски весеннего пробуждения. Месяц любви и маеты, бессонных ночей, брачных игр и орущих тёплыми майскими ночами котов. Месяц, когда всё растёт и жаждет любви.
Таким майским жарким днём Фёдоров сидел на лавочке, со своим бывшим одногруппником Мурашовым, во дворе его дома. Солнце ласкало лицо, Фёдоров довольно, по-кошачьи, жмурил глаза, впитывая в себя весеннее тепло.
- Погодка класс, — заговорил Мурашов. – Так и шепчет, займи и выпей.
- Да не, чё-то я бухать не хочу. Белый, давай лучше баб найдём и к тебе на хату.
- Нельзя, у меня сегодня родители приезжают.
Фёдоров нахмурился, вставала проблема с ночлегом. Уже почти неделю он перекантовывался у Мурашова дома.
- А, я забыл. Чё, они уже сегодня приезжают?
- Ну конечно, я же тебе говорил.
- Хреново. Куда ж податься?
- Долго ещё бомжевать собираешься?
- А чё делать?
- Ну, я не знаю.
- Ну, а не знаешь, тогда не базарь.
Уже больше месяца Фёдоров жил без определённого места жительства. С тех пор, как его после увольнения с завода перестали пускать в рабочее общежитие, у него не было даже койки-места, его законных шести квадратных метров, которые в те времена были положены по закону всем нуждающимся. Осталась только прописка в паспорте, и то, потому что Фёдоров предусмотрительно не стал отдавать его комендантше. Романтика бродячей жизни. Устал он уже от этой романтики. И усталость была трагическая, от которой накапливается безнадёга и всё становится только хуже.
- Пошли к Медному в больницу сходим, — предложил Мурашов, — а то я ни разу ещё его не проведывал. Хоть покажешь, где он лежит.
- К Медному? – Фёдоров сплюнул сквозь зубы. – К Медному, так к Медному, какая разница.
Он часто заходил к Бутусову в больницу. Заходил сам или с Косоротовской компанией. После того жестокого избиения Бутусов находился в областной больнице уже почти месяц. Постепенно сошли синяки, перестала болеть голова, заживала челюсть и сломанные рёбра, только глаза никак не покидала пустота, и трудно было понять, что за ней кроется – жестокость или грусть.
Они нашли Бутусова за пятым нейрохирургическим корпусом. Сидя на лавочке, раздевшись по пояс, он грелся в лучах майского солнышка.
- Привет, Медный!
Бутусов по очереди пожал им руки.
- Откуда вы чешете?
- Да ни откуда. Сидели с Белым баклуши били, а потом решили тебя проведать.
- С утра Солёный заходил.
- Как там он? – спросил Фёдоров. – Опустошает карманы трудящихся?
- Опустошает. Заправским щипачом стал.
- Ну-ну. Как-нибудь работяги ему хребет доломают.
- Витя, ну как тут у вас, баб молодых много? – хитро улыбаясь, поинтересовался Мурашов.
- Ложись, узнаешь.
- Ну уж нет, я лучше погуляю.
- Гуляй-гуляй. Как там у тебя учёба, не выгнали ещё?
Мурашов весело рассмеялся. Метрах в двадцати от него шарахнулся испуганный кот. С соседней лавочки обернулись две женщины в больничных халатах.
- Чё ты ржёшь, как жеребец?
- А чё, нельзя?
- Почему нельзя, можно.
- Я уже почти диплом написал, меня уже никак не выгонят.
- Выгонят. – Фёдоров улыбнулся. – Я пойду директору скажу, что ты у первокурсников мелочь трусишь и выгонят.
- Да кто тебе, бичу, поверит. Директор тебя и близко к технарю не подпустит.
- Чё, может, картишки вынести? – предложил Бутусов. – В буру раскидаем.
- Не, я не буду. – Мурашов встал с лавочки. – Я вообще-то на минутку заскочил. Сейчас уже старики должны приехать, надо встретить хоть, как положено. Я к тебе завтра, Витя, забегу. Завтра у меня, вроде, день свободный. Принести тебе чего-нибудь?
- Курева купи, больше ничего не надо.
- Ладно, давайте, пацаны.
- Давай, Серёжа, беги к мамочке.
- Э! – крикнул вдогонку уже уходящему Мурашову Фёдоров. – Курить оставь!
Вернувшись, Мурашов отсыпал полпачки сигарет и, махнув рукой, быстро двинулся по направлению к больничной аллее.
Закурили. Наступила долгая пауза, которую нарушало только щебетание птиц и еле слышный шум проезжающих за больницей машин. Фёдоров ковырнул носком туфли мелкий гравий, насыпанный вокруг лавочки. Молчание становилось невыносимым.
- Как делишки? – заговорил первым Фёдоров.
Молчание. Бутусов нервно смял докуренный бычок и тут же закурил новую сигарету. У стены больничного корпуса озабоченно лизал яйца старый облезлый кот непонятной масти.
- Нет у меня никаких делишек. – Бутусов криво усмехнулся. – У меня сейчас одна мысль – подлечиться, выйти и убить.
Снова повисло тягостное молчание. Фёдоров, подняв несколько мелких камешков, задумчиво пересыпал их из руки в руку.
- Знаешь, Серёга, я сейчас чувствую в себе такую злобу, что мне даже самому становится страшно. Мне кажется, я могу разорвать каждого из них голыми руками.
Фёдоров швырнул камешки в облезлого кота, тот рванул с места и скрылся в узком подвальном окошке.
- Что мы делаем? О чём говорим? – Фёдоров помассировал пальцами уставшие глаза. – Я как-то, не так давно, дрался со своим старым другом, и у меня было дикое желание забить его наглухо, и я не знаю, что произошло бы, если бы нас не остановили. Откуда это, Витя? Ты говоришь, тебе самому страшно от своей злобы, и мне страшно. Что происходит? У меня в последнее время дёргается щека, когда я прихожу в ярость. Чё я так вызверился-то?
- Кончай, не гони. – Бутусов отмахнулся рукой. – Тебя, время от времени, пробивает на философию. Я знаю одно, я никого не собирался убивать, а меня, в натуре, чуть не убили. Так что, я должен сделать вид, что ничего не произошло? Мне обидно, понимаешь. За что меня калечили? За то, что я их друга раздел? Ну забрали бы у меня одежду, зачем мне башку разбивать?
Фёдоров улыбался, покачивая головой. Не было желания спорить, и, к тому же, не было смысла. Что спорить, если ты и сам такой же точно, ты и сам не способен на прощение. К чему все правильные слова, падающие в пустоту?
- Да, ты прав. Рви их на части, — сказал Фёдоров, улыбаясь. – Режь их, оторви им башку, только всё дело в том, я всё больше начинаю это понимать, в том, что как аукнется, так и откликнется. Будь готов к тому, что эта война никогда не окончится.
- Кончай, кончай, твою мать, кончай! – разозлился Бутусов. – Что ты мне тут проповедуешь? Чё ты, сука, праведника из себя корчишь?
- Чё?
- Чё, блядь?
Некоторое время они смотрели друг на друга не отрываясь, казалось между ними вот-вот с треском проскочит электрический заряд. Фёдоров улыбнулся первым. Он легонько толкнул Бутусова в плечо.
- Ладно, остынь. Извини, если это выглядело, как нравоучение. Я уже и сам себя достал с такой хернёй в голове.
Фёдоров встал с лавочки потягиваясь. Солнце постепенно шло на закат. Заканчивался тёплый и ласковый майский день. Постепенно расходились по отделениям прогуливающиеся больные.
- Тоскливо мне, что-то на душе, — снова заговорил Фёдоров. – Не знаю, неспокойно, как-то.
Бутусов кивнул:
- Женись, Серёга, находи бабу с квартирой и женись. Будет своя семья, пойдут дети, только тогда и успокоишься.
- Я не хочу жениться на квартире.
- Не обязательно жениться. Просто поживи. Можно же одинокую вдовушку найти.
- Да, чё ты меня за овцу сватаешь. Не хочу я жениться ради спокойной жизни.
Бутусов усмехнулся. Вставая с лавочки, он накинул на плечи больничную пижаму.
- С тобой последнее время трудно разговаривать, Серёга. Ты сам не знаешь, чего хочешь. Пошли, мне на ужин пора.
Фёдоров вспомнил, что последний раз он ел часов в девять утра. Недовольно заурчал пустой желудок.
- Давай, Витя. Выздоравливай.
- А где ты сейчас обитаешь?
- Сегодня пока не знаю. Зайду сейчас к себе в отделение, посмотрю, кто там дежурит. Может, заночую.
- А, ну да, ты же тоже здесь, в областной больнице, лежал.
- Конечно. Больница – мой второй дом, а так как на данном этапе жизни первого нет, то и основной.
Они вместе подошли к крыльцу больничного корпуса. Попрощавшись, Бутусов скрылся за дверью. Фёдоров некоторое время стоял не двигаясь, докуривая последнюю сигарету. Взгляд его был направлен на полуобвалившийся, покрытый снизу мхом, балкон на третьем этаже. Корпуса старой областной больницы с годами всё больше ветшали и приходили в негодность. Неумолимое время медленно разрушало то, что когда-то построил человек. Ничто не вечно в этом мире. Фёдоров отбросил уже начавший тлеть фильтр. Он представил себе, как, обрушившись со страшным грохотом, падает старый больничный балкон, и вместе с ним летят вниз, вышедшие покурить или просто подышать свежим воздухом больные. Клубы поднятой пыли, корчащиеся среди бетонных обломков люди со сломанными конечностями и раздробленными лицами. Стон, крик и плач.
Голодный желудок снова заурчал, и Фёдоров остро почувствовал болезненный спазм. Пора было принимать решение, где искать ночёвку.

В гематологии, как всегда, было тихо и безлюдно. На посту медсестры, за столом, что-то записывая в журнал, в одиночестве сидела Света. Она писала, чуть склонив голову набок. Светлые волосы падали вьющимися локонами на плечи.
«Прямо классический тип сестры милосердия», — мелькнуло у Фёдорова в голове.
- Света, привет.
- О, привет. – Света лучезарно улыбнулась. – Давненько тебя не видно было. Ты что, ложиться будешь?
- Да нет, со здоровьем пока нормально. У меня, Света, другая проблема. Сегодня какой врач дежурит? Из нашего отделения?
- Нет, из гастро, а зачем тебе?
- Понимаешь, мне сегодня позарез нужно где-нибудь переночевать.
Света удивлённо окинула его недоверчивым взглядом.
- Ты же, вроде, в общежитии живёшь.
- Жил. Меня оттуда уже месяца три, как выгнали.
- Ну ты даёшь. – Её глаза стали круглыми от удивления. – А где ты живёшь?
Фёдоров усмехнулся, засовывая руки в карманы. В последнее время у него выработалась особая кривая ухмылка, сильно отдающая сарказмом.
Мимо медленно прошла, держась за стену, бледная худая женщина лет сорока в красивом домашнем халате с разбросанными по нему большими яркими цветами. Цветы слишком остро контрастировали с бледным измождённым лицом. Яркие краски по-клоунски глупо веселились на человеке, которого пожирает болезнь.
- Как тебе сказать, — провожая взглядом больную женщину, продолжил Фёдоров. – Пока я находил себе жильё, но сегодня у меня выдался неблагополучный день. Бывают в жизни такие полосы, когда тебя припирает к стенке, и ты вынужден идти на самый крайний вариант. – Фёдоров сделал паузу, глядя на Свету.
«Колись, Светик, вариантов много, но сейчас здесь самый удобный».
- Помоги мне. Придумай что-нибудь. Здесь в отделении всё зависит от тебя.
Света задумчиво потёрла переносицу.
- От меня, конечно, зависит далеко не всё, но я думаю, придумать что-нибудь можно. – Она несколько секунд помолчала, соображая, чем ей грозит находящийся в отделении посторонний человек. – В общем так, Фёдоров. Ты часиков до девяти побудь где-нибудь на лестнице, а когда дежурный врач сделает вечерний обход, я тебя позову и тогда скажу, где тебе можно будет лечь.
Фёдоров широко улыбнулся самой своей благодарной улыбкой. Сегодня жизнь продолжается, а завтра будет завтра.
- Я люблю тебя, Света. Ты мой самый лучший друг.
Она немножко более чем тепло посмотрела на него, уголки рта растянулись в ответной милой улыбке.
- Всё, иди на лестницу. Посторонним нельзя находиться в отделении.
- Кстати. – Уже на выходе Фёдоров обернулся. – Кто-нибудь из моих братьев по крови лежит сейчас?
- Симоненко Владик недавно поступил.
- Ну позови его пожалуйста, чтобы мне не скучно было там одному торчать.
Выйдя, Фёдоров не стал подниматься к чердаку, а устроился прямо на лестничной площадке около дверей, усевшись на исчёрканный зелёный подоконник. Минут через десять вышел Симоненко Владик. Их было два брата: Владик и Денис – оба болеющие гемофилией «Б». Симоненко Дениса, младшего, Фёдоров знал лет с тринадцати, ещё по детскому отделению. Они были ровесниками. А Владика он узнал позже, когда уже стал поступать во взрослое отделение. Владик был старше брата на три года. Они были очень похожи. Черноволосые, одного роста, оба смешно картавящие букву «р», два брата, болеющие одной и той же редкой болезнью. Бывает и такое.
- Привет, Фёдор. Давно тебя не видел.
- Привет. – Фёдоров пожал протянутую руку. – С чем лежишь?
- С коленом опять. Видишь?
Владик подтянул штанину спортивных брюк выше правого колена, показывая большую опухоль, кожа на ней натянулась и была неестественно гладкой на вид.
- Задолбало меня уже это колено, — продолжал Владик. – Терпения уже никакого нет. Каждый месяц опухает. С колёс не слажу, пачками жру, чтобы боль сбить.
- Ты поменьше таблетками увлекайся. Я эту химию вообще не признаю.
- А что делать, Фёдор? Боль по ночам такая, что хоть на стену лезь.
Фёдоров молча кивал головой. Он знал, что такое боль. Бывают моменты, когда кажется, что уже наступил предел терпения, хочется выть дурным голосом или отрезать себе конечность. В детстве плачешь, держась за больной сустав, находя облегчение в слезах, а когда подрастаешь, слёзы высыхают и нет облегчения, и спасают только водка и таблетки, кто к чему привык. Фёдоров знал гемофиликов, которые, как только боль становилась невыносимой, уходили в запой, не прекращая пить, пока не минует кризисный момент. Каждый боролся со своей болью как мог.
- У тебя курить есть? – спросил Фёдоров.
- Без фильтра только «Астра».
- Косячка забитого нет?
- Что? – не понял Владик.
- Шучу. Давай без фильтра.
Втянув вонючий дым, Фёдоров поперхнулся и закашлял. Глотку продрало до самого желудка. Внутри заурчал голодный зверь. Фёдоров подумал, что сейчас у него запросто можно прощупать позвоночник через живот.
- Владик, будь другом. – Фёдоров сделал ещё пару затяжек на голодный желудок. – Выручай. Живот к спине прилип. Жрать хочу, аж хохочу. Есть у тебя из хавки чё-нибудь?
Симоненко пожал плечами.
- У меня сейчас только пару яиц варёных осталось и огурец свежий. Не знаю, будешь ты это есть?
Фёдоров замер, глядя на него удивлённо-расширенными глазами.
- Чё ты сказал? – переспросил он. – Буду ли я это есть? – Он выпустил два больших кольца из белого дыма, сплюнул на пол. – Буду ли я это есть? – Фёдоров издал нервный смешок. – Я сейчас буду, как бобёр перила грызть, а ты спрашиваешь – буду ли я есть яйца и огурцы. Влад, друг, тащи всё, что есть и хлеба побольше, любого, можно даже чёрствого.
- А хлеба-то у меня и нет.
- Ну зайди на раздатку, там у них всегда остаётся. Да, чё я тебя учу? Ты и сам лучше меня всё знаешь. Давай, брат, сделай, а то я скоро с голодухи ласты заверну.
Симоненко ушёл. Фёдоров выкинул докуренную сигарету в открытую форточку. На улице быстро темнело. Внизу зажглись редкие фонари, освещая неровным светом узкие больничные аллеи. Где-то вдалеке истошно орал ошалевший майский кот. Что-то немного фантастическое было в панораме больничной территории, ожидающей ночь. Вид тёмных аллей и удлинённых теней подталкивал мозг к созданию загадочных потусторонних образов. Хрипло квакнула ворона, грохоча крыльями пролетел синий мотылёк. Игра звуков и теней. И ты в ней лишь второстепенный участник. Пассивный наблюдатель вечернего шороха.
Скрипнув, отворилась дверь из отделения, разогнав серых призраков по углам. Симоненко медленно прохромал к подоконнику, неся перед собой увесистый пакет.
- На, бродяга, помни мою доброту. Тут даже больше, чем ты ожидал.
Фёдоров, не говоря ни слова, стал раскладывать содержимое пакета здесь же, на подоконнике. Минут десять он жрал, не ел, а именно жрал. Симоненко, присев на вторую ступеньку и облокотившись спиной на перила, молча курил, с интересом наблюдая, как Фёдоров быстро расправляется с продуктами питания. Когда кроме нескольких кусков хлеба больше уже ничего не осталось, Фёдоров устало перевёл дух и довольный откинулся на стену.
- Ну ты и мечешь, — улыбаясь проговорил Симоненко. – Куда в тебя влезает? Вроде бы сам худой, а столько жратвы в один присест умял и не моргнул. У тебя, чё там, яма в желудке?
- Вот когда походишь весь день голодный, тогда и узнаешь, куда всё это влезает.
- Вредно это. Весь день не есть, а потом нажраться, как свинья. Так и язву можно заработать.
Фёдоров усмехнулся. Оставшийся хлеб он доедал уже не торопясь.
- Да чихал я на язву. Жизнь такая. Как верблюд, раз в неделю поешь и то хорошо.
Он закурил сигарету. Вечер изменил свои краски. Воистину правы те, кто утверждает, что нашим настроением правит желудок. Когда ты сыт, мир уже не кажется таким мрачным. Вместе с сытостью пришло хорошее настроение.
- Как я устал, Фёдор, ты себе не представляешь, — заговорил Симоненко. – Как мне надоела эта больница. Я последнее время поступаю сюда почти каждый месяц. Чуть где толкну колено, где оступлюсь, сразу опухает. Хана колену, Серёга. Сустав уже полностью деформировался, и чем дальше, тем хуже. Хромота мне пожизненно обеспечена…
Фёдоров курил, изредка кивая головой в такт словам, делая вид, что внимательно слушает. Кому какое дело до чужих болячек? Кому нужна чужая боль?
Симоненко говорил и говорил, жалуясь на боль, безденежье, плохую погоду. Слова сплетались с серым сигаретным дымом, образуя причудливую картину человеческой жизни, нарисованную на полотне вечернего прокуренного воздуха. Фразы и предложения выдавливались изо рта и, теряя знаки препинания, устремлялись друг за другом, вплетаясь в общий узор рассказа.
Дверь из отделения чуть приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянула Света.
- Фёдоров, ты здесь?
- Да, конечно.
- Пошли, только быстро.
- Всё, Владик, я тебя покидаю, — махнул он рукой Симоненко. – Пора баиньки устраиваться.
Света провела его по коридору налево и затем направо, в ванную комнату.
- Значит так, — с серьёзным выражением лица заговорила она. – Отсюда чтобы не высовывался. Туалет рядом, сходил – и обратно. Я тебя здесь оставляю под свою ответственность, если тебя кто-то из врачей увидит, мне головы не сносить. Понял?
- Света, всё нормально будет. Я сейчас спать лягу и до утра носа отсюда не высуну, а утром ты меня часиков в шесть разбудишь, и я отсюда тихонько свалю. Хорошо?
- Хорошо. Располагайся здесь на кушетке. Постель тебе сейчас Аня принесёт.
Фёдоров, прищурившись, с улыбкой глянул на неё.
- Аня, это кто?
- Это наша новая санитарка.
Света вышла. Фёдоров сбросил туфли и забрался с ногами на кушетку. За окном мягко закрашивала мир темнота. Он сидел, скрестив ноги и положив руки на колени. Взгляд был неподвижно направлен в никуда. Мыслей не было. Сколько он так просидел? Может, минут пять, а может, десять, а может быть, вечность. Кто знает.
Пискнув, отворилась дверь. Неся в руках постельное бельё, вошла девушка лет двадцати, изящной формы, с весело торчащей высокой грудью. На фоне соблазнительной фигуры слишком невыгодно смотрелось курносое лицо, густо усеянное веснушками.
- Привет.
- Здравствуй, Аня. Правильно я понял?
- Правильно. Держи постель.
Фёдоров, взяв бельё, кинул его на кушетку. Аня взялась за дверную ручку. В ванне с тихим стеклянным звуком плавно опускались на дно капельки воды.
- Аня, слушай, — Фёдоров скромно потупил глазки. – Ты сейчас сильно занята?
- А что?
- Да я хотел тебя попросить. Ты не можешь чайку сделать, если не сложно. В раздатке должен быть чай и заварка.
Аня улыбнулась, принимая игру.
- Я тут ещё не знаю, где что находится. Я только второй раз дежурю.
- А ты спроси у Светы, она тебе покажет.
- Хорошо. – Кокетливый полукивок головы. – Подожди. Я скоро вернусь.
«Я жду тебя, милая».
Фёдоров подвинул бельё в изголовье кушетки, к шкафу, и с наслаждением вытянулся на ней во весь рост. Его понемногу стала обволакивать тяжёлая дрёма. Оголённая, незащищённая плафоном одинокая лампочка под потолком била ярким солнцем в полуприкрытые глаза. Такая яркая звёздочка твоих снов. Он засыпал.
Что-то больно кольнуло в сердце. Фёдоров вздрогнул. Дремота испарилась. Дыхание сбилось на неровный загнанный ритм.
«Что, брат, кондрат бьёт?»
- Ну что ты, не заснул ещё? – Аня впорхнула, неся в одной руке зелёный чайник с пачкой заварки, а в другой – стаканы и сахар.
- Аня, ты золото.
- Что ты говоришь.
В чайнике была только что вскипячённая вода. Чай заварили прямо в стаканах. Фёдоров насыпал себе заварки четверть стакана.
- Ты что, чифирист? – спросила Аня.
- Это не чифир, это просто крепкий чай.
- Спать будешь плохо.
- Такая чудесная ночь. – Фёдоров подмигнул. – А ты говоришь – спать. Расскажи что-нибудь.
- Что тебе рассказать?
- Ну, кто ты, учишься или работаешь, где живёшь?
- Тебе это интересно?
Фёдоров сделал большой глоток. Горячая жидкость вулканической лавой обожгла горло.
«Горячо, сука, жжёт грудь и сердце».
- Мне всё интересно, что касается тебя.
Аня недоверчиво улыбаясь покачала головой.
- Да ладно тебе, я прям щас растаю.
Луна медленно проплывала по чёрному небу. Чай заварили ещё раз. Аня постепенно рассказала о том, что она учится в университете на химическом факультете. Она жила с родителями и маленьким полуторагодовалым сынишкой. Замужем так и не была. Подрабатывает по ночам санитаркой.
Фёдоров кивал, не говоря ни слова, только слушая. В углу комнаты быстро плёл рыбацкую сеть маленький злой паучок. В окно заглядывала луна. «Эта ночь на двоих. Ночь без сна».