Моя Америка (кусочек)

Автор: Долг висел непреодолимым бременем.Я с утра до вечера слонялся по расплавленным улицам Бруклина.Как привидение вваливался во все попадавшиеся мне на пути магазины, офисы, рестораны. Тупо бормотал под нос:
- Ай лукин фор э джаб.
На меня смотрели, словно сквозь стекло. В лучшем случае, обещали перезвонить. Говорили еще что-то, чего я уже не понимал.
Наше школьное «май нэйм из Борис» и «зис из э тэйбл» за английский язык тут не прокатывало. Я абсолютно не улавливал, о чем говорили вокруг. Все сливалось в одно нелепое горловое карканье.


Однажды меня пригласили на собеседование. Пригласили по протекции. Протежировала меня женщина без возраста — Инна. В эсэсэсэре она заведовала дефицитным обувным отделом универмага «Украина» в славном городе Киеве. В Нью-Йорке за три доллара в час ей приходилось работать няней четырехлетней сопливой девочки Синди в семье умеренных еврейских хасидов. Первая встреча с Инной запомнилась ее стартовой при знакомстве фразой:
- Огромная удача и счастье, что ты попал в эту великую страну. Но чтоб стать здесь человеком и вытащить сюда родителей, тебе нужно будет съесть два мешка говна.
Я слегка смутился.Мне не хотелось есть говно даже в объеме спичечного коробка. Но слушал я ее внимательно. Она дальше продолжала планировать мою жизнь в Америке по следующей схеме:
- Лет семь-восемь никаких пьянок-гулянок, никаких дискотек и путешествий, никаких клубов-ресторанов, никаких девочек-подружек. Только работа и учеба.
Работать, я так понял, мне предстояло в нескольких местах сразу. Ну, и параллельно учиться, конечно.
- Иначе, не выплывешь – подводила итог моя американская наставница из универмага.
Ага… А мне тогда не исполнилось еще и двадцати трех. Перспектива не впечатляла. Такими жертвами становиться человеком можно было и в Зимбабве.
Самое интересное, что она была почти права.

Ее американо-еврейские работодатели держали шляпный салон и кондитерскую лавку. Собеседование мне предстояло пройти на вакансию продавца конфет. Инна уверила хозяйку, что английский у меня на уровне.Ну-ну, подумал я.
Пришел я на собеседование немного раньше назначенного времени. Инна уже была на месте. Прогуливалась с коляской вдоль тротуара.
Хозяйка конфетного бизнеса носила пустое американское имя — то ли Шелли, то ли Келли. Абсолютно непримечательная, словно выцветшая на солнце простынка, женщина, с вычурной шляпкой на голове. Деревянная американская улыбка во весь рот, без малейших признаков желания улыбаться людишкам второго сорта. Традиционный выкрик «How are you doing?!», ответа не требовал.
Я сосредоточился, чтоб правильно ловить ею произносимое. В случае чего, буду со всем соглашаться, улыбаться и утвердительно качать головой. Не повредит.
Она начала что-то говорить, активно жестикулируя. Речь ее больше напоминала перекатывание камней-окатышей во рту. Блядь, выругался я мысленно — ни хуя не понимаю. Но головой качал исправно, и время от времени вставлял в ее монолог своё дебильное «океу» и «yes».
Через пять минут она закончила и вопросительно посмотрела на меня. Я с радостью и готовностью пони к извозу, утвердительно мотнул копной своих длинных и неухоженных волос. И выдал очередное «yes!». Она что-то повторила из ранее сказанного, мило и фальшиво улыбнулась. Я предположил, что она меня спрашивает о готовности приступить к работе. Опять помахал радостно гривой, приговаривая:
- No problems! Okey!
В третий раз эту же загадочную фразу она произносила уже с явными признаками раздражения, хотя ртом еще пыталась улыбаться. Я не предполагал ответа хуже, чем громкое «оkey». Что и выпалил тут же. Шелли-Келли напряглась и застыла на пару секунд, став похожей на восковую фигуру Маргарет Тэтчер из музея мадам Тюссо. Интуиция подсказывала, что конфеты продавать мне было не суждено, но надежда еще теплилась. Я глупо улыбался. Инна сквозь зубы процедила мне на ухо:
- Она просит тебя выйти во двор, подождать результатов. Просит уже в третий раз, идиоооот....
Конечно, меня не взяли.
Английский язык — мой любимый школьный предмет, становился лютым врагом и основным препятствием для поиска работы.


На следующий день я побрел к другу детства отца — Алику Фельману. Я много о нем слышал. Даже, припомнил его героический отъезд, в средине семидесятых.
В доме имелась куча фотографий, где мой отец, еще юноша, с Фельманом играет в волейбол, с Фельманом на танцах в горпарке, с Фельманом на пляже с девчонками.
У меня, как у Дартаньяна, имелось, сложенное вчетверо письмо, написанное папиным каллиграфическим почерком. Письмо содержало в себе нижайшую просьбу, во имя их вечной дружбы пристроить сыночка хоть на самую плохонькую, грязненькую, но работу. Алик владел строительной компанией. Думалось, что место разнорабочего он мне найдет.
Строительный магнат встретил меня на пороге своего дома на Ocean Park Way широкой золотозубой улыбкой и с тревогой во взгляде. Из дома выпорхнула его жена, похожая на большую, ярко накрашенную саранчу.
Разговаривали на пороге большого фельмановского дома, стоя на коврике с надписью « Welcome». Говорили недолго. Он спрашивал об отце, удивлялся его желанию переехать в Америку. Жена, реагируя на мой рассказ о сложностях жизни на бывшей родине, время от времени взвизгивала противным фальцетом «Unbelievable!!!», взмахивая костлявыми руками-крыльями, в порыве притворного удивления.
Папино письмо Фельман читал бегло, как инструкцию к применению мелкого электроприбора или аннотацию к лекарству. Припомнилось, что отец морально готовился к написанию прошения дня три и еще столько же его крапал. Прочитано же все было за полминуты.
Отцовский друг молодости купил мне полулитровую жестянку пива за доллар, посоветовал выучиться на медбрата и попрощался.
Еще один выстрел мимо.



Работу я все же нашел. Кстати, в строительной компании. Правда, владел ею не отцовский друг, а совершенно мне незнакомый львовский еврей Майлах.
Меня взяли «шлеппером». В переводе со сленга — чернорабочим. Пять долларов в час. Столько стоили мои руки. Контора находилась в Квинсе.
Рабочий день с полдевятого утра до полшестого вечера. В одиннадцать утра — пятнадцатиминутный кофе-брейк. Во время кофе-брейка нельзя было сидеть. Только стоя можно было пить кофе и жевать чиз-кейк. Причем, это контролировалось бдительным бригадиром — Леней, маленьким веселым и чернявым еврейчиком — боссовским шурином. Перерыв на ланч — полчаса, с двенадцати до полпервого. Обедать можно было сидя. Вот такое вот расписание.
В первый рабочий день Лёня отправил меня на ответственный участок — в котлован. Снабдил киркой, лопатой и одноколесной тележкой. В котловане Америка вконец потеряла для меня голливудские очертания.
В напарники дали гуталинового негра Джоуи. А скорее,- это меня ему дали в напарники. Рыть котлован под опалубку было дешевле силой четырех рабочих рук за десять долларов в час, чем нанимать экскаватор за двести.
Джоуи был невысоким, жилистым, типично гарлемским ниггером. Широкие джинсы по-рэповски висели на бедрах в десяти сантиметрах ниже трусов. Во рту сверкал золотой зуб с выгравированной заковыристым вензелем буквой «J».
Наше рабочее задание было наипростейшим. Джоуи копал вглубь с помощью кирки и лопаты, грузил мне землю в тележку, а я ее должен был вывозить из котлована по деревянному настилу и вываливать в отвал наверху.
Тележка меня не слушалась. Передвигать одноколесный механизм по прямой мне никак не удавалось. Несколько раз я не доезжал до отвала вовсе, вываливая содержимое то влево, то вправо. В зависимости от того, в какую сторону нарушал тонкую балансировочную грань. Пару раз тележка катилась на меня обратно с крутого, уходящего вверх деревянного настила. Хорошо, что этого никто не видел. Потому что я был похож на мультяшного волка из «Ну погоди!». Там он, кажется, в двенадцатой серии, тоже убегал от тележки с песком. Веса во мне тогда было не больше шестидесяти пяти килограмм, серьезно я никем и никогда не работал. А тут сразу в котлован.
Негр Джоуи, на самом деле работал, как негр. Наполнял тележку молниеносно и с энтузиазмом. Он был правильным негром — не пил, не курил, развивал мышечную массу. Сорокаградусная августовская жара ему не мешала. К обеду я понял, что больше не довезу до отвала ни одного грамма земли. Предложил напарнику поменяться ролями. Он с удовольствием согласился. Теперь у меня была кирка и лопата, у него тележка. Временно стало легче. Появились хоть какие-то перерывы в работе. Но чертов Джоуи так быстро возвращался, что я не успевал даже прикурить сигарету. Кроме того, когда он катил, наполненную землей тележку, то производил руками движения вверх-вниз. Я спросил его, зачем. Он ответил, что таким образом хорошо развивается группу мышц, не задействованных при других видах работ. Идиот лиловый, подумал я про себя и сплюнул под ноги чем-то вязким.
К концу рабочего дня я открыл жестяную банку дешевой газировки со вкусом имбирного эля, которую брал для утоления жажды, и вылил липкую жидкость себе на голову. Ей богу, не вру. Я просто, не знал, откуда мне ждать облегчения. До полшестого оставалось десять минут. Я просчитывал время посекундно. А в пять тридцать Леня предложил всем желающим остаться на overtime. Никому десять долларов лишними не казались. Все согласились. Я согласился тоже. Из трудовой солидарности, что ли. Мне стыдно было отказываться.
Как я дожил до конца того рабочего дня, я не понимаю до сих пор. Может быть, у меня открылось второе дыхание, а может я, просто, умер на те два дополнительные часа. Я не помню. Еле добрался до душа. Весь пропах сладкой газировкой. До сих пор запах имбирного эля вызывает у меня позывы к рвоте.
Но отступать мне было некуда. Долги, аренда, жратва, в конце концов. Порвались даже последние носки…
… А через две недели, я понял, что начал потихоньку привыкать к этому каторжному труду. Тележка уверенно держала баланс, лопата не вываливалась из рук, кирка,- та вообще, казалась орудием труда, которое я держал в руках с рождения. А самое отрадное из всего этого, было то, что я начинал понимать их английский язык. Сотрудничество с гарлемским негром пошло мне впрок. Кашеобразная словесная блевотина начала приобретать очертания понятных мне предложений. Месяца через два я спокойно мог изъясняться на любую тему. Вот такие вот курсы английского разговорного.
В ответ я обучал Джоуи могучему русскому. А чему я его еще мог научить.
Спрашивал у напарника:
- Joey, are you блатной?
Он деланно злился и с вызовом переспрашивал:
- Am I blackной? Did you call me black, fucking russian lazy bom?! – и мы оба не сдерживали смех от этого лингвистического каламбура.
Временами, когда работать не хотелось совсем, над Квинсом неслось громогласное негритянское:
- Do something, russkiy huy!!!
Я опять хохотал.


Вскоре наша бригада стала еще интернациональней. К нам добавили Габи — Габриеля — американца пуэрториканского происхождения, в вечно натянутой на голове бандане. К счастью, Габи оказался ленивым. Очень ленивым. Он гармонично уравновешивал производственный порыв Джоуи и мою трудовую импотенцию. Габриель считался порочной, даже падшей личностью. Выражалось это в том, что раз в месяц он мог уйти в запой и пару дней не выходить на работу. Пуэрториканский запой выглядел так: Габи разбавлял 250 грамм джина с тоником в одинаковой пропорции, вставлял в емкость трубочку и пил сей коктейль на протяжении всего дня. Был весел, навещал нас с Джоуи на работе, балагурил, переходя с английского на родной испанский. Одним словом, гулял.
Окружающие не знали признаков русского запоя. Иначе, не назвали бы коктейльное баловство латиноса столь грозным словом.

Как-то, в ноябре я решил «выставиться. По поводу своего дня рождения. Большинство работяг в нашей шаражке были поляками. Еще несколько русских, вернее, «русских» евреев, негр Джоуи, и этот самый пуэрториканец — Габриель.
По такому случаю, в польском магазине я приобрел бутыль недорогой водки, такую «с ухом», примитивную славянскую закуску в виде чесночной колбасы, шпика, черного ржаного хлеба и еще какую-то консервацию в стеклянных банках.
За час до окончания смены начали разливать. Негр не пил, только ел чесночную колбасу, запивал колой, громко срыгивал, удивляясь, как можно есть такую вредоносную пищу. Всем остальным было разлито по половине пластикового стакана. Налили и Габриелю. Через минуту повторили. После третьей все стали благодушными и говорливыми. Поляки с русскими начали хмельной спор о Лехе Валенсе и его роли в историческом процессе. Никто не заметил, что пропал пуэрториканец. А пуэрториканец уже мирно посапывал на дне свежевырытого котлована. Вытаскивать его оттуда никому не хотелось. Славяне продолжали спор. Негр догрызал «жопку» чесночной колбасы, закусывая маринованным патиссоном.
За пятнадцать минут до конца рабочего дня пришел босс — огромный пейсатый и рыжеволосый еврей Майлах. Когда-то, во Львовской области он был Михаилом. Перебравшись в Израиль, стал Майлахом, принял веру. Причем, самую ортодоксальную ее ветвь – хасидскую. Каждый год, согласно Торе, жена рожала мужу рыжего и крупного отпрыска. Майлах послушно ждал Мессию. Ждать предпочитал в Америке.
При виде хозяина, вся рабочая компания сосредоточенно приняла нейтральный вид. Пластиковые стаканы уже давно унесло ветром, пустая бутылка была зарыта в песок, закуска съедена. Задав пару дежурных производственных вопросов, Майлах спросил о местонахождении Габи. Поляки недоуменно пожимали плечами, русские сделали вид, что не поняли вопрос.
Габриеля выдал храп, доносившийся из котлована. Майлах разбудил его крепким тычком совковой лопаты по заднице. Пуэрториканец осоловевшими глазами смотрел на окружающий мир, пытаясь восстановить действительность. Потом неловко начал карабкаться вверх. Несколько раз скатывался обратно. Бандана слетела с головы. Помню, все удивились тому, что латиноамериканец оказался абсолютно лыс. Лыс, как электрическая лампочка. После десятиминутной борьбы нетрезвого человека с земным притяжением, Габи, все же, выкарабкался. Смотрел на босса пьяными раскосыми глазенками, слегка покачивался, глупо и блаженно улыбался. Неожиданно, и как-то резко для его состояния, полез к Майлаху с объятиями. Огромный еврей, морщась, попятился назад. Габриель, все же, настиг свою цель уже на краю котлована. Обнял хозяина, уткнулся ему лысиной в нечесаную рыжую бороду и тихо проскулил эпически русское:
-Do you respect me, boss?-
Ну, вот откуда это берется? Скажите мне...


За год работы на стройке я довольно крепко сдружился со своими собратьями по кайлу и лопате. Особенно, с Джоуи. Я даже по доброй советской традиции помогал гарлемцу переезжать на новую квартиру. Таскал с ним диваны и бытовую технику. Живо участвовал в расстановке мебели в новом жилище.
Пришло время возвращаться в Россию. Начинался мой последний рабочий день.Мне, воспитанному в духе единства, равенства и братства захотелось что-то оставить о себе на память этому смешному и крепкому негритенку. Ну, какой-то подарок. Бывают у меня такие сопливо-сентиментальные порывы. Говорю ему, чего тебе подарить, мой афроамериканский товарищ? Афроамериканский товарищ пожелал иметь на светлую память обо мне тоненькую цепочку из советского золота 585 пробы, которая сиротливо болталась на моей одуванчиковой шее. Негры любят золото. А уж, советское золото точно сошло бы в Гарлеме за эксклюзив. Я тут же, торжественно, чуть ли не со слезой, перевесил цепочку со своей тонкой шеи на крепкую черную шею американца. Джоуи выдал в ответ свое негритянское алаверды.
Мое же желание было весьма прозаичным. Я хотел на память джинсовую рубашку «Wrangler» с длинным рукавом, как у Ванн Дама в «Кровавом спорте». Джоуи не менее торжественно пообещал после работы вместе со мной поехать в магазин, для приобретения столь модного предмета гардероба. Я уже представлял себя, щеголяющим в новенькой джинсовой рубашке по улице Ленина родного города.

Джоуи убежал с работы за полчаса до ее окончания. Он знал, что у меня завтра утром самолет. Больше мы с ним не виделись. Вот такая вот дружба по-американски. Ценой в тридцать пять долларов.