Моя Америка (второй кусочек)

Автор: В аэропорту Шеннона было тихо, как в элитной клинике. На полу в переходах между секторами лежало ковровое покрытие, съедавшее шум топота. В зале транзитных пассажиров — обстановка почти камерная. Люди сидели в мягких велюровых креслах, пили кофе, курили, тихо переговаривались. Сигаретный дым змейками уходил вверх и растворялся в кондиционированном воздухе. Как-то очень благородно пахло вокруг. Тогда я еще не знал секрет этого бленда. Сейчас, покатавшись по миру, я определил его состав: хороший парфюм, настоящий молотый кофе, свежая выпечка, дорогая кожа.
После нашего «Шереметьева», я испытал легкий шок. Не предполагал, что аэропорты могут быть настолько разные…
В гигантской стеклянной емкости, наполненной водой, на стойке «Irish Pub», неспешно плавали, неведомые мне до сей поры, лобстеры. Их неправдоподобно огромные клешни были заботливо увязаны тонкой белой резинкой.
Какой необычный аквариум, подумал я. Гуманисты, бля. Это ж надо, обмотали большим ракам клешни, чтоб они друг дружку не покалечили!
Откуда мне было знать, что выставлены членистоногие вовсе не для интерьера.

Шеннон — маленький ирландский городок. При нем аэропорт. Обычно, тут производят дозаправку самолеты, направляющиеся в Новый Свет из стран Восточной Европы.
Это потом, четыре года спустя, в девяносто пятом, он станет всемирно известен, как место где Ельцин, абсолютно по-русски, проспал встречу с премьер-министром этого небольшого, но гордого государства. Ирландия ненадолго обиделась. Остальной мир проглотил очередную «загогулину» хмельного царя.
А в июле девяносто первого года именно Шеннон стал для меня первой настоящей заграницей.
За панорамными стеклами терминала лил плотный дождь. Я понял — это был настоящий британский дождь. Ну, я так почувствовал. Несмотря на ливень, все автомобили были чистыми. Видимо, в Ирландии дождь не марал, а мыл. Или мне так казалось…

Я бродил по ярким залам «Duty Free» в состоянии легкой гроги. Неимоверно ухоженные, но чрезмерно морщинистые продавщицы о чем-то переговаривались. Из всего сказанного ими, я не понимал ничего. Вернее, не идентифицировал этот язык с тем, который я учил в школе и институте. Расслышал только вспомогательное слово «does». Стало немного не по себе.

Когда входили в здание аэровокзала, всем выдали по жестяной банке пепси-колы и пластиковый жетон транзитной визы с соответствующим логотипом. Видимо, рекламная акция. Пепси я раньше пил. Но вот из жестяных банок — никогда.
Прежде всего, ее нужно было открыть. Впервые в жизни. Я трепетно вставил палец в жестяное ушко. С осторожностью сапера стал тянуть кольцо в сторону. Естественно, в сторону, противоположную той, которая предполагала безболезненное открытие хитрого сосуда. Интуиция подсказывала, что банка должна открываться наподобие венгерской ветчины, которую отец однажды привозил из Киева – а именно, подтягиванием кольца крышечки к себе. Наверное, срабатывал притягательный рефлекс…
… Тупой щелчок…и…колечко осталось на пальце… Крышка девственно невредима. Дефлорация подлой емкости оказалась провальной. Пить хотелось, кола в руке нагревалась, да и спортивный азарт не позволял отступать обратно. Что делать? Шпионски оглянувшись вокруг, я с разгона вогнал указательный палец правой руки в предполагаемое место вскрытия…
Коричневый фонтан из нагретой пепси-колы получился феерическим. Ковровое покрытие с жадностью впитывало в себя жидкость. Впрочем, как и моя бледно-розовая рубашка. Добропорядочные европейцы оглянулись все разом. По-моему, изумились даже лобстеры. Я, для порядка, глотнул, оставшийся на дне баночки напиток и гордо, растопырив пальцы, пошел искать клозет.


В общем-то, в Америку я летел жениться. Жениться фиктивно. А, на самом деле, чтоб получить «грин-кард». Мысль пришла в голову в августе девяностого. Это была одна из первых авантюрных идей, овладевшая моим неокрепшим мозгом. В дальнейшем эксперименты по перемещению в пространстве повторялись. Но то было начало.

Именно в августе девяностого я впервые в жизни, и, к сожалению, не в последний раз, остался без всего. Вернее сказать, получилось так, что у меня ничего не было. В первую очередь — будущего. Из института выперли. Возвращаться в городок своего детства казалось делом абсолютно бесперспективным. Страна вместе со мной была в хаосе и растерянности. Череда дурацких неурядиц накатывала волной.
Собрались семьей к морю — украли все вещи в камере хранения киевского железнодорожного вокзала. Жулики подсмотрели код пятнадцатикопеечной ячейки. Измотанные августовской жарой, безразличные ко всему милиционеры линейного отдела, обессилено разводили руками. Заявление приняли, но шансы на обнаружение сворованных чемоданов свели к нулю аргументировано и профессионально.
Когда, всё же, добрались до приморской Кирилловки — ограбили по второму разу. Но уже на «гоп-стоп». Местная шпана в составе четырёх босяков, поигрывая ножичками, потребовала плату за пользование местными природными ресурсами, в размере пятнадцати рублей. Я героически остался в заложниках, на заднем дворе заброшенного крытого рынка. Младшего брата отправили за деньгами.
Злость на непутевую родину росла и ширилась. Ощущение полной безысходности принимало всеобъемлющий масштаб…
Не знаю почему, но окончательное понимание того, что нужно уезжать пришло в октябрьский дождливый день, после того, как в Киеве, из маминой сумочки вытащили желто-ядовитые купоны — украинское самостийное дополнение к союзным рублям. С их помощью нам предстояло приобрести креповые носки производства ГДР невеселых расцветок, «выброшенных» по случаю. Полуторачасовая очередь осталась позади, но доступ к божественной продавщице чулочно-носочного отдела с одними только рублями был закрыт намертво. Жизнь без восточногерманских носков теряла всякий смысл. Надо было валить.

И вот я по другую сторону океана. Невиданных до сей поры американских денег, не было ни цента. Только в заднем кармане кустарно вываренных джинсов «Malvina», тридцать рублей. (Кстати, совершенно не понятно, кто, и исходя из каких маркетинговых соображений, придумал такое нелепое название для штанов, которые мечтало купить и одеть большая часть мужского населения перестроечного Союза. Скорее всего, турецкие дизайнеры в швейных цехах стамбульского района Лалели продукт разрабатывали сугубо для женщин, а по голодухе вещевой оделись и мужики)
Инструкция ОВИРа гласила, что турист, отправлявшийся в поездку по капстране, должен иметь с собой тридцать рублей. На обратную дорогу.
Обратную дорогу я не предполагал, но инструкцию ОВИРА выполнил беспрекословно. И какая обратная дорога могла быть? Ведь я ехал в общемировой рай. И даже БГ в моих наушниках пел: «…из тех, кто попадал туда, еще никто не возвращался назад…». А Гребенщикову я не верить не мог. Правда, далее там шло «…а сердцу нужны небо и корни, оно не может жить в пустоте…». Но кто тогда, в девяностом думал о корнях, а тем более о небе. Сигареты и макароны по талонам. Какие тут корни? Какое, тут на хрен, небо?
Горький анекдот того времени: «Главное — последнему не забыть выключить свет в аэропорту», казался мне пророческим.
Тем более, за океаном уже скопилось какое-то количество дальних еврейских родственников, знакомых и друзей знакомых. Они слали оттуда неимоверно цветные фотографии на фоне открытых холодильников, откуда маняще, как из сундука с сокровищами, в лучах волшебного света проглядывались пластиковые бутылки и железные баночки разных цветов и калибров.
О том, что всё это дешевое, напичканное химией, добро куплено за фуд-стемпы и, что сам холодильник притащен из близлежащего гарбиджа, никто из них на обратной стороне фотокарточки почему-то не писал.

Самолет был на удивление пуст. Хм, а в кассе «Аэрофлота» сказали, что билетов нет на год вперед.
Американскую таможню и границу проходил, как в бреду. Помню, вокруг было неожиданно много негров в униформах всех родов аэропортовских и околоаэропортовских служб. Нет, я, конечно, видел негров на улицах Киева — студентов братских и псевдобратских стран. Но то были другие негры. С вечно опущенными глазами, напуганные холодами и особенностями совкового быта, они кутались в тряпки отечественной легкой промышленности на свой африканский лад.
Негры же нью-йоркские производили совершенно другое впечатление. Большие и холенные. Взгляд, преисполненный чувства собственного достоинства. Да еще на боку какая-нибудь дубинка резиновая или даже кобура.

Из терминала аэропорта JFK я вышел пятнадцатого июля девяносто первого года. Липкая пластилиновая жара накрыла меня волной внезапно и неумолимо. Электронное табло на верхотуре надземной парковки чуть правее меня красными пупырышками лампочек сюреаллистично высвечивало + 102 градуса.
Ебана в рот, куда я попал, подумалось мне.
Сообразить или вспомнить, что кроме измерений в Цельсиях бывают еще и Фаренгейты, я был не в состоянии (и это после трёх лет обучения на естественно-географическом факультете пединститута). А о том, как переводить значение температур из одной шкалы в другую, я узнаю только к вечеру.

Шею жгло от неумелого бритья в тесном лайнеровском туалете. Рубашка, пошива киевского ПШО «Свiтанок», своим рубероидным воротником вонзалась в кожу самурайским мечом.
А чем умудрился побриться?
Какие-то дальние, то ли родственники, то ли друзья, у которых я ночевал в Москве перед вылетом, с барского плеча, подарили, привезённую ими из Канады дорожную бритву. Ее механизм заводился накруткой пружины привода встроенным ключом. Наподобие игрушечного зайчика с барабаном. Сила инерции заводного изделия должна была брить. Но не брила. Скорее, выдергивала. Купленное в Канаде чудо техники, по моему глубокому убеждению, плохим быть не могло. И я маниакально-настойчиво объелозил этим пыточным орудием, купленным за два доллара, щеки и шею до тотального и болезненного покраснения. Тот еще жених…

Так вот — в кармане ни цента. Чемодан чертовски тяжел. Дополз до спасительного ряда тележек. Но без квоттера тележка отдаваться мне во владение не желала. Я удивленно подергал ручку еще пару раз для приличия и смиренно поволокся к предполагаемому выходу с неподъемным чемоданом.

Кстати, о скарбе, собранным мною в дорогу. Были получены настоятельные рекомендации родителей моей невесты. Заключались они в следующем: надо взять с собой побольше светлых рубашек «на выход», костюм, туфли и, вы не поверите — «бабочку». Да, да, именно, «бабочку» фасона «кис-кис». Весь этот славный гардероб, со слов моей будущей тещи, должен был пригодиться мне для каких-то загадочных «апойтментов». Это вдохновляло меня еще больше.
Но в городе Сквира Киевской области Украинской ССР в июне девяносто первого с «бабочками» была, как вы понимаете, напряженка. Но мои будущие некровные родичи настаивали.

Если немного отвлечься, то хочется сказать, что в те тяжелые времена родители, выталкивающие своих чад за границу под разными предлогами, чем только не снабжали их в далекий путь. В силу тотального дефицита, отправить ребенка с чем-то дельным в багаже было сложно. Но очень хотелось.
Знаю случай, когда сердобольные еврейские родители, отправляя своего сыночка в Израиль, учиться иудаизму в радикальный религиозный университет, не придумали ничего лучшего, чем положить ему в чемодан несколько пузырьков с синькой. Да, да, — обычной синьки для полоскания белья! Не совсем понятно, как синька помогла бы ему осваивать премудрости Торы, но папа с мамой очень любили своего мальчика. И как говориться, что могли, то и положили. На всякий случай… Мало ли… Вдруг, сгодиться…
Бесценный бытовой препарат «индиго» в пластиковых пузырьках был надежно и уютно уложен между рубашками и нижним бельем. Родители будущего ребе, наверное, не предполагали, что при взлете и наборе высоты происходит резкий перепад давления в лайнере. А чемодан-то с синькой в лайнере и летел… А, может, счастье их такое еврейское.
Одним словом, в секторе получения багажа аэропорта имени Бен-Гуриона наблюдалась следующая картина: обескураженный мальчик следил, как по транспортеру уныло выполз его чемодан из чрева перегрузочного отсека. Позорным шлейфом за чемоданом, по резиновой ленте конвейера, тянулись бирюзово-синие ручейки совершенно неуместной тут синьки. Сам чемодан был словно прострелен навылет. Только, кровь была не алая, а иссиня черная…
Не суждено было нашему беженцу использовать советскую синьку на земле обетованной. А рубашки, носки и иные предметы гардероба, привезенные с фактической родины и подавно….
Но вернемся к моей «бабочке


Потому как, светлыми июньскими вечерами моя мама, сидя на лавочке во дворе дома, под пристальные взгляды и рекомендации соседей, варганила мне бабочку для «апойтментов». Обшила вырезанную из плотного картона «птичку», купленным по блату черным бархатом. Далее, присобачила к этой нехитрой конструкции белую резинку от трусов. И светский аксессуар был готов в срок. Я стопроцентно готов был вылетать через океан.
А встретить меня должна была моя придуманная невеста. Девушку звали Алёна, или просто Лёля. Вот на ней я и должен был жениться. По своей собственной просьбе…