Однажды на сессии

Автор: Северина Чернышевская Однажды мне безумно надоела моя учеба. Вообще-то она мне надоела еще в первой четверти первого класса, но тогда выхода у меня не было: как пошло, поехало, так и не отвертишься. Я даже каким-то образом оказалась в универе и продолжила всю эту учебную тянучку: читалки, книжки, учебники, спецкурсы, летние практики и стажировки… Только в универе были бонусы в виде ночных клубов, горных лыж и парней с математического факультета. Однако учебы это не отменяло.
И вот значит, с перовго курса я страдала и мучилась, но виду не подавала и терпела, потому что все учились. И так нужно было. А иначе куда? Без образования перспективы светили сомнительные. Можно было пойти кассиршей в супермаркет или в мясной отдел колбасу резать? Или – — проводницей в поезд? Симферополь — Хабаровск, например? Помнится, всякий раз, когда я сидела за курсовой, как обычно, за пару дней до сдачи, мой организм устраивал восстание. Он больше не хотел, чтобы в него вливали литрами растворимый кофе, он не хотел встречать рассвет за экраном ноутбука и питаться холодными бутербродами. Он хотел отдыха, отвязных вечеринок, тупых телесериалов и просто-напросто обычного человеческого сна. Долгого и глубокого. Но я была сильнее, я говорила себе: «Нет, ну что ты раскисла? Соберись уже, тряпка! Ты же не хочешь всю быть кассиршей? И выйти замуж за охранника? » Возможность подобного социального провала так бодрила меня, что я начинала ожесточенно и в ускоренном темпе долбить по клавиатуре. «Я все равно напишу тебя, сволочь!» — шипела я в отчаянии курсовой. И она послушно писалась.

На сессии меня имели нещадно. Каждый раз у меня было такое ощущение, что меня лишают девственности. Все начиналось всегда одинаково: «Так, какой у вас билет?» Это была прелюдия. А потом начинался половой акт. Точнее изнасилование. Только жертвой была я. Мне заставляли поверить в то, что мое поступление в университет было глубокой ошибкой, что за всю свою жизнь я не сделала ничего хорошего, а что самое страшное – я не выучила даже самого основного, что должен знать любой уважающий себя студент. И что я на это совершенно не способна. Поэтому стыд и позор. В конце концов, меня отпускали, замученную, униженную, но с заполненной зачеткой. Я хватала свою сумку и выскакивала в коридор, где ко мне уже приставали с вопросами мои одногруппницы: «Ну как там? Ну что там?» Но мне хотелось только одного – ни с кем не разговаривать и поскорее смыться. «Нормально» — говорила я и на ватных ногах, пытаясь забыть пережитое, шагала в гардероб. Выйдя из универа, я с какой-то дикой радостью выгребала из всех карманов пачки корявых шпор и сразу же швыряла их в мусорку. Покончив с этим последним воспоминанием об экзамене, я с облегчением затягивалась сигаретой. А потом ехала домой. Спать.
Мой организм страдал так сильно, что ему не помогал даже бесплатный университетский психолог. А на платного у меня, конечно, денег не было...
К счастью, я была не одна такая, и вместе с моими друзьями мы напивались дружно, весело и крепко. Чем дальше шло время, тем активнее и чаще мы стали пить. А учиться было все также сложно. К четвертому курсу у меня кончились все силы. И хотя меня имели уже столько раз, что я могла бы и привыкнуть, но я все упорно не привыкала: при виде длинного списка экзаменационных вопросов меня все также пробирал страх и отвращение. Я все также не умела делать нормальные шпоры. Однажды, на зачете по истории я оборзела до такой степени, что стала списывать прямо из учебника. Но преподаватель или не заметила, или просто промолчала. А она была не из тех, кто практиковал жесткий секс…
На сессии я существовала только в двух пространствах: в читалке или дома. А в своем воображении я лежала на раскладушке на бабушкиной даче и ждала, пока она наконец затопит баню. Пахло кастром, цветами и летом. Откуда-то издалека доносился шум электрички. В читалке пахло старыми книгами и студенческим потом. На зимней сессии я вообще почти не выходила их дома, так что к концу января я начинала медленно сходить с ума. Встретиться с парнем на сессии я соглашалась только при одном условии: если он соглашался привезти мне домой очередную книгу из читалки для экзамена.
Мамина подруга, работавшая врачом в психиатрической больнице, рассказывала, что туда нередко попадают студенты из нашего ВУЗа.
Самым жутким предметом за все обучение на факультете у нас почему-то считалась древнерусская литература. Из-за своей глухой древности, она была, видимо, непонятна и неинтересна современным примитивным умам. Но я же ее сдала относительно безболезненно. И ка отличница даже удостоилась великой чести — поехала на пракатику в Тобольск, работать в краеведческом музее. Описывать древние четьи минеи, молитвословы и летописи, которые рассыпались в руках. Не знаю только, кому и зачем это было нужно. На первом курсе у меня еще были силы, бодрость духа и способность учиться. К четвертому курсу я обнаглела так, что даже перестала себя заставлять. Последней каплей стало мое обучение в автошколе, где меня также бесжалостно поимели на экзамене, причем даже не раз. Я сдала, кажется, только четвертого раза. На фотографии, сделанной на вечеринке, где все дружно обмывали мои права, хорошо видно как я сижу грустная и с унылым видом смотрю куда-то вдаль. Меня не бодрила даже большая пачка шоколадного M&M’s напротив, которую кто-то приволок в качестве закуски к коньяку.
Через сотни фотографий, лиц, поездок и событий, я вспоминаю самый противный экзамен за всю историю моей учебы. Это была русская критика. Сдавали мы ее в январе, но некоторые некоторые активисты начали почитывать еще летом. На каникулах. Ходили слухи, что экзамен будет трудным, но я про это думать не хотела. Тем более летом, было чем заняться и о чем подумать.
Зима настала предательски-быстро. Кончился декабрь и началась сессия. В январе я столкнулась с критикой лицом к лицу. Оказалось, что нужно было прочитать всю русскую критику за всю историю русской литературы. Список вопросов едва помещался на двух листах. Глобальный подход. Даже Белинский посмотрел на меня с тоской и сожалением. Поговоривали, что сын преподавательницы сошел с ума. Она никому не двала спуску. Все ипугались и попрятались по читалкам. За три дня до экзамена мою одногруппницу увезли на скорой из областной библиотеки. Как потом оказалось, накануне она просто выпила полбутылки водки, играя в общаге в семерочку с парнями с истфака.
Я не пила ничего на сессии, но мне безумно хотелось. За два дня до экзамена я в конце концов села за критику. «Теперь ты от меня не отвертишься!» — ехидно прошептала она мне, и я поняла, что началась война. Готовясь к ней второй день, я возненавидела все на свете. В этот момент даже мысли о кассирше, контролерше и проводнице не внушали мне ужас. Ужас внушало только одно: критика! Я училась стоя, сидя, стоя на голове, пытаясь печатать, писать, рисовать, делать конспекты – все было бесполезно. Критика настырно не хотела укладываться в моем мозгу, к тому же моя оперативная память по объему явно не соответствовала тому, что нам нужно было выучить. В голове мелькал сигнал: на жестком диске не хватает места… Или может просто не хватало времени? В общем, все это было невыносимо.
Этим же вечером, в отвращении отложив в сторону чужие лекции, я взяла свой мобильник. Ни звонков, ни сообщений не было. Как всегда. Я позвонила своей подруге. «Че делаешь?» – спросила я, желая поделиться с ней своей тоской. «А ты как думаешь? К критике готовлюсь, много учить, давай потом, а?» — ответила она. Я позвонила с тем же вопросом второй подруге, но она сказала мне раздраженно: «Ася, не отвлекай, я критику читаю.» Попытав счастья в очередной раз, я услышала в трубке: «Ась, тебе чего заняться нечем? Завтра же экзамен!!! Иди хоть шпоры повырезай, что ли».
«Ну и ладно», — подумала я, отложив телефон. Чужие лекции призывно смотрели на меня, но я их проигнорировала: «Нет, братцы, больше не могу! С вами нам видно совсем не по пути…». Лекции поняли, расплылись и спутались от огорчения, хотя они и так были очень непонятными.
Я опять взяла телефон и в нерешительности стала смотреть на пустой экран. Потом вдруг не выдержала и написала: «Максим, трава есть?»
(...)
Один раз мы курили с ним на катке, через неделю после того, как я начала ездить на машине. В тот вечер, я впервые ничего не боялась, сидя за рулем. И мне было очень весело. И мне казалось, что я лучший водитель.
(...)
«Достану, хочешь дунуть?» — написал он сразу же. «Да» — быстро ответила я.
Мы сидели на крошечной кухне в хрущевке, которую он недавно начал снимать с каким-то своим знакомым. Макс сооружал бульбулятор. Я рассказывала ему, что у меня завтра экзамен по литературной критике. «Ты уверена, что стоит?» — спросил он меня, высыпая траву из маленького пакетика. «Да конечно, — бодро ответила я, — сейчас меня посетит вдохновение, и я в раз все выучу и запомню»
«Ну, ну посмотрим, как ты выучишь», — сказал Макс с усмешкой. Мне почему-то странным показалось, что он не разделяет мой оптимизм. На самом деле, я не знала, что там за трава, и я понятия не имела, где он ее достал. Но Максим курил часто и регулярно, при этом он выглядел вполне здоровым и адекватным, любил читать книжки, занимался теннисом и даже ходил иногда на выставки. В общем, я решила, что мне нечего было бояться.
Мечтая забыть все эту критическую чушь, я втягивалась травой изо всех сил, так что во рту уже начинало горчить. Я хотела расслабиться, забыть обо всем, чтобы мне было легко и весело. «Давай, давай!» — подбадривал меня Макс. «Что ты как первый раз, в самом деле? Не умеешь что ли?»
«Я? Не умею? Да я…да я все умею!» — думала я и еще пуще затягивалась. Действия травы как-то не ощущалось, и мы спокойно продолжали нашу светскую беседу. Про то, стоит ли Максиму восстанавливаться в универе. Я считала, что стоит, а Макс был другого мнения.
Когда мы на пару все выдули, он предложил мне поесть. «Хочешь блинов?» Я послушно взяла тарелку и пошла с ней в зал. По пути я откусила кусок холодного безвкусного блина. «Сейчас мне будет хорошо», — подумала я и стала ждать.
Вдруг у меня немного закружилась голова, и я беспомощно села на край дивана. Почувствовав что-то не то, я крикнула: «Максим, мне как-то плохо!» Максим отозвался из кухни: «Да все нормально, ты только не пугайся!»
«Не пугайся? Что это значит? Можно испугаться? А что будет если я испугаюсь?» – пронеслось у меня в голове. И тут я испугалась. Испугалась как-то совершенно внезапно и неожиданно. От охватившей меня паники у меня во рту все пересохло так, что я не могла прожевать кусок блина и стала задыхаться. Кое-как выплюнув его, я закричала: «Максим!» уже плохо соображая, что происходит вокруг. Резко поднявшись с дивана, я пошла к нему, стены двигались, вертелись вокруг меня, мне казалось что они сейчас упадут, что мне никогда не выбраться из этой квартиры. Я пошла на кухню, через узкий темный коридор, который казался почему-то бесконечным. «Маким, Маким» — все время повторяла я. В конце концов я добралась до кухни.
«Мне страшно!» – прошептала я, сразу же бросаясь к нему. Я схватила его за руки, чтобы не оставаться одной, мне казалось, что если он куда-то уйдет, я умру от страха. У меня шизофрения, я сошла с ума, все, назад дороги нет. Господи, как же было хорошо, даже эта критика, такая ерунда, почему мне было так плохо? Хоть бы сейчас все было как раньше. Когда же это кончится? Когда все станет, как было? … Но ведь это трава, она внутри меня, она уже в моем мозгу, в легких, в коже…Я не смогу от нее избавиться, никогда. Я сошла с ума, я не могу не о чем больше думать, только об этом….Максим это сделал специально, он все знал, заманил меня сюда, в эту халабуду, он странный, я никогда не верила ему. И что это за трава вообще? Где он ее взял? Это отрава, мне плохо, а он мне даже не поможет. Я ему не верю, я его боюсь, господи!!! Что мне делать? Куда мне идти? Когда, когда кончится ее эффект? Почему у меня в голове эти мысли? Я хочу думать другие мысли, но у меня не получается, я думаю одно и тоже. Только об этом. Значит, я сошла с ума. От этой травы, и так будет теперь всегда, постоянно, это необратимый эффект, так бывает, это серьезно, что с этим делать…
У меня колотилось сердце, везде, даже где-то в висках, руки вспотели. Душать было трудно, как будто не хватало воздуха. У меня кружилась голова и меня тошнило, перед глазами полыли черные круги. Я почувствовала, что теряю равновесие.
Ася, пей скорее! тебе надо пить! Я залпом выпила очередной графин воды. Он кое-как затащил меня в ванну и стал обливать холодной водой. Я не слушалась его, не понимала, что он делает. Я кричала, хватая его за руки: «Что, что ты делаешь? Что происходит?»

(…)
Будильник зазвонил в 7 15. Я открыла глаза. Я увидела свет. Я была жива.
«Итак, что вы можете мне рассказать о критике марксистко-ленинисткого периода?»
Я уставилась в свой ответ, полностью списанный со шпоры, и стала читать, не понимая слов и не соображая, о чем я говорю. Она, не дослушав мой невнятный лепет, что-то спросила. Я молчала и улыбалась.
Вы что издеваетесь надо мной? Вы же совершенно ничего не учили! Ужас, белый лист, пустая голова! И вам не стыдно? Чем вы занимаетесь вообще на сессии?
Я молчала и улыбалась.
Что вы смеетесь? Что тут смешного?
Я все также молчала, тупо уставившись на меховой воротник на ее коричневом платье. «Интересно, когда она его стирает, она отстегивает этот странный вортник?» – почему-то подумала я.
Ладно, в честь прошедшего праздника поставлю вам тройку, — сказала она, быстро расписываясь.
Я схватила свою зачетку, свои вещи и пулей вылетела в коридор.
Ты че так радуешься? Пять что ли? — спросила меня напрряженная одногруппница, сидевшая с учебником на коленях на лавке около кабинета. Нет, три.- сказала я. И потом вдруг добавила с счастливой улыбкой:
Просто … меня отпустило!
Чего? – не поняла она. Но я уже бежала вперед по коридору, скорее к гардеробу.
На улице я сразу же выкинула шпоры и тетрадь с лекциями. Светило солнце, блестел белый, только что выпавший снег. Был отличный январский день.
PS: А c Максимом мы больше не курили. Он даже пить со мной с тех пор не хотел.