Карусель ч.2

Автор: Коtt После уроков я сидел напротив учительского стола. В застывшей тишине часы над доской отсчитывали тягостные минуты. Людмила Ивановна, одетая как на траур (черная юбка, серый пиджак, черная блузка), некоторое время смотрела на меня с таким видом, точно разглядывала фурункул на моем носу. Затем придвинула ко мне раскрытый дневник.

- Что все это значит?- спросила она и утомленно потерла виски.

В графе оценок я увидел емко вписанную тройку удалых «гусей» и ниже аккуратные буквы:

«Просьба обратить внимание на успеваемость вашего внука».

Следом размашистой кардиограммой шел в контрнаступление нервный бабушкин почерк.

Я не без труда разобрал грозную сентенцию:

«Поставить ученику двойку – значит расписаться в собственном невежестве!!!» — решительно декларировала бабушка.

-Ну так что все это значит?- повторила Людмила Ивановна,- будь добр, объясни.

-Не знаю, — глупо пожал плечами я.

-Что, разве я не права?!- немного помолчав, возвысила голос она,- разве не заслужил ты эти отметки?!

Я опустил глаза и кивнул:

-Заслужил, Людмила Ивановна.

-То- то же. Слава богу, хоть это ты понимаешь,- сказала она чуть тише,- а вот бабушка твоя, видимо, нет. Так ведь?

Я снова безвольно кивнул.

-Эх, Витя, Витя…- Людмила Ивановна встала, прошлась к окну, немного постояла там, потом вернулась, снова села за свой стол, пристально посмотрела на меня. – Ну скажи мне, в кого ты только такой уродился?! У тебя ведь интеллигентные родители! Папа- военный. Полковник! Мама… Мама твоя кем работает?- осекаясь, требовательно спросила она.

-Учителем музыки,- промямлил я, глянув на нее исподлобья

-Учителем музыки…- задумчиво качала головой Людмила Ивановна,- интеллигентная женщина, деятель культуры! А бабушка твоя, Вить?! Бабушка твоя была лучшим врачом района! Было время, к Зинаиде Николаевне со всех окрестных деревень съезжались лечиться. Иной раз, даже из Вачи приедут! Почти пятьдесят лет она проработала в нашей амбулатории, помогала людям. В поселке все ее любят, ценят и уважают.
А ты?! А ты позоришь ее… Самому-то не стыдно, а Вить? Ведь ты хуже всех в классе! Даже у Носова успеваемость лучше. А у него мать с тремя классами образования, буфетчицей в нашей столовой работает, и отец был алкоголиком. Прошлой зимой упился и замерз в сугробе у сельсовета. Носову не с кого брать пример, но он старается, и свои тройки честно зарабатывает…

Людмила Ивановна сложила руки как в молитве и принялась катать огрызок карандаша в ладонях.
На мгновенье задумалась.

-Ну вот что,- точно пробудившись, вдруг выпалила она, роняя карандаш на стол,- сегодня вечером я вас навещу, пообщаюсь с Зинаидой Николаевной.

Весь вечер мы с бабушкой прождали ее, но она так и не явилась.

- Небось, стыдно с харей, разъебурихе, обсерилась чай,- сказала тогда бабушка.

Скорей всего, так оно и было. Мою бабушку в поселке побаивались. Старушка моя была сурового нрава. К тому же, малость с приветом.

Она, к примеру, могла сутки просидеть на табуретке в коровьем хлеву, сжимая в руках кухонный топорик, если накануне ей приснился сон, будто бы нашу Зореньку похитили.

Как-то ночью бабушка не могла уснуть. Луна повисла прямо над нашим домом. От яркого света не спасали даже плотные занавески. Бабушка в соседней комнате капризно скрипела пружинами дивана и блажью орала на меня за то, что я «жег в избе свет» .
Все мои объяснения она упрямо игнорировала.

-Витьк,- не унималась бабушка,- гаси огонь, кому сказано! На дворе ночь-полночь, спать надо, а у нас свет наматывает, почем зря. И в сенях гаси, скотину на дворе перебаламутишь! Витьк, кому говорят! Вот ведь худой блядь-сука, смотри, щас встану — ухватом переебу!

Я вынужден был скрыться от греха в холодном чулане, иступленно пялясь в, изъеденные мышами, обои, и выжидая когда она наконец угомонится.


После обличительного бабушкиного послания в нашем классе произошли некоторые перемены. Все дело в том, что Людмила Ивановна решила разделить учеников на две группы. На сильных и слабых. Сильные попадали в группу А, слабые, соответственно, в группу Б. Стоит ли говорить о том, что я попал в слабую группу.

Сильной группе полагалось сесть за парты у окон, а мне и еще пятерым «второсортникам» пришлось расположиться на соседнем ряду. Таким образом, мы с Антоном оказались по разные стороны баррикад. Любопытно, что даже двоечник Носов, который неделю назад отнял деньги у первоклашки, а на днях едва не затопил школьный сортир, занял свою нишу в группе А.

Уроки наш реформатор теперь проводил по-новому. «Отстойникам», как окрестила нас толстуха Маркова, Людмила Ивановна давала облегченные задания и на уроках почти не спрашивала. Мы словно перестали существовать. Другая группа занималась по обычной программе.

Поначалу мне это даже нравилось. Я был рад, ведь меня, наконец -то, оставили в покое и я мог забыть об этих идиотских «каруселях». Но это продолжалось совсем недолго.
Не знаю как мои одногруппники, но я вскоре стал чувствовать себя опасным инфицированным, насильно изолированным от общества. Невидимая стена, разделившая наш класс на два лагеря, загнала меня и моих коллег по несчастью в карантин.

Оказавшись отрезанными от коллектива, мы, парии, вовсе не сплотились. Напротив. Мы старались при каждом удобном случае подмазываться к «ашникам». Я заметил, с какой подлой легкостью мои одногруппники занимали сторону соперников, когда те «лошили» кого ни будь из наших.
Если обстреливали очередного бедолагу из ручек бумажными комочками, или же атаковали «чушкованной» тряпкой, или выдергивали из-под задницы стул, так что сидящий, падая, бился головой о шкаф, мои одногруппники начинали гоготать в унисон с вражьим лагерем.

Раньше в столовке мы обедали все вместе за одним большим общим столом, теперь же группе Б накрывали отдельно. Для нас вдруг стало не хватать мест. И мы вынуждены были сиротливо ютиться за соседним столиком. Суетливая и маленькая как гном буфетчица (мама Димки Носова), не замечая нас, с подносом проносилась мимо и угощала коржиками и киселем ребят за общим столом. Там ее чадо развлекало себя, подбрасывая хлебные шарики, безуспешно пытаясь поймать их ртом.

Антон стал избегать меня. В перемены он устраивался с книжкой на подоконнике и если я подходил к нему, только раздраженно цыкал. После уроков в раздевалке я часто видел, как он торопливо стаскивал с ног сменную обувь, кое-как зашнуровывал ботинки и быстро сваливал, видимо опасаясь того, что я могу увязаться за ним.

Так я остался совсем один. Стал тенью отца Гамлета. Превратился в монаха-схимника. И было мне по-лермонтовски и скучно и грустно. Иной раз ловил себя на том, что разговариваю сам с собой.

Потом я твердо решил больше в школу не ходить. Чтобы бабушка ничего не заподозрила я, как и раньше, просыпался в семь утра, проглатывал яичницу, хватал портфель и уходил из дома. До обеда шатался по поселку. Местные псы стали узнавать меня в лицо. Радостно поскуливая и виляя хвостами, они набрасывались на меня и вылизывали мои руки своими влажными горячими языками. Иногда я, как партизан, или как беглый каторжник, часами бродил по лесу. В дождливую погоду я прятался в нехитром пастушьем шалаше у оврага. Возвращался к двум часам дня. (В это время как раз заканчивались занятия). Обедал и делал вид, что готовлю уроки. Но через неделю мой обман все же вскрылся.

По субботам бабушка обычно ходила в сельмаг купить хлеба, а заодно и посплетничать. И тут чересчур болтливая продавщица тетя Тоня, по-старинке щелкая деревянными костяшками счет, возьми да и брякни:

-Теть Зин, а чёит внучок твой с портфелем по селу без дела шарахается. Каждый день его вижу. И с утра и среди дня. Идет, архаровец, глаза прячет, будто украл чё…

В понедельник бабушка лично проводила меня до школьного крыльца.

-Еще раз прогуляешь,- строго проговорила она, грозя скрюченным узловатым пальцем,- я каждый день буду приводить тебя за руку как маленького. Пускай все смеются над тобой.

-И пусть,- буркнул я себе под нос,- все равно я из школы этой поганой свалю. И дом учителки нашей рано или поздно подпалю.

Бабушка была туговата на ухо. Мое злобное бормотание не расслышала.

-Сколь там натикало?- остановилась бабушка, отпустив мою руку.

-Без десяти,- взглянул я на зеленый циферблат массивных офицерских часов, доставшихся мне от покойного дедушки.

- Давай-ка приводи себя в порядок, а то как чох – мок ходишь, — бабушка что-то стряхнула с моего плеча,- рубашку заправь, из-под пятницы – суббота торчит.… и марш на занятия!

В школе, казалось, никто и не заметил моего недельного отсутствия. Лишь дьявольски сверкнула глазами Людмила Ивановна, когда я, забывшись, сел не на свой ряд.


Как-то раз на физкультуре мы играли в футбол. Группа Б против нескольких ребят из группы А. Наша команда выигрывала со счетом пять – три. Я был нападающим. До конца игры оставались считанные минуты. Женька Копылов дал мне хороший пас. Я взял мяч и, уверенно обводя соперников, реактивом помчался к воротам. На воротах, чуть согнувшись и немного подавшись вперед, уперев руки в колени, стоял Носов. Когда я был уже совсем близко, он развел руки, словно хотел броситься ко мне в объятья, и стал нервно семенить из стороны в сторону. Я ударил с подкруткой. Мяч пролетел между его ног и запутался в сетке ворот.

-Шесть-три! Шесть-три!- ликовал Копылов. На бегу он стянул с себя мокрую от пота майку и пропеллером раскручивал ее над головой.

Тут я почувствовал мощный удар в спину. Удар был такой силы, что отдало в голову. Выпятив грудь и выгнув спину, перебарывая боль, я обернулся.

-Сучара, бля!- скалился Носов и уже заносил руку для следующего удара.

Я успел отскочить, принять боксерскую стойку и блокировать кулак Носова. Сразу же атаковал его с правой. Попал в лицо скользячкой. Он схватился за челюсть, как при зубной боли, сел на корточки и захныкал.

-Пидор! Гнида! Пизда-а-а тебе!- всхлипывал Носов, закрывая лицо ладонями.

Нас моментально окружила толпа любопытствующих. Несколько ребят, куривших на заднем дворе, побросали сигареты и устремились к нам.

-Диман!- прокричал невысокий, коренастый, с оттопыренными ушами парень из седьмого «Б» — да ебни ты ему, че ты!

Однако Носов поспешил покинуть поле брани. Распинывая желтую сухую листву, он широко шагал, прижимая ладонь к щеке, другой рукой по-лыжному отмахивал.

-Позже поговорим, салага,- проскрипел семиклассник, сплюнул себе под ноги, и побежал за Носовым. Он догнал его, ободряюще похлопал по плечу и стал что-то назидательно внушать ему на ухо.

На уроке литературы я с удивлением ловил на себе восторженные взгляды одноклассников. Ребята оживленно перешептывались и смотрели на меня как на героя.
В перерыве они обступили мою парту, не переставая восхищаться:

-Как ты его, а! Молодчик! И поделом ему, не будет больше выпендриваться…

-Да ладно вам, чего вы… — скромничал я,- подумаешь, ерунда какая…

Носов после физкультуры на уроках в тот день так и не появился.

После занятий я вышел из школы вместе с Антоном. Мы снова хотели прогуляться по нашему старому маршруту — через «фазенду» Шурика Огородного.
Но не успев пройти и десяти метров, дорогу нам преградил Носов и его лопоухий друг.

-Вить, я, пожалуй, пойду, а ты разберись-ка с этими ребятами,- сказал Антон и, пожав мне руку, поспешно двинулся дальше.

Я проводил его изумленным взглядом.

-Отойдем, базар есть,- похлопывал ладонью по кулаку Носов.

Лопоухий стоял к нам боком, курил и равнодушно смотрел в сторону.

-Ну пойдем,- согласился я, незаметно снимая часы с запястья и убирая их в карман брюк.

От моего друга -иуды тогда уже и след простыл.

Меня привели на зады шуриковского огорода. Место было выбрано грамотно. С одной стороны глухой забор, с другой — непролазные заросли черемухи.

Лопоухий приблизился ко мне почти вплотную и, не вынимая сигареты изо рта, выпустил дым в лицо. Я чуть отступил и закашлялся.

-Че, сученок, крутой? – прошипел он, и исподтишка ткнул меня кулаком в живот.

Я согнулся пополам. Попятился назад, захрипел, пытаясь вздохнуть.

-Ну-ка, дай я,- взвизгнул Носов и, подпрыгнув, лягнул меня ногой в ухо.

Я пошатнулся, но устоял. В голове зазвенели на разный мотив колокола.
Вцепившись мне в волосы, он повалил меня на землю. Я разбил нос о какую-то корягу. По губам и подбородку потекло теплое.
Вдруг послышался дикий топот, хруст ломающихся веток и шум листвы. Будто ко мне приближалось кабанье стадо.
Из-за кустов как черти из табакерки выскочили три пацана. Лиц их я разглядеть не успел. Помню только, что на одном из них была красная безрукавка.

-Хуярь его, ребя!- вопил Носов,- он ваш!

На меня посыпался град ударов. Тело сковывало от судорог, словно электрические разряды пронзали меня насквозь. Я лежал, свернувшись калачом, прижав колени к груди и, сцепив пальцы на затылке, руками закрывал голову.

Не знаю сколько это продолжалось, но через некоторое время я услышал пронзительный разбойничий свист и фальцет Носова:

-Шухер! Валим!

По топоту, отдававшемуся от земли, я понял, что мои обидчики бросились врассыпную.

Спугнул их Шурик Огородный. Если бы не он, кто знает, чем бы все это могло обернутся для меня.

Он помог мне подняться. Рукавом гимнастерки утер кровь с моего лица.

-Ты как, парень? – спросил он, поддерживая меня за локоть.

-Жить буду,- шмыгнул я, сплевывая малиновой слюной.

-Пойдем-ка, умоешься, тут недалеко,- сказал Шурик,- кости-то хоть целы?

-Да вроде.

- Ну, давай паренек, пойдем помаленьку.

Пока мы шли, я хорошенько рассмотрел его. Скуластое, угрюмое лицо, щетина, впалые щеки, сплюснутый, чуть сбитый в сторону нос, глаза такие, точно пронзают тебя насквозь, на крепкой шее тонкий шрам, словно от удавки. Высокий, поджарый. Прямой, как тетива лука. Шаг твердый, уверенный.

К себе в баню он приглашать меня не стал. Видимо, постеснялся.

-Посиди здесь минуту, я сейчас,- сказал он и, склонив голову, шагнул в предбанник.

Я опустился на лавочку под яблоней. Задрал штаны. Ноги мои были сплошь в ссадинах и лиловых гематомах. Левое ухо горело огнем. В носу застыла кровавая корка. Спина ныла, словно по мне проехался каток.

Спаситель мой вскоре вернулся с тазиком студеной воды, пузырьком йода, комком серой ваты и какими-то кусками ткани.

Я обработал раны йодом, приложил холодные компрессы к уху и переносице.

Шурик устроился напротив меня на пеньке, вкрутил в закоптившийся костяной мундштук «приму», чиркнул спичкой, закурил.

-За что ж тебя так, малой?- спросил он, стряхивая пепел на, завернутый лодочкой, лист подорожника под ногами.

Я рассказал ему свою историю. Живо и подробно, стараясь ничего не упустить.
Он внимательно, не перебивая, выслушал меня и, как Вергилий, задумчиво проговорил:

- Звериная неприязнь к чужаку. Эти шакалята просто боятся тебя, малой. Они смелые только в толпе. А ты сильный. За это и отхватил. Был бы слабаком, тебя не стали бы бить, а задавили бы морально…

Он докурил, выдернул окурок из мундштука, затушил о пенек:

-А вот с Людмилой Ивановной вашей все сложней…

Шурик немного помолчал, поскреб небритый, с небольшой ямочкой, подбородок.

-Ты вот что, малой. Наведайся к ней как ни будь вечерком, как стадо пригонят, часов в девять, погуляй возле ее дома и акуратнехонько так понаблюдай… Ты, я вижу, парень -то вроде толковый, сам все должен понять. Где живет она знаешь?

-Нет,- мотнул головой я.

-В проулке на Колхозной. Сразу за бабой Маней-Ягодой, последний дом с пристройкой такой чудной, не спутаешь…

Он расстегнул гимнастерку. На рельефной с шоколадным загаром груди синела армейская наколка: парашют, в центре на стропах — звезда и ниже — два перекрещенных самолета.

Я набрался наглости и спросил:

-Простите, а как так получилось, что вы живете… ну… в бане?

Шурик откашлялся в кулак, искоса глянул на меня и улыбнулся уголком рта:

-Много будешь знать, малой, скоро состаришься.

Он поднялся с пенька, отряхнул сзади треники, взъерошил мне волосы.

-Ладно, топай давай. Дома, небось, заждались уж…

Так я и ушел, ничего не узнав о странном, нелюдимом человеке, спасшем меня от тяжелых увечий.

Позднее бабушка, измотанная моими бесконечными расспросами, все же сдалась.