Праздник Преображения (1 часть)

Автор: Васёк Директор парка-музея «Аполлон» бывший художник и диссидент Роберт Иванович Янсонс жарким августовским днем возлежал в тени деревьев на парковой скамейке. Он выбрал отдаленную аллею и расположился там свободно, то есть в одних плавках. Он носил седую бороду с усами и длинную беспорядочную седую шевелюру. К тому же, соблюдаю богемную традицию, был полупьян. Ему давно уже было пора проконтролировать подготовку к вечернему мероприятию. Сегодня неутомимая скрипачка Безбожная со своими девушками давала концерт, посвященный какому-то православному празднику. Кажется, это было Преображение Господне. Янсонс не очень интересовался модными нынче православными традициями. Но работа есть работа. Он, нехотя, принял вертикальное положение, и пока ещё сидя, почесал подмышки и волосатую грудь. Затем напялил сандалии, джинсы и коричневую футболку; и поплелся к открытой эстраде и окружающим её скамейкам.

Проходя мимо особой площадки, где располагались свергнутые кумиры советского периода: Дзержинский, Калинин, Горький, Брежнев и сам Иосиф Виссарионович, обрамленный печальными жертвами Гулага, — он заметил молодую стройную мамашу с карапузом лет 5-6-ти. Карапуз указывал мамочке на страшный застенок за колючей проволокой, до отказа забитый камнями-головами. Мальчик, очевидно, спрашивал маму: «Что это такое?». Или – «Зачем их туда посадили?
Им же там тесно…». Мамаша смущенно потащила мальчика за руку по дорожке, ничего ему не отвечая. Роберт Иванович, чуть нахмурился и поплелся дальше, но потом приостановился и проводил уходящую женщину долгим голодным взглядом.

+++

В огромном пустом бассейне плещется одинокий пловец. Он плавает уже долго и получает явное наслаждение от этого полезного занятия. Его рабочий день закончен. Возможны какие-то экстренные сообщения, но если он распорядится, то его не станут беспокоить. Он как раз и думал, распорядиться ли ему на этот счет? Звали его Василий Пысин. Работал он Президентом России.

Наконец, он выбирается из воды, надевает белый пушистый махровый халат и пляжные резиновые тапочки. Стерев с лица капли воды полотенцем, он подходит к столику с напитками и выбирает морковный сок. Налив высокий стеклянный стакан выпивает, медленно ощущая нежный бодрящий вкус напитка. Пысин любил спорт с молодости и понимал толк в трезвом продуманном образе жизни. «Пора бы внести жесткий закон о запрете курения» — пронеслось у него в голове. Но он отогнал эту мысль. Сейчас отдых. А думать о законах это его работа. Отключиться. Отключиться! Надо дать отдых мозгу. Плаванье приятно благотворно расслабляет весь организм. Но иногда мозг не подчиняется физиологическим сигналам. Он продолжает работать. Это непорядок. Надо научиться полностью подчинять своей воле сознание.

Пройдя в душевую и быстро ополоснувшись, он в халате прошел в жилую зону своей резиденции. Жена уже ждала его в столовой. Рядом стояла официантка и, как всегда приветливо улыбалась Пысину. Он не любил вокруг себя мрачные лица. Сам он мог себе позволить серьезную строгую маску на лице. Но он и должен был в официальной обстановке быть строгим и сосредоточенным. А подбирая сотрудников для своего окружения, он очень ценил в них умение излучать доброжелательность, радость, бодрость.

Слегка раздвинув уголки губ в некое подобие улыбки, Пысин поприветствовал обеих женщин. Но жена, уже давно изучившая все нюансы настроения мужа, поняла, что некая мысль слегка печалит мужа. Подобно легкой тучке она досадно пятнила чистый голубой небосвод душевного настроя Президента. Пысин легко и бесшумно пронес свое тренированное тело к своему стулу, усадил его. Он послал короткий нервный импульс своей правой руке, которая точно и экономно преодолела расстояние до столовых приборов и взяла вилку. Пысин приподнял вилку, и на мгновенье задумался, в какую закуску направить её. Так и не решив, куда её направить, он внимательно посмотрел в глаза жены. Она чуть встревожено всматривалась в его глаза. Она знала, что он сейчас скажет ей что-то важное. Только не надо торопить его расспросами. Он сам все скажет.

И в самом деле, после небольшой паузы он спокойно произносит: «Дуся, пора объявлять меня Лидером нации». И опускает вилку на кусочек сыра.

+++

А далеко за Уралом, почти на китайской границе в своем родном исправительном учреждении отдыхал после трудового дня бывший всесильный гений бизнеса Роман Боровицкий. Он пытался чифирить, а своего соседа Рамаза Гробадзе попросил постоять на стрёме. То есть поглядеть в окошко. Опрокинув пол-пачки чая на стакан, Роман задумался, закрыв глаза. В последнее время он часто так застывал. Борьба с тупой государственной машиной утомила его, и он стал осваивать восточные техники погружения в медитативное состояние. Тихо бормоча мантру: ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ, — он уносился мыслью далеко-далеко в глубины космоса. Мрачное небо над тайгой поддалось его мощному духовному порыву, и прямо над его бараком вдруг разошлась густая облачная пелена, и луч далекой звезды ярко сверкнул и принес Боровицкому весть о духовной победе над смертью; и стал наполнять его силой физической.

«Всесильный Будда», — молил про себя Боровицкий, – «лиши силы неправедную власть! А гонимым и убогим дай силу!» Такой неловкой молитвой он просил Будду о справедливости.

+++

Повечерело над парком «Аполлон». Но особой прохлады вечер не принес. Счастливые праздные граждане заняли столики летних кафе в пределах парка и потягивали прохладительные напитки. А Роберт Иванович был вынужден надеть некое подобие светлого летнего костюма. Через десять минут должен был начаться православный музыкальный концерт. Что-то от Бортнянского до Щедрина. Роберт Иванович галантно поцеловал знаменитой скрипачке Светлане Безбожной ручку. Тем более что она это очень любила. Предстоял традиционный выход директора Янсонса на эстраду, где он должен объявить для местных пенсионеров и представителей местной управы программу концерта ансамбля «Перголези плюс». Причем ловко связать её с Преображением Господним.

Но что-то неладное случается в этот миг с директором. Некий импульс, напоминающий резкий скачок кровяного давления. И тут же мощный возбудительный рефлекс заставил дремлющий доселе директорский фаллос вознестись ввысь в направлении таинственного черного космоса. Похоже, сбывалась молитва осужденного Боровицкого. И гонимый и убогий пьяница Янсонс обрел силу физическую и духовную. Пора было начинать праздник, а Роберт Иванович вдруг рванул с эстрады к ближайшему кусту, безжалостно рванул одну из веток и, прикрыв ею себя ниже пояса, вышел к микрофону.

«Дорогие гости, — начал он бодрым приятным голосом, — сегодня всенародный праздник Любви. Сейчас выступит наша любимая Светлана Борисовна Безбожная со своими девушками-красавицами… (далее в его речи зазвучали игривые интонации). Посмотрите на них: год от года они хорошеют и молодеют. Я предлагаю тост…»

Сидящая в первом ряду ещё стройная светловолосая, с лошадиным лицом сорокавосьмилетняя заместительница главы управы Титькина недоуменно смотрит на своего помощника – мужчину с тяжелой челюстью и идеально стриженой головой. И произносит: «Борис, какой праздник Любви? Что он несет? Сегодня Преображение Господне, я точно знаю. Мы же сегодня были на службе в Храме».
Заместитель Борис мычит что-то вроде: «Зоя, не волнуйся; он просто пьян. Может, его уволить?..»
В это время догадливая Светлана Безбожная подошла к зарвавшемуся директору и, нежно взяв его под локоток, отвела его за кулисы. При этом Роберт Иванович улыбался ей, лихорадочно сверкая глазами. «Перголези плюс» затянул что-то одухотворенное и, слава Богу, концерт поплыл по волнам музыки.

+++

Просмотрев, как всегда перед сном сайт «Одноклассники», Президент Пысин с удовлетворением отметил, что его страничка все ещё живет и здравствует, поблагодарил мысленно некоего доброхота, который взял на себя труд регистрации и публикации его, президента, фотографий. Подойдя к постели и ласково взглянув на супругу Авдотью, читающую женский роман, он только собрался нырнуть под широкое двуспальное одеяло, но…
О, это роковое НО! Секундная боль в сердце, пот и слабость посетили Пысина одновременно. Жена среагировала мгновенно:
«Что с тобой, Вася?»
Пысин охнул и выдавил:
«Что-то меня качнуло… ударило…»
«Вася, с тобой такого никогда не было».
Пысин осторожно присел на край кровати и пробормотал печально:
«Знаю, не было…»
Авдотья протянула руку к рации и вызвала:
«Дежурный?!»
Голос в ответ:
«Я слушаю вас, Авдотья Петровна».
«Срочно врача к Президенту».
«Может, не надо?» — проканючил Пысин, тут же превратившийся в мальчика.
«Не возражай, Василий, твое здоровье принадлежит стране».

+++

Переполненный какими-то неясными чувствами и внезапно нахлынувшими на него силами Роберт Иванович метался по парку, пугая целующиеся пары. Как вдруг у калитки со стороны переулка он заметил ту самую милую женщину, что гуляла днем по парку с маленьким сынишкой. В мгновение ока, оказавшись рядом с ней, он гостеприимно раскрыл руки.
«Добрый вечер! Мы очень рады видеть вас! Я, как директор парка, поздравляю вас с Праздником Любви. Вы вовремя подошли. Скоро начнутся танцы. Иллюминация у нас чудесная…
«Спасибо, я знаю. Вообще-то я хотела на концерт классической музыки…»
«Разумеется, и это у нас есть. Вот Светлана Бестужева, э-э… то есть Безбожная… со своими зверями…»
«То есть как?»
Но директора понесло.
«Роберт Иванович», — представился он, при этом изысканно приложился губами к её ручке. – «А вас как величать?»
«Меня Марьяной» — послушно ответила женщина, не в силах противостоять ласковому напору Роберта Ивановича. И даже вставить слова она не могла, чтобы прояснить, какое отношение имеет Безбожная к зверям; и с каким-таким Праздником Любви её поздравляют.
А Янсонс продолжал разливаться соловьем:
«Чудесное, чудесное имя! Марьяна! Помните Толстого — «Казаки»? Киреенко в роли Марьяны, ну и там остальные… Этот шахтер Андреев там все чихирь пил… Пиво у нас чудесное. Пойдемте?»

Почему женщина Марьяна согласилась пойти с Янсонсом пить пиво – нам непонятно. Ведь она уложила, наконец, спать сына Игорька, и оставила с ним на всякий случай свою маму; и теперь шла в парк с определенной целью – послушать классический ансамбль, о котором давно слышала, и который видела только по телевизору. Ей очень нравилась обаятельная энергичная руководительница ансамбля. Марьяна знала, что Безбожная с консерваторской скамьи собрала в единый коллектив юных исполнительниц и вдохновила их своей оригинальной идеей. «Перголези плюз» – это романтическое и в тоже время современное название придавало ансамблю дополнительный модный флёр. Марьяна предвкушала и ждала сегодняшнюю встречу с прекрасным.

А оказалась за одним из столиков в стилизованном китайском садике с прудом, мостиком и крашеными драконами. Роберт угощал её фирменной вареной мясной рулькой и немецким пивом «Гёссер», разлитым в пластиковые литровые стаканы.

«Не укоряйте меня в душе! Я давно хотел с вами познакомиться, а музыка слышна и здесь»
«Да-да, я не сержусь. Кажется, это Бортнянский. Или Рахманинов?»
«Он, он родимый. А вы знаете, он тут недалеко музыку преподавал в женской гимназии на Софийской набережной».
«Кто, Бортнянский?»
«Нет, Рахманинов. Тоже диссидентствовал».
«Он? Почему тоже?»
«Я в свое время был заклеймен этим титулом. Но успокоился, остепенился. Служу власти. Директорствую. А где ваш чудный малыш. Уже спит. Как его зовут?»
«Да, Уже спит. Игорёк. Игорь Романович. Я с ним маму оставила. Очень хотелось на концерт вырваться. Мама не всегда может посидеть. Плохо себя чувствует»
«А папа?»
«Папы сейчас нет».
«А! Виноват, Марьяна, не буду вторгаться…»
«Ничего. Так вы меня тут уже видели?»
«Разумеется. Почти каждый день вами любуюсь. Я вам не льщу, упаси Бог! Я по образованию художник, и понимаю толк в пластике».
«А я тоже обратила на вас внимание. Ну, не в смысле… Просто вы такой необычный. Оригинальный. Я так и подумала, что вы художник. Или скульптор»
«Вы знаете, сегодня будет необыкновенная ночь. Я это предчувствую. Только что я испытал титанический прилив сил. Могу все сокрушить, а потом заново создать».
«Да вы меня пугаете. Может, вы пришелец?»
«Я вижу, мы понимаем друг друга», — многозначительно заключил Янсонс и заказал у официанта-китайца триста грамм коньяку.

+++

Мухтар Нурсултанович Алибеков, известный специалист-терапевт, главный врач, Центральной клинической больницы Медицинского центра Управления делами Президента Российской Федерации, член-корреспондент РАМН, сидел на стуле перед постелью президента Пысина. За стулом Алибекова стоял взволнованный с бордовым цветом лица, лечащий врач президента Анатолий Кузьменко.

Случай произошел экстраординарный. За восемь лет работы на посту президента Василий Пысин ни разу (ни разу!) не пожаловался на здоровье или просто на плохое самочувствие. Регулярный занятия спортом надежно закалили его организм. Потому-то Кузьменко так трясся и пыхтел, что он совершенно отвык каким-то образом диагностировать своего подопечного. Узнав о происшедшей в сердце Пысина резкой боли, он умолил своего учителя лучшего диагноста страны Алибекова приехать вместе с ним. Пока медсестры делали Пысину кардиограмму, Алибеков с профессиональной блаженной улыбкой на устах успокаивал первую леди страны Авдотью Пысину.
«У вашего мужа, Василия Васильевича, удивительно крепкий уравновешенный организм. Я уверен, ему что-то показалось. Знаете, может быть, секундное падение напряжения в электросети. Всякое бывает. Ну, что там?» – он величаво обратился к медсестрам. Одна из смущенных сестричек (они были впервые в покоях самого Пысина) подала Алибекову ленту кардиограммы. Мельком взглянув на ленту, Алибеков расплылся в улыбке еще шире, еще благостней.
«Ну, вот. Идеальная кардиограмма. Успокойтесь. Василий Васильевич, я не нахожу никаких поводов к беспокойству. Ложитесь спать. Утро вечера мудренее. Завтра встанете, как огурчик».
Пысин облегченно освободился от проводов и присосок, сел на постели и внимательно и серьезно посмотрел в глаза Алибекову.
«Спасибо, профессор. Видимо, вы правы. Что-то почудилось».
Пысин торжественно встал, видимо, давая понять, по рабочей привычке, что аудиенция закончена.

+++

Сосед Романа Боровицкого Рамаз Гробадзе спал богатырским сном. Зауральское время перевалило заполночь. И в то время, когда Москва догуливала свои вечерние часы, Роман в полумраке барачной комнаты приступил ко второму стакану чифиря. При этом он не переставал обращаться к Богу, смешивая православные молитвы с буддийскими мантрами. Боровицкий прошел долгий духовный путь. Долгий — не по календарю, а по внутренним душевным этапам. От мощного богатейшего олигарха страны через политические оппозиционные тернии к умудренному жизненным опытом монаху-отшельнику. Отработав дневную норму в колонии, давно не обращая внимания на унижающие его выпады вертухаев, он уносился в те дали вечного бытия, куда не было доступа никому из окружающей его действительности.

Тягостные, хотя и счастливые встречи с женой, положенные по закону, и, слава Богу, происходившие; ненадолго вносили в его существование прежние ощущения и мысли. Он, конечно, любил свою жену и сына, но больше любил восторг своего уединения, час молитвы, единения с духовным и нравственным идеалом, называемым людьми Христом, Буддой или как-то по-другому. Не важно.

Роман заворожено вглядывался в лунный лик, почти единственный источник света в комнате. Только огарок свечи освещал лицо Романа и кусок стола. Черный небесный провал в облачной пелене над бараком постепенно разрастался. Хоровод отдельных ярких звезд мешался с белой крупой Млечного пути. Редкие спичечные чирканья комет заметно учащались. А главное, тяжелая возбуждающая энергия космоса валилась из этой небесной дыры на Романа и на всю засыпающую и разметавшуюся по земле Россию.

Роман впадал в нирвану. Он приближался к Богу. Он мысленным взором видел, что творит его молитва. Он знал, что Пысину сейчас плохо, а его жена, сын, душевно близкие друзья получают сейчас заряд мощной животворящей энергии. И сознание этого наполняло Романа гордостью, счастьем, ощущением полноценной жизни. Да, он был исполином духа, он реально менял жизнь человечества. Он был почти всемогущ – здесь в позорном заключении.

+++

А в воздухе и пространстве парка «Аполлон» творилось что-то странное. Обычно в это время крепкие, но нервные, средних лет охранники метались по аллеям и отрывисто напоминали посетителям: «Парк закрывается!» Но сегодня, действительно, случилась необычная ночь. На небе творилось что-то невообразимое. Кометы свергались с небес непрерывно. Яркость звезд перекрывала все привычные степени. Какие-то дальние раскаты грома звучали, время от времени, хотя ни намека на тучки не было. Оттого воздух «Аполлона» посверкивал и пахнул серой, пивом и коньяком. В дальних и ближних аллеях бродили озверевшие от страсти пары целующихся граждан. Все места за многочисленными столиками были заняты гуляющим людом. Посетители парка весьма усердно воздавали должное Бахусу. Чёрт его знает! Будто и в самом деле, народ отмечал Праздник Любви, как обещал экстравагантный директор Янсонс. Даже очень серьезный ансамбль «Перголези плюс» под конец своей программы лихо «бацал» шлягер АББЫ «Money, money, money…», а две юные скрипачки даже кокетливо исполняли вокал на английском языке.

Итак, о закрытии парка и думать было смешно. Тем более что сам директор настроен был на активный отдых со своей милой дамой, и способствовать исполнению режима работы парка он не собирался. Старший охранник пробовал уже сунуться к Роберту Ивановичу в его уютное гнездышко в китайском садике, но директор только от него отмахнулся.

Роберт Иванович не уставал. Как будто бы из космоса на него снизошла энергия, накопленная поколениями монахов-отшельников. С течением вечерних часов он обнаруживал всё новые резервы сил, которые немедленно бросал в любовную атаку на позиции своей дамы. Марьяна держалась в рамках, но обаяние Роберта Ивановича, несмотря на разницу в возрасте, производило на неё сильное впечатление. Это горение в глазах, красноречие и некая мечтательность его натуры очень напоминало ей образ её несчастного и далекого нынче мужа. Но что тут поделаешь? Как давно она не сидела, вот так: праздно, в красивом месте, ублажаемая живой любимой музыкой, угощаемая вкусной едой, окруженная нежной мужской заботой! Кто осудит эту замученную длительным постом и изнуряющими заботами о ребенке молодую и красивую женщину. Кто без греха, пусть бросит в неё камень!

« …Да! Было, было и моё время, и на моей улице был праздник. И я преподавал в Академии ваяния и монументализма. И наша демократическая мечта сияла мне, как путеводная звезда. Представь себе, Марьяншука, девочка моя: август 1991-го – время испытаний. Россия на переломе… Ты тогда была еще девчонкой. Верно?
«Да, Роберт Иванович, я тогда только в институт поступила…»
«Не надо, Марьянушка, не надо, какие могут быть отчества. Только Роберт… Давай, «на ты". Выпьем!»
«Мне хватит…»
«Всё. Последнюю. Я сам не люблю спиртное. Только сегодня, ради праздника…»
«Хорошо, Роберт, но сегодня церковный праздник. А мы…»
«Знаю. Но и Праздник Любви. Посмотри вокруг. Как люди радуются. Это неофициальный праздник, это глас народа, кровь язычников играет у нас в жилах. Ведь, правда?»
И не дожидаясь её согласия, Роберт поцеловал её кисть руки и выше – локоть. Марьяна усмехнулась и робко попыталась отдернуть руку, но он не дал. Разливая по рюмкам водку, он вернулся к мысли.
«Да, так вот. 1991 год. Демократия победила. Ельцин – наш Бог! И я в рядах революционеров рвусь на площадь Дзержинского, чтобы свергнуть ненавистный идол. Да, Марьянушка, я был там. Смотрите…»

Он достал из внутреннего кармана пиджака потрепанный бумажник и извлек оттуда заветное фото, на котором цепь молодых людей окружила живым кольцом площадь вокруг памятника Дзержинскому.
«Вот здесь, смотрите, правая рука… К сожалению, весь я не вошел в кадр… Это моя рука. А теперь он здесь, этот страшный символ то-та-лита-ризма».
С некоторым трудом выговорив сложное слово, Янсонс указал на мрачный силуэт Дзержинского, видный сквозь деревянную решетку беседки, где они сидели вдвоем.
«Он ежедневно давит мне на мозг… А где был тогда твой муж, Марьяна? На чьей стороне?»
«Мы еще не были женаты. Он был на старшем курсе и был секретарем комсомола…»
Янсонс побледнел, но взял себя в руки.
«Зря я тебя спросил. Так он, значит, был но-мен-кла-турщиком?!»
«Он был очень хорошим человеком, и сейчас тоже…»
«Марьяна, я сомневаюсь, что он понимает тебя так, как я. Наша встреча – это судьба…»
«Не надо так о нем… А сколько сейчас времени?»
«Не торопись уходить, девочка моя. Мне так тяжело. Посиди ещё со мной, я прошу тебя… я ни слова не скажу о нем»
«Хорошо, я посижу. Здесь так весело. Спасибо вам за этот вечер…. То есть тебе, Роберт…»
«Да, да», — счастливо забормотал Янсонс, легонько прикасаясь к губами к голому плечу Марьяны.
Марьяна, не обратив внимания на это прикосновение, продолжила:
«Мне жаль тебя, Роберт. Твое счастье в прошлом. И моё – тоже. Мы жили с мужем прекрасно. Он был очень добр. И не только ко мне, ко всем людям, особенно, к детям. Помогал. Поддерживал школы, новые институты…»
«И что же теперь? Вы расстались? Я тоже… Жена меня бросила, как только карьера моя стала давать сбой. Таковы женщины. Но ты, я чувствую, не такая… Будь со мной всегда, Марьяна. Ты – мой свет…»
«Роберт, дорогой мой, но я ведь замужем…»
«Как? До сих пор?»
«Да. Мой Роман в колонии. Его осудили».
«Твой роман. В каком смысле роман?..»
«Моего мужа зовут Роман».
«Не может быть. Какое совпадение! Твоего номенклатурного мужа зовут так же, как и знаменитого узника совести Боровицкого»
«Роберт, Роман Боровицкий – мой муж»

Описать выражение лица Янсонса мы не в силах, а потому на время расстанемся с ним и Марьяной Боровицкой.

+++

Вновь достигнув уравновешенного состояния, харизматичный Пысин, тем не менее, томился комплексом несделанного дела. В душе вечный отличник, он любил делать все «на пять» или, как раньше говорили – «на ять». Задержавшись в очень просторной ванной комнате, он стоял, глядя в зеркало. В нем отражались сверкающие идеальным блеском многочисленные сантехнические «игрушки»: умывальники, биде, унитазы разных цветов и видов, две гидромассажные ванны (одна выше уровня пола, другая, наоборот, утопленная вниз). Пысин не любил тесноты. Оттого ему были близка приверженность китайцев к огромным масштабам, в чем он убедился во время недавнего визита в Пекин. Пысин внимательно осмотрел глаза, цвет лица, состояние высунутого языка. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул ароматный дезодорированный воздух. Причем после выдоха делал пятисекундные задержки дыхания. Потом аккуратно установив ладони на пол, оторвал ноги от пола (причем предусмотрительно вынул ступни из тапочек-шлепанцев), и медленно вышел в идеальную стойку. Когда ощутил абсолютно комфортное состояние в такой необычной для человека позе, медленно опустил ноги на пол, точно попал ступнями в тапочки, вернулся в исходное положение и, окончательно успокоив дыхание, пошел в спальную комнату.

Авдотья ощущала душевное смятение из-за недавнего происшествия. Она уже не читала женский роман, а, приняв дозу валерьянки, пребывала в полудремотном полубредовом состоянии. Пысин, еще стоя, приоткинул одеяло и по-хозяйски оглядел фигуру лежащей жены. Авдотья и не заметила происходящей инспекции. Не спеша, улегшись рядом с женой, Пысин положил правую руку на её правое бедро. Затем перевел ладонь на низ её живота и начал его легонько поглаживать. Но почему-то никакой реакции, ни от неё, ни от него не последовало. Тогда Пысин засунул средний палец в священный женский проход, но и тогда он не дождался обычных физиологических результатов. Главное, что удивило Василия, это полная индифферентность его собственных чресл. Это уже походило на бунт. А, как уже нам известно, Пысину невыносима была мысль о несделанном деле.
Резко встав, и сразу попав ступнями в тапочки, он походил немного по комнате, затем сел в широкое удобное кресло напротив кровати и окликнул супругу:
«Дуся, вставай!»
Авдотья приподняла голову и, увидев сквозь туманную пелену мужа, ответила:
«Зачем, Вась? Я только стала засыпать».
Но неумолимый волевой голос супруга гудел грозно натянутой басовой струной:
«Дуся, ты должны мне помочь. Давай стрипиз!». И всемогущий президент нажал кнопку «Play» на пульте. В динамиках, окружающих комнату по периметру, АББА затянула известный шлягер «Money, money, money…»
Авдотья, не в силах выйти из дремоты, однако, приподнялась и села в постели. Она не вполне понимала, как ей нужно исполнять стриптиз, если на ней была одна ночная рубашка.
«Вася, у меня голова разболелась. Может, я тебе как-нибудь по-другому помогу?»
«Мне не надо по-другому. По-другому не считается. Мне нужно, как положено. То есть вдвоем. Танцуй чего-нибудь. Я в критическом положении»

Авдотья встала, и попробовал поколыхаться в ритм музыки, но неудачно. Тогда она возопила с отчаянием:
«Вася, я не проститутка. Я первая леди, все-таки! Не мучай меня. Попроси горничную, если тебе приспичило. А я посплю в другой комнате».
«Я тебе покажу первую леди! Танцуй, дура, твой муж погибает. Непонятно?!»
«Поспи, Вася, утро вечера мудренее. Слышал, что профессор сказал?»
«Коновал он, твой профессор. За что только государство деньги платит этим академикам! Что мне теперь за границу прикажешь ехать, диагноз ставить?!»
«Не знаю, Вася, завтра подумаем. Не терзай себя и меня. Спи...»
«Некогда спать — страна в опасности! Встань раком, если танцевать не можешь! Ещё женщина называешься»
Авдотья обреченно опускается на четвереньки.
«Подымай подол, чтобы я видел. Что тебе все объяснять надо?!»
Но затюканная Авдотья наоборот вскакивает на ноги:
«Урод! Вампир мерзкий! Что ты сосёшь мою кровь, гадкий человечишка?! Дорвался до власти?! Тварь! Крошка Цахес – злобный карлик, вот ты кто! Лучше сошли меня в Сибирь в колонию лес валить, чтобы меня там изнасиловали насмерть твои заключенные. Лучше так, чем с тобой!»

Пысин попятился к двери, будто собираясь бежать. Он был окончательно сбит с толку. Что творилось сегодня с ним и его супругой? Только дьявол это может знать.
«Бес вселился! Бес вселился!» – проносилось в мозгу Пысина. – «Вот оно. Надо было в церковь сегодня пойти. Ведь звали меня. Преображение Господне. Не пошел, дурак. Вот, получай!»

Выбежав в соседнюю комнату, Пысин хватается за рацию:
«Дежурный офицер! Срочно машину, сопровождение. Ехать на дом к академику… ну, этот, что сегодня…»
Пысин на секунду запинается, но тренированная память тут же подсказывает нужную фамилию.
«К Мухтару Алибекову. Узнать, где он сейчас находится: дома или на даче? И сразу ехать. Выполнять!»
Отключив рацию, Пысин садится и выдыхает воздух. Хотя бы это он сделал, как надо. «На ять».

А позабытая АББА по-прежнему сотрясала чистый дезодорированный воздух в жилой части загородной резиденции президента.

+++

Потрясенный Роберт Янсонс добежал до парапета набережной, перемахнул через него и скатился в воду. Испуганная Марьяна бежала за ним всю дистанцию, разделяющую их уютную беседку и Москва-реку, и напрасно взывала к нему:
«Роберт, успокойся, опомнись, ты мне дорог, очень дорог!.. Что ты делаешь? Не смей, жизнь священна, ты нужен людям!..»
Но пьяный в жопу Роберт уже плескался в грязной воде. И не один. Многие посетители парка, презрев таблички с предостережениями, купались, празднуя вечный Праздник Жизни и Любви. И сама скрипачка Безбожная, и её девицы, скинув концертные платья, к восторгу их недавних зрителей плескались и оглашали восторженным визгом ночной округ.

Дрянная вонючая вода быстро протрезвила Роберта Ивановича. И тогда он сообразил, что зря он форсировал парапет, когда издавна существует здесь удобный лестничный спуск к реке, через который он и выбрался на берег. Радостная и также нетрезвая Марьяна, (позабыв о существовании сына и мужа — узника совести, мотающего срок во глубине сибирских руд), встретила Роберта и, заключив в свои объятья, повела обратно в парк, чтобы где-нибудь его просушить и утешить. Но не таков был Роберт. Нет! Он и тут продемонстрировал любимой женщине, что он орел. Впав неожиданно для Марьяны и для самого себя в административный раж, он решил проверить, чем занимается его штат. И нюх повел его в правильном направлении.

В противоположном конце парка на газончике вдали от отдыхающих и шума городского наличный состав охранников, а именно, шесть человек на незаконно разведенном костре (а точнее на угольках) пекли что-то завернутое в фольгу. А пока все мужики баловались водочкой из традиционных пластмассовых стаканчиков.

Итак, Роберт Иванович вместе с сопровождающей его верной Марьяной вышел точно на цель. Но долго сердиться он не мог. И никто не испугался добрейшей души человека, пусть и директора.
«Та-ак», — изображая начальника, — затянул Янсонс. – «Костерок жжем, водочку попиваем. А парк почему настежь?»
Старший охранник, встав, начал отмазываться:
«Так вы сами, Роберт Иванович, отмашку дали. Мол, продолжать работу».
Мужики беззвучно давились от смеха, а Роберт Иванович продолжал веселую игру:
«Так – работу… А вы?.. Печёте чего-то? Чего?»
Старший:
«Рыбку-с, Роберт Иванович. Золотую…»
«Откуда?»
Старший продолжил, как бы шепотом, склонившись к уху Янсонса:
«Да из пруда у китайцев. Они у себя в Китае их готовят. А мы что, хуже?»
Роберт Иванович аж прыснул со смеху:
«Обхитрили, значит, китаёз? Молодцы! Русский солдат и кашу из топора приготовит».
Старший подхватывает:
«Так точно, товарищ командир! Голь на выдумки хитра!»
Довольный Янсонс по-пьяному целует Старшего в губы и распоряжается:
«Налить! Мне и даме».

+++

Бурлящая безумная вулканическая ночь продолжалась. В деревянном сарайчике, служащей конторой и кабинетом для директора Янсонса, сам он возлежал на рваном диванчике в одних плавках. Его одежда была развешана по всему тесному помещению. Марьяна в лифчике и трусах лежала тут же, уткнувшись, как щенок, в плечо директора. Оба пребывали в забытьи.
Со стороны Парка культуры им. Горького (кстати, скульптурный памятник пролетарскому писателю боком лежал здесь недалеко на газоне; и дети, и птички ежедневно играли и гадили на нем совершенно свободно); так вот, с той стороны доносились обрывки каких-то мелодий. Средний класс догуливал там свою ночь.

А здесь в «Аполлоне», брошенном на произвол судьбы директором и пьяными охранниками, жизнь текла хаотично, произвольно, подчиняясь естественным человеческим законам, не утвержденным никакими правительственными организациями. Кто-то еще продолжал дружескую беседу и угощение, кто-то блуждал в аллеях, кто-то ушел спать домой в комфорте спален, а кто-то заснул прямо здесь, на травке, на скамеечке или в обнимку с многочисленными скульптурными персонажами, которых в темноте можно было признать за живых. Некоторые свободомыслящие граждане спали в гуще кустов, свершив нежный и священный любовный акт. И Бог им судья! А погода была весьма теплая.

Тягостные видения витали в творческом воображении Роберта Ивановича. Они тревожили его неверным неуловимым своим обликом. Он напрасно пытался уловить, запомнить прекрасные образы, сулящие художественные открытия. В мечтах своих он был, разумеется, велик. Только вровень с колоссами ваяния мировой истории согласен был числить себя Роберт. Никак не меньше. Он-то знал, что такое гамбургский счет; знал высшую цену каждого экспоната в его парке-музее. Он, нередко во сне беседующий с Микеланджело и Эрзёй.

Неловко шевельнувшись, Роберт задел локтем спящую Марьяну. Она вскрикнула. Оба очнулись, и, немного ошалело, уставились друг другу в глаза. Наконец, Роберт первый выдавил из себя:
«Как ты здесь?»
«А где мы?»
На этом содержательный диалог застопорился. Видно, ни он, ни она не понимали, что между ними было. Ничего лучше в этой ситуации Роберт не нашел, как встать, натянуть влажные ещё, и относительно светлые брюки со следами зеленовато-коричневых пятен. При этом он комментировал:
«Вот тут я и работаю»
Марьяне как-то вдруг понравилась эта «избушка», напоминавшая детские счастливые годы, а также известные русские сказки.
«Как тут хорошо! Как бы я хотела здесь жить!»
И вдруг без перехода спросила:
«А как вы думаете, мы уже были тут близки?»
«Почему на «ты»? Мы же этот вопрос уже решили»
«Ты не ответил на вопрос»
«Не помню. Но можно попробовать проверить. Осмотреть постельное и личное бельё. Может, что-то подскажет ответ»
«Не надо. Дело не в этом»
«Боже, как ты сказала! Ты попала в самую точку. Я же говорил, мы удивительно понимаем друг друга»
«Пойдем, погуляем».
И Марьяна накинула на себя платье, и стала застегивать пуговицы.
«Нет. Расскажи о нем. Ты давно его видела? Вам давали свидания? Он видел сына? Как он это переносит?..»
«Не надо. Он далеко. Ему тяжело. И мне тяжело. Он стал почти чужой. Давай говорить о нас»
«Ты с ума сошла! Мы живем только потому, что он там. О чем нам думать, как ни о нем. Он реальный мессия, Спаситель»
«Ну что ты, Роберт! Сравнить Романа со Спасителем…»
«Странно. Мы перестаем понимать друг друга? Ты лукавишь. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю»
«Его уже не спасти»
«Дурра! Девчонка! Малодушная женщина!»
Роберт два раза метнулся от стенки к стенке и продолжил:
«Прости, Марьянушка, сорвалось. Он дает нам силы. Посмотри и на себя. Посмотри на меня. Такие мы были вчера, неделю назад? Мы ползали, как мухи! А теперь. Это он, только он сделал нас другими. И мы счастливы. Вместе. Вместе! И были близки, или не были — не важно. Не важно! Важно другое… У нас есть силы разбить эту дурацкую жизнь. И создать новую. Пойдем!»

Он вдруг срывается с места, выходит из сарайчика, увлекая с собой и Марьяну. Какой-то совершенно немосковский туман (с запахом свежевыловленных карасей) тянулся от реки и заползал своими лохмотьями в парк. Неясные фигуры шевелились сквозь дымку, как призраки ночного веселья. Роберт открыл дверцу в ещё меньший сарайчик и вытащил оттуда устройство, похожее на бензопилу, но с каким-то особенным блестящим зубчатым диском на конце. Роберт, ничего не объясняя, ринулся дальше, топая по газонам, проходя сквозь кусты, цветущие неведомыми пахучими мелкими цветами. Внезапно он споткнулся обо что-то. Марьяна, заметив двух людей, лежащих в кустах, даже легонько вскрикнула.

Заместитель главы управы Зоя Титькина, лежащая абсолютно голая на травке и укрытая мужским пиджаком, недовольно открыла глаза и сразу увидела лицо Роберта Ивановича. Рядом с Титькиной без брюк, без трусов, но в рубашке и галстуке лежал, раскинув гениталии, её верный заместитель Борис. Заместитель спал богатырским сном. Его храп мерно звучал над притихшим парком. Титькина расширила глаза и прошипела грозно, и в то же время робко — (так бывает):
«Я с вами поговорю в другой обстановке. Безобразие…»
И натянула пиджак на голову, ухитрившись сжаться так, что вся под пиджаком и скрылась.

Временная остановка не охладила пыл революционера Янсонса. Он неотвратимо стремился к своей цели. Дойдя до знакомой нам аллее свергнутых политических кумиров, Янсонс с ходу запустил свой сверкающий в темноте сверхзакаленный с алмазными зубьями диск. До этого Роберт Иванович, успел надеть на голову бейсболку с вмонтированным в неё фонарем. Подобно шахтеру в забое Янсонс направил луч свет на ненавистную бронзовую фигуру ДЗЕРЖИНСКОГО и врезался страшным диском в область феликсовых гениталий. Слово «шок» является маловыразительным, затертым, если бы мы захотели им обозначить характер состояния Марьяны. Безумный демократ-ваятель рушит образец советского соц-арата – символ всего того, что… ну, и так далее, и тому подобное. Словом весь этот бред, всё словоблудие, которое навязло у нас у всех в ушах… Последний романтический герой нашего времени, великолепный Роберт Иванович Янсонс; человек с седой бородой и шевелюрой, влюбленный последней потрясающей любовью в замужнюю красавицу Марьяну объявил войну всему тупому и несокрушимому. И все ради спасения Романа Боровицкого.

Наказав, Феликса, Роберт перешел к Якову Свердлову; затем к Калинину (и милого дедушку не пожалел). Пока казненные жертвы мучились и корчились со стонами, облитые свежей горячей кровью, Роберт безжалостно уродовал Горького и уже поглядывал на мраморного розоватого Сталина. Как поется в детской песенке, «одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю, а четвертая мерещится».

Пока Марьяна пребывала в полной растерянности, к «работающему» Янсонсу приблизились темные фигуры. Это были его весёлые подчиненные – охранники парка. Они с любопытством разглядывали своего директора, а Роберт Иванович, заметив их, сразу направил мужиков в тот заветный сарайчик. Через пару минут они явились с такими же, как у Янсонса инструментами для обработки камня, а двое — и со сварочными аппаратами.

Вскоре закипела работа по крушению не только каменных, но и бронзовых, и железных персонажей. К ужасу Марьяны, стали слышны стоны; и жертвы кошмарных казней на её глазах действительно начали корчиться и сгибаться. А некоторые и поползли. А небольшая скрытая за молодыми деревцами фигурка Ленина вдруг резво побежала прочь из парка, не дожидаясь экзекуции. Марьяне стало по-настоящему страшно.

В ту же секунду в каком-то роковом совпадении раздался звонок её мобильного телефона. Звонила её мама. Как только в трубке раздался её плачущий заикающийся голос, Марьяна поняла, что случилось что-то страшное. Мама заснула, а проснувшись, обнаружила, что её внук, марьянин сын Игорь исчез. Очевидно, сам открыл дверь и ушел. Мама умоляла простить её и одновременно сообщала, что у неё плохо с сердцем. Но при этом говорила, что сейчас главное Игорь, и призывала Марьяну искать сына, а мама сама как-нибудь успокоит свое сердце. Всё вылетело из головы Марьяны. Она побежала, спотыкаясь в темноте о камни, и шарахаясь от расползающихся оживших скульптур злополучного парка.