Всей Содранной Кожей Часть 2-я

Автор: Samit Наконец старики устали и запыхались. Джузеппе сказал:
– Давай помиримся, что ли…
Карло ответил:
– Ну что ж, давай помиримся…

А. Толстой «Золотой Ключик, или Приключения Буратино»



…Ходжа около получаса хлопотал над безжизненным телом Насими, подбородок ему тер, по щекам полотенцем влажным хлестал, губы вином промокал да зубы разжимая, языку в глотку провалиться не давал… а как привел его в чувство, селя рядышком, да дух переведя, выговаривать начал: и что покоя, мол, от него нету, и что выдумывает всякое, а потом ни сам не спит, ни другим не дает, в обморок падает, в себя не приходит, дергается непристойно, декламирует, и откуда, он, такой вот, на его, Насреддинову голову взялся, не иначе, как в наказание за грехи тяжкие… но это, инш Аллах*, ничего, он, Ходжа, человек терпеливый, вот сводит Насими к человеку, в болезнях сведущему, он тут, в деревне неподалеку живет, дня два ходу максимум, а потом пешком в Мекку пойдет, грехи замаливать, чтоб ему, Ходже, Аллах Всемилостивый больше таких испытаний ни в этой жизни, ни в следующей не ниспосылал… и ну нафиг такого Насими, да подальше, поэт он, видите ли, просвещенный он, знаете ли… монолога его Насими не прерывал, сидел тихо, даже отрешенно как-то, только вперед себя глядел глазами остекленевшими… но когда Ходжа, заговорившись, ругнул его трехэтажно, без пяти минут по матери — вскочил пружинисто, да как вдарит его ногой, сидящего, от души так пнул, поэтично, короче, в правое плечо. Больно попал, болезненно, ой, есть там место гадкое, где мышцы соединяются, не приведи Господь, как потом ноет. Ходжа был не раз бит публикой базарной в заведениях питейных, а потому и сдачи давать умел, и побои терпеливо сносил при случае, ну, вроде как ослик его, что не раз писателями до нас был в книжках воспет да в анекдотах описан. Упал Ходжа навзничь, перекувыркнулся через другое плечо, на ноги встал, и зарядил левой поэту прям под глаз, чтоб не пинался, когда ему душу изливают, да на судьбу жалуются. Ну матюгнул и матюгнул, нервы не выдержали, который день в пути всё-таки… Вцепились они в бороды друг другу, повалились в пыль, пыхтят, катаются, бока об землю суровую обдирают, матерятся хрипло, то один сверху, то другой, а который сверху окажется, тот того, что снизу остался кулаками и охаживает, по челюсти ему, внизупыхтящему, в ухо, в глаз, да за волосы на висках ухватив, макушкой об камень, макушкой его об камень, врага-супротивника… люди восточные обычно перед дракой донельзя шумливы бывают, а эти – ну скажите, пожалуйста, без угроз, без ругани и прочего вокруг кружения сразу к делу приступили, да работают-то как, по-доброму, опытно машутся, ты погляди, читатель дорогой, профессиональные у меня герои, оказывается, ух, какие уклоны, нырки, броски да захваты… мастера, мастера слова, корифеи шутки, спецы тоски и воя напополам с делом, неутомимые борцы за столом с книжками и рюмками, а так же куриными ножками… ну ничего, дорогой, скоро им надоест, и они обязательно отдохнуть присядут… или прилягут…. а потом помирятся… помирятся обязательно, ведь в степи по-другому нельзя… тут можно поссориться, тут можно разругаться, тут можно даже в кровь подраться и ребра друг другу с воплями ломать, только вот после драки ты зло на товарища держать не моги, потому что в дороге всякое случиться может, и ссора и рукоприкладство, и ругань и хулиганство, нервишки-то шалят, всё, как струна, натянуто, на пределе, бывает, и сорвешься на ближнем справа или слева, а дорога-то продолжается, не закончилась еще дорога-то, и тут уж по-любому лучше вместе держаться… главное – после помириться и зла не помнить… ну, что я тебе говорил, читатель? Надолго их не хватит, помахались минут с десять, и прилегли рядышком, запыхавшиеся… пот утирают, кровь сплевывают, носами шмыгают, глаза, правда, злые пока, да слова матерные с языка срываются, но и это пройдет, как отдышаться… подожди, читатель дорогой, вот только кровь рукавами утрут, отсморкаются — отплюются, и всё будет в полном порядке…. Бывает, брат, это всё нервы, дорогой… а ведь на самом деле, что-то с тобой не так, Насими, что-то с тобой не так… совсем не так, Насими, совсем… жил бы ты в двадцатые, нет, не отнекивайся, головой не качай отрицательно, я ж тебя насквозь вижу, знаю, знаю и понимаю, так живи ты в двадцатые, ходил бы себе по Мугани*, скалился б зубасто, в руке камча, плеточка, то есть, нос в кокаине, сам от спирта и солнца чернее камня речного на изломе, глаза бешеные, и наганом людей в светлое будущее загонял бы… или, наоборот, загоняющих, в горах спрятавшись, отстреливал бы… не сиделось бы тебе спокойно за столиком, не пахалось бы в колхозе, не кашлялось, я ж тебя насквозь вижу, даром, что тихонький сейчас, скромный, молчаливый, короче, как мышка полевая, что каждого шороха боится… не, не боишься, то порой после драки случается, кулаки дрожат, не от страха, напряжение нервное и всегда продолжить готовое… тебе, Насими, только шанс да волю дай, если своей кровушкой землю не напитаешь, так других на то обязательно сподвигнешь, а то и по самые плечи в неё, в землю, то есть, вгонишь… Мушфиг* мне уже снился, Есенина я видел, теперь за тобой очередь, дорогой… ты приходи, если невмоготу станет, заходи, когда припрет, пообщаемся… может, дьявол твой образ примет, а может Бог смилостивится, и тебя, настоящего пошлет, чтобы всё без обмана и морока было…


- Я не ношу стрингов, мне всё время кажется, что у меня что-то в попе застряло, дискомфортно как-то.
- Еще бы… мы уже говорили о том, что тебе не нравится анальный секс. Увы, короче, к сожалению. Так ты меня туда и не подпустила, а как я просил, как я просил.
- Ну разве ты не скотина после этого?
— Не знаю, не знаю… я ж не прошу, чтобы это было каждый день, честное слово, только иногда, изредка, котенок, раз в неделю, не больше…
- Скотина иногда?
- Нет, не скотина иногда, и в особенности по воскресениям… я об анальном сексе, вообще-то. Для разнообразия, ну, чтобы к другим бабам за этим делом не бегать.
- Я сейчас положу трубку, мне не нравится весь этот разговор.
- Да ради Бога.
- Тебе всё равно?
- Догадливая.

…пятисекундное молчание в трубке, шипение на грани мата (не люблю, ну нафиг, женская ругань звучит красиво исключительно в постели), затем отбойные гудки. Знакомая ситуация, не правда ли, читатель? Что это с ней, я вроде б не хамил… странная девушка… впрочем, без проблем, всё равно она на ночь не оставалась, а я очень плохо привык к тому, что женщина засыпает под боком, и желательно под самое утро… да, и предпочтительнее на правой стороне кровати… не, ну если ей удобней на левой, ближе к табуретке с пепельницей и телефоном – то тоже можно… разрешаю, не жадный и вполне гостеприимный, потому что… отсосите у красного, короче, и на мозг мне капать не надо, которой не хочется – так ту и не приглашаем, ни зайти, ни тем более на ночь остаться… брысь, сказано, стану я тут время терять, как же… впрочем, женщин, которых я любил, я называл по-своему… каждую… у каждой было своё имя, свой эпитет, и я ни разу не повторялся… для всех прочих был стандартный набор кисок, заек, ласок и маленьких… потому что всё равно вначале было слово, что бы там не говорили материалисты, а насими, есенины, мушфиги и вийоны лучшее тому подтверждение… ну вот и Вийон на память пришел, очень кстати, весьма для эпиграфа сгодится, знаете ли… тоже тот еще типчик был… ну разве место такому поцу в Союзе Писателей? Кстати, позапрошлым летом про меня ходили упорные слухи, что я то ли заболел туберкулезом, то ли умираю от рака, хотя я всего-навсего похудел, постригся налысо и не брился несколько недель, сваливая всё на проклятую жару проклятого города, способного высосать костный мозг через ноздри, опустевшие глазницы и отверстия в ушных раковинах… просто я умер, умер в один из тех самых дней, один летний, другой зимний, один раз на жаре, другой раз на холоде, два раза за один год, в декабре и в июне… по-моему, слишком, по-моему, это слишком, два раза, целых два раза в течении одного года… хорошо… я немного умер, слегка, не совсем и наверное, не навсегда… но случилось это целых два раза в ходе одного года… перебор, по-моему, увлекся да зарапортовался… как с жарой и холодом… с дождем и снегом в донельзя изменившихся климатических условиях, в мире, сошедшем с ума, среди женщин, которые не любят детей и просто не хотят их больше иметь, в мире котов, не едящих колбасы, которую едят сюрвейера второго уровня, в мире, где на месте памятника герою моей повести строят автостоянку… или это со мной что-то не так… тоже, знаете ли, версия… я ем колбасу, от которой воротят нос коты, пишу о героях, на месте памятников которым полагается быть автостоянке (ну, то, слава Богу, мимо пронесло), и вечно испытываю потребность иметь детей от женщин, которые не испытывают в этом такой же потребности… в детях от меня, во всяком случае… а вообще, как-то и черт с ним, по большому счету, я же, не в пример многим, воскреснуть способен, вот отряхнусь, отлежусь немного, и пойду себе далее…

— Если тебе хорошо со мной, зачем тебе другие?
- Знаешь… я и сам не знаю ответа на этот вопрос… реально не знаю… не злись… в среду сходим с тобой в караоке… если хочешь, конечно. Или ну его вообще нахуй, караоке это…



ГЛАВА ПЯТАЯ, БОЛЬШАЯ, КОНФЛИКТНО-ПОЭТИЧЕСКАЯ, СО СТИХАМИ БЕЗ ТАНЦЕВ, С НОЖАМИ БЕЗ БАРАБАНОВ, С БРАСЛЕТАМИ, ПОЭТАМИ, ЗАГОВОРАМИ, РАССУЖДЕНИЯМИ И СОСТЯЗАНИЯМИ. РЕКОМЕНДОВАННОЕ МУЗЫКАЛЬНОЕ СОПРОВОЖДЕНИЕ – «ANCIENT HERO» – ORIENT XP-RESS, АЗЕРБАЙЖАНСКАЯ ГРУППА, КОТОРУЮ, КЛЯНУСЬ АЛЛАХОМ, НА САМОМ ВУДСТОКЕ, ДРУЗЬЯМ НА РАДОСТЬ, ВРАГАМ НА ОГОРЧЕНИЕ ПОКАЗАТЬ НЕ СТЫДНО (длительность – 4 минуты, двенадцать секунд).





… тем временем по всему Востоку дешевела кровь, по всей золотопыльной Азии дорожало оружие, и лязгали зубы, катились головы, и выкатывались глаза, радовалась незамужняя и ликовала бесплодная, топот коней перебивал бой свадебных барабанов, потому что мало кто цеплялся за жизнь так же яростно и истерично, как изнеженные жители белостенных городов, и мало кто умирал с такой же легкостью, как загорелые дочерна крестьяне или обитатели пустынь… в который раз лопалась и рвалась в куски человеческая кожа, в который раз сотрясалась земля великим сотрясением, в который раз менялся мир, в который раз рушился старый уклад, и уже в который раз новое, с сокрушительной силой стучалось практически в каждую дверь… Но не каждая дверь и не всякий живущий за нею был в состоянии этот стук вынести, кого и вперед ногами выносить приходилось, потому что так было, так есть, и так быть, наверное, никогда не перестанет, ведь новый мир, всегда и во все времена в крови и муках рождаясь, далеко не всегда, а если по совести, то почти никогда лучше и уютней прежнего не становится… и взвоют трубы, взмахнут рукава, лязгнут сабли, кто-то, лежа навзничь в сухой пыли, закричит зайцем от ужаса, кто-то кровь с потом смешанную, со лба утереть времени и желания не имея, так и будет рубиться, а кровь и пот тем временем, утирки не дожидаясь, сами высохнут, оставаясь на лице землистой коркой… Кого-то потащат на аркане, кого-то проткнут копьем, а он, пригвожденный к земле, так и станет подтягиваться на руках по нему вверх, пытаясь дотянуться до горла проткнувшего, и хотя бы один раз перед смертью вцепиться ему в кадык… И всегда, во все времена война имела свой запах, в котором нет ничего особенного, но который, тем не мене, не спутать ни с чем. Это даже не запах, это, скорее, вонь. Вонь. Абсолютно отдельная от запаха бездымного пороха, горячего металла и выхлопа бронетехники… тяжелое такое амбре человеческой мочи, что низко стелется, быстро распространяется, и имеет отвратительное свойство пропитывать окружающий тебя воздух, туман, и даже солнечный свет… а еще война пахнет землей… вот упадешь, вожмешься в неё, и шепчешь горячечно: я есть ты, и где-то ты есть мы, из тебя вышел, в тебя и войду, хочу, хочу, хочу тебя, как же я хочу с тобой слиться… поди тут, пойми-разбери, что и с чем больше общего имеет, то ли война с женщиной то ли женщина с землей… Азия ты моя Азия, живым не давайся, и в живых не оставляй, вырастут – отомстят, сдашься — умучают…. Так было, так есть, так будет, так и останется, потому что всё будет только так, как должно быть, и никак иначе…







Господской пищей редко тешил плоть,
Ни разу не был кумом королю,
Ему случалось и ножом колоть,
И голову засовывать в петлю.

Б.Брехт «Баллада о Франсуа Вийоне»


- Вот до города дойдем – обязательно зайду к оружейнику… За новым кинжалом…
- Зачем он тебе?
- На всякий случай… старый почти негодный… наверное… рукоятка расшаталась, да и заточить не мешало бы… тебе тоже обзавестись советую, дорога всё-таки… в пути всякое случится может. Подберем что-нибудь в Диярбекире. Или в Конье… смотря, куда направимся… В Диярбекире фруктов сушеных – пропасть, от них сердцу человеческому большая польза бывает, и для всякой жилы благо, в Конье – вода особенная и воздух благостный.
- Меня кинжалы сейчас как-то больше интересуют, вдруг попадемся кому, говорю?
- Тихо себя вести будем, да не высовываться… а как кинжал от всякого сыска прятать– этому я тебя быстро научу…воины шейха куда как усердными были, а вот не нашли ведь…
- Они просто ленивы, как всякие кочевники, что на одном месте больше четырех лун засиделись… им ведь только в конном налете равных нет, а как на землю осядут да торговать начнут – всё, потом их, растолстевших, пинками в седло не загонишь, приходи, кто прыткий, владей, как захочется…
- Кинжал можно спрятать не только в складках одежды, но и внутри другой вещи..
- Например?
- Например, в посохе, поэт… в простом деревянном посохе… или если кромку браслета заточить, он тоже при случае оружием послужить может… аркан враз перерезает, или горло… нужная вещь, всегда пригодиться может… связали тебя, к примеру, а ты выждал немного, развернул кисти в направлении хода дневного светила – и снова свободен… да поможет Аллах убегающему, чтобы ноги побыстрее, а погоня помедленнее… уж больно время нынче плохое, кровь дешева, оружие дорого, дороги опасны, а женщины не ласковы, без динара и не суйся…
- Ну, денег, положим, хватит… не армию ж собираем… давай всё-таки в Конью…
- А что там? И чем Конья лучше, скажем, Диярбекира или, там, Эрзурума?
- Во-первых, туда все поэты сходятся, во-вторых, там похоронен сам Платон* и жил Джелаледдин Руми, а в-третьих, дорога к Конье лежит через Диярбекир.
- Идем туда, где сушеные фрукты?
- Они самые…


…снова ночь, снова время остановиться, время разжечь костер, пора посидеть возле него самую малость, над днем минувшим подумать, а подумав – спать, спать не мешкая, подниматься придется засветло, с первой ниткой рассвета на горизонте, но сидит Насими возле костра, щурится, все заснули давно, а нему неймется, ему думается, ему пишется, не трогайте его за плечо, давайте просто понаблюдаем, со стороны, всё равно нам к тому костру никак не можно, мы так, издалека посмотрим .... сидит поэт, поэтище, вплетает в свои мысли и ощущения жемчужную нить слóва, кривится, стирает, хмурится, зачеркивает и снова пишет, губы кусает, недовольный написанным, калам грызет, пишет и опять замазывает... думает Насими, злится, а рыжий месяц ему тем временем подмигивает, ехидно так, но по-приятельски; то глазом в небе, то яблочком в луже.. смотря, конечно, куда Насими взгляд направит… видит он или глазище в небе или яблочко на земле.. в луже, точнее.. и без того, которое небо - никак, и без другого, то, что в луже сейчас - тоже никуда.. не получается у поэта... не получается, так как хочется, жизни в строчках не чувствуется, нерва в написанном не видится, ни дрожь не берет, ни волосы не шевелятся... в отчаянии Насими готов разорвать написанное, но вдруг, по соизволению Божию, сильный ангел проведет крылом над самой его головой, и продолжает Насими, продолжает, пишет без помарок, с ошибками, времени у него нет на исправления, он уже и думать забыл о том, что минуту назад всё разорвать хотел, пишется ему, пишется, и пишет он так, что ничто его в эту минуту остановить не в силах, никак ему остановиться не можно, и так до тех пор, пока волосы, взмахом крыла ангельского взъерошенные, шевелиться не перестанут... а как перестанут, откинется, полюбуется, и первое, чего захочется - в бумагу впечатанное вслух прочесть... а после заката стихи всегда звучат несколько иначе, нежели днем или на рассвете... несмотря на то, что на рассвете это тоже в какой-то степени после заката... что бы там ни было, но ночь не только скрывает, но и меняет, сами судите, человек тот же, читает так же, и стихи те же самые, и интонации, и язык, и автор, и созвучия... но всё равно иначе звучат.. иначе, и все тут... что-то с воздухом, наверное... или с крыльями ангела, или с волосами шевелящимися... в общем, что-то происходит после заката, что-то, что никогда не случается днем или на рассвете… что же с тобой станется, Насими, если вдруг сердце успокоится? Да ничего не станется, просто Насими быть перестанешь… потому не успокаивайся, не успокаивайся ни в коем случае… так что, ты и дальше дерись, шуми, обижайся, пей, волочись при случае за девочками, капризничай, не помни, где уснул, и не понимай, где проснулся, с тебя станется, может, Бог вашу братию по-другому судить станет, скидок, в смысле, поболее… и будет хохотать ветер над головой твоей, и разрыдается дождь над твоей одеждой, будет хлеб – поделишься, будет хорошо – отдашь улыбку, а если под плохое настроение кто попадет – так пусть на себя и обижается, не суйся под горячую руку, если четверостишие не получается… поэты - они такие, за слово и сами удавятся, и кого другого с радостью придавят… с ними всегда ухо востро держать надо, и много воли не давать, отобьются от рук – ни в жизнь обратно не приберешь..