Вечность ночи

Автор: Михаил Соловьев Иркутск. — Говорю тебе парень переименовывать корабли нельзя… Это меняет их так же, как и людей. Стоит тебе это сделать — держись… такое начнется
Не перебивай!
Представь себе старика лет шестидесяти вроде меня, впавшего в детство.
Смешно? Вот то-то. Я много раз слышал о ситуациях, которые преследовали переименованные суда, но не верил в это, как и ты. Молодость полна сил и мир «лежит» в кармане. Мне тоже казалось — лучшие минуты жизни впереди, но судьба уготовила сюрприз.
Тебе интересно как я погляжу.
Налей немного. История длинная и чтобы добраться до конца, необходимо подзаправиться. Не жадничай. Поверь, нет ничего лучше света, тепла, выпивки, да хорошего собеседника.
Почему света? Про это позже хотя ладно. Представь себе — наступила ночь. Ты ложишься спать — темнота, утром — темнота. Десять дней черно как у дьявола в глотке. Месяц, два месяца… Керосина мало, свечей уже нет, а чертово солнце все не всходит. Представил? Не бывает? Эх, парень, не нанимайся на судно сменившее имя!
Мы ходили под норвежским флагом.
Название «Патрика» неплохое для китобоя, и я отходил на нем два сезона.
Трехмачтовая шхуна и пятнадцать человек команды. Я матросом. Молодой… Совсем как ты… О чем это я?
Ах да — «Патрика».
Никогда не любил двигателей на парусниках — по мне так никчемная вещь. А может причина в постоянной важности машинистов?
Когда земляк рассказал, что нанялся матросом, я удивился. Сезон закончен. Суда приводятся в порядок, а матросы пропивают заработки в кабаках.
Что за походы в неурочный час?
Оказалось, «Патрики» больше нет. Новый хозяин бельгиец сменил судну флаг вместе с именем.
— Пойдем с нами Йохан, — предложил корабельный товарищ. — Помнишь, как славно мы отходили сезон? «Бельжика» нас не подведет.
Что за «Бельжика»? Оказалось, бельгийский барон так переименовал шхуну! Какая-то чертова ихняя провинция — дернула же нелегкая. Хотя и самому думать надо, прежде чем соглашаться, но столько бельгийских франков мне еще никто не предлагал — чертов сыр из мышеловки.
Внешне ничего не поменялось — вроде та же «Патрика», но нет. Пока готовили судно и чего-то там дожидались наш товарищ, такой же норвежец, ходил темнее тучи.
Карл-Август его звали. Весельчак. А тут думы взялся думать. Устроится, бывало на баке и курит свою трубку. Поделился как-то, мол, не хочет идти.
Как чувствовал.
Чертовы деньги! Сколько их не было — все мало. Матрос же ребенок. Играется — девки, да кабаки. Но когда перед тобой маячит приз, который рисовал «убийца» — забываешь обо всем…
Убийца?
Да барон! Андриан его звали, Жерлащ де Гомери черт бы его побрал. Начальник экспедиции и капитан «Бельжики». Это потом мы узнали, что и денег то у него не было, но нам хватало и разговоров. Вместе с Карлом беднягой мечтали — глупый же, богатеет думами.
Норвежцев было пятеро матросов, шестым штурман. Великий человек… Сейчас его каждый знает. Мы называли его ангел, и явился он перед самым отходом — молодой парень в чине лейтенанта.
Капитан Жерлаш брал его скрепя сердце.
Слишком молод — двадцать пять лет… Но у них была договоренность и каждый держал слово.
Да! Слово! Чему ты удивляешься? Не люблю барона? Ну, это не значит, что он не был человеком чести. Просто если капитан не дерьмо человек, то это дерьмо капитан. Слушать нас всех устанешь: у одного одно болит, другой спать хочет. Нам бы денег или выпивки. А работать?
То как новый штурман относился к кораблю, надо было видеть. Любил, как престарелую мать… ласкал и спать укладывал. Мы тоже ходили павлинами. Еще бы третье лицо на судне — земляк-норвежец. Даже Карл-Август повеселел.
Перемены в шхуне почувствовали сразу, как только вышли из Антверпена. Игривым оно стало как ребенок, еще бы — новое имя. «Доиграемся» думал я иной раз, поговорив с Карлом.
Но все шло хорошо и наш товарищ, снова стал весельчаком.
Руаль радовался переменам вместе с нами.
Кто такой? Да наш ангел Руаль Амундсен… Да! Конечно он! Третий офицер на «Бельжике». Штурман, с которым через первый месяц плавания считался даже капитан Жарлаш. Двадцать пять лет, а опыт как у прожженного китобоя.
Пока экспедиция ждала денег от короля Леопольда и географического общества, Руал набирался опыта на других промысловиках. Отходил-то всего год, а дело знал как матерый капитан. Задору на пятерых. Первым вставал, последним ложился, а уж «Бельжику» любил…
Ангел по-другому его называть нельзя, если бы не он — не говорили бы мы сейчас с тобой. Правда, не он один. Скоро еще один «хранитель» явился.
Американец.
Доктор Кук.
Подобрали его в Рио, у Жерлаша с ним тоже была договоренность.
Этому оказалось за тридцать. Худой как гвоздь и такой же жесткий. Лечить мог, но боли не жаловал — ни своей, ни чужой. Правильно называют судовых врачей — костоправы. Ходил он до этого в Арктике… Много говорил о Гренландии.
Руаль рассказал как-то, что Кук, спасая судно, севшее на мель, прошел один на шлюпке почти сто морских миль! Гвоздь, а не человек!
Смеешься? Лучше налей, я еще не начинал. Мы так же смеялись, а «Бельжика» летела под парусами. Дни сменялись неделями, и все шло без забот, пока мы не достигли широты мыса Горн и не вошли в антарктические воды.
Там никогда не бывает спокойно. Чертовы ветра! Роал сказал как-то раз, зайдя к нам в кубрик, что это от вращения земли. Мол, не встречая препятствий на своем пути, все ветра мира валятся сюда как в воронку. Дьявол их забери.
На следующий день игры закончились.
Начался шторм.
Свистать всех наверх!
Жерлаш решил паруса не убирать и «Бельжика» неслась, накренившись так, что стаканы на столе не держались.
Тогда мы и поняли, что таки беспокоило нашего земляка Карла-Августа Винке.
— Человек за бортом, — проорали как-то на палубе.
Я выскочил из кубрика и наткнулся на дружка затащившего меня в этот рейс.
— Йохан, — кричал мне Адам Толеффсен, — Йохан, Карла смыло.
Когда я подлетел к фальшборту, держась за ванты то, увидел лишь черную точку среди волн.
Карлу не повезло дважды: сорвался при маневре, да ещё оборвался линек спасательного круга и его унесло.
Жерлаш ревел с мостика не хуже тюленя.
— Никаких маневров! — рычал он, — Курса не менять!
Так начался их конфликт с Руалем.
Все понимали — капитан прав. Тут держись сам, а погибнуть могут все.
— Полный вперед! — орал Жерлаш.
Потом в кубрике долго обсуждали его и хаяли, но понимали, капитан прав. Нам же всегда что-то не так. Послушай нас или пойди на поводу — бунт обеспечен.
Пряником были ангелы — Руаль и Фредерик Кук.
— Крепитесь парни, — говорили они, — дальше будет еще веселей.
Нас ждала Земля Грэма. Жерлаш шел к ней длинным путем через Магелланов пролив. Не давал ему покоя испанский руттер (дневник штурмана) столетней давности, в котором тысячу раз мертвый штурман, указал один пролив.
Руаль все переживал о потере времени.
— Рос и Уэдделл, шли на месяц раньше нас, как же мы пройдем южнее с таким отставанием, — говорил он, но капитан был непреклонен.
Чертов пролив! Сейчас он так и называется пролив Жерлаша, а стоил нам немало времени!
Но в чем-то повезло и море опять стало ровным, а после Южных Шетлендских островов мы попали в сказочную страну.
Я тебе так скажу парень, когда мы увидели первый айсберг, то высыпали на палубу из кубрика все. Вахтенный кричал что-то невразумительное, а Жерлаш выглядел победителем и выдал команде по чарке доброго рома.
Как мы кричали ему ура — святых выноси.
Южное лето необыкновенно. Солнце не заходит и, кажется, так будет всегда. Но человеку всегда плохо… Солнце нам теперь мешало. Когда туман стоял почти сутки, радовались как дети. Глупцы.
Что Амундсен? Да он все время работал. Иногда просиживал в «бочке» несколько вахт. Все замеры свои в руттер писал, да заметки о побережье.
Налей мне, я что-то начинаю трезветь, а это состояние мне не нравится, опять оживают болячки. Гляди, видишь шрам? Это меня штопал сам Кук. Спросил еще — вытерплю ли, а сам все смеялся, чертов костоправ, готовя свои иголки.
Шил по живому. Сунул мне в рот палку, обмотанную кожей, да бельгиец Густав-Гатсон ткнул под нос свои кулаки. У него там татуировка на пальцах была и если кулаки сложить рядом, то читалось — «Держись крепко». Поржал Густав надо мной, да и присел, рядом обняв как брата. Славные парни были в том походе, что и говорить…
Нальешь ты мне или нет? Кровь скоро остановится! Когда я трезвый, то снова чую мертвый холод первого ледяного коридора… Налей прошу тебя парень, а то скоро — стоп машина! Да уж чертовы машинисты, но я им благодарен. Среди айсбергов паруса ни к черту, их выход.
Ну вот. Спасибо братец! Оттаю понемногу. Ты парень молод и твоя кровь еще быстра… Я тебе так скажу: это счастье умереть молодым и не знать минут, когда тебе возвращают израненное тело старика. Только выпивка и может выровнять курс… Дай Бог тебе приятель спас ты меня сейчас.
Непоседы хотели достигнуть 130 градусов западной долготы. Они повернули на запад сразу как увидели Землю Александра первого и все глубже теперь заходили в ледовый лабиринт.
Кто такие непоседы? Да Амудсен с Куком мы теперь их так называли.
Когда идешь на машинах у матросов дел мало. Скука одолевает. Ты или глазеешь часами или спишь, но это не про меня.
Неинтересно.
Вот я и взялся помогать нашему биологу.
Эмиль Раковица, так его звали. Румын. Все рассказывал мне о животных, да позволял таскать свои склянки.
Непоседы сразу выделили меня из прочих матросов.
— Тебе нужно учиться, Йохан, — говаривал Руаль, а Кук все смеялся, глядя, как я неуклюже помогаю Раковице.
Смотри парень, видишь какие у меня зубы? Почти десять штук осталось и все свои. Это все Раковица с непоседами, не слушай я их, не жевать бы мне сейчас сухарей.
Хотя по порядку.
Сначала я думал, мне только кажется, что ледяные стены сужаются, а потом, когда слева и справа осталось по нескольку метров, я спросил себя, а как мы развернемся и выйдем?
Раковица говорил, чтобы я вопросов не задавал — не любил их капитан.
Бельгийцы оказались, слабей, но сомнения из них Жерлаш вышиб разом. Рявкнул не хуже тюленя, а те и сбавили ход.
Амудсен хвалился позже, мол, норвежцы не стонут. А чего стонать-то? Я так рассудил: не самоубийцы же непоседы с капитаном — знают что делают. Еды полно топлива под завязку. Вот только выпивки часто не давали, да кровь тогда и сама гуляла.
Эмиль все птичек резал, рыб, да пару раз поймал тюленей. Угостил он и меня потрохами — эх вкусный был супчик. А вот мясо у толстяков подкачало, зато жиру – прорва…
Уже февраль прошел, и ледяные стены можно было трогать руками и как-то раз все…
Встали.
Было это в начале марта. Свистать всех наверх! Мы с Раковицей как раз вышли на крик первого помощника. Солнце еще тогда грело, а неприятности уже начались.
Дрейф…
Я расскажу тебе парень, как это было, даже если ты мне больше не нальешь. Сердца товарищей со мною по сей день, и знаю я, что они хотят этой истории и ждут — не совру ли я где, или не прихвастну?
Все как есть. Зимовка и дрейф вместе со льдами.
Жерлаш надеялся, что ледяное поле вместе с «Бельжикой» засевшей в нем изюминой отнесет-таки дальше, чем этих чертовых первопроходцев. Всё замеры делал.
Еда? Да ее было на пару лет. Чертовы консервы! Хорошо, что я прибился к людям образованным. Что мы знаем кроме черной работы и праздного времяпровождения? Помяни мое слово парень, если Йохану Господь отвесит еще один шанс, уж в следующей жизни я, наверное, буду профессором.
Не веришь? Не буду даже просить у тебя выпивки. Скоро сам все поймешь!
Старшие офицеры занимались нами постоянно. Чертов Кук, объявил:
— Хотите не потерять рассудка — работайте! — Но кто кого слушал?
А по мне бездельничать скучно.
Непоседы организовали команду бить тюленей. Хороший запас свежего мяса мы тогда заготовили, вот только чертов сумасшедший, вмешался. Не по нраву ему гляди, пришлось тюленье варево. Он и запретил давать его команде.
Это я позже понял, в каком долгу перед Раковицей и непоседами.
Про цингу лишь слышал, а вот Кук-то я думаю, на нее в свое время поглядел.
— Свежее мясо каждый день, — утверждал он, — Ты с нами Йохан?
Да парень… Плюнул я тогда на все указания капитана и жрал вместе с ними чертову солонину.
На судне безделье. Все шарахаются как тени и ждут с ужасом, когда исчезнет солнце.
Холод.
С одеждой капитан тоже промазал и хорошо Кук прихватил с собой несколько тюков одеял. Розовых. Что это парень был за маскарад.
Спали теперь по двое.
Зарывались в кучу тряпья и кимарили в полузабытье.
Ты я парень гляжу чистюля? Тебе приходилось не мыться хоть полгода? А год? А чертовых тринадцать месяцев?
Что? Конечно, выпью…
Ты я гляжу не промах и не жадина. Скажу тебе честно, ты бы там выжил. Нас тоже спасло лишь товарищество и взаимопомощь.
Однажды наступила ночь. Навсегда.
Становилось все холодней.
Спали в кубрике уже по трое, или сидели в обнимку что влюбленные, а на палубе лишь кучей.
Так парень греются пингвины — тем, кто в середке тепло, а крайним только с одного боку, потом эти в центр и все сначала.
День и ночь смешались. Как уж там не заблажили старшие офицеры, не знаю. Непоседы работали. Амудсен замеры делал, да руттер писал. А нас понемногу сносило на запад.
— Неси на юг! — орал сумасшедший Жерлаш, — На юг! Мы еще не победили! — И нам становилось страшно.
Кук всех шевелил. Сам стоял вахты, бил склянки и все придумывал занятия для команды. А это уже был сумасшедший дом.
Ламп и керосина оказалось мало. Почти все время полная тьма, а я учился жить как слепые.
Те, кто не ел свежее мясо тюленей, понемногу впадали в уныние, а тут и Жерлаш свалился с цингой.
Жертва собственных запретов.
Снова конфликт с Руалом. Никто не знал что делать, чуть паника не началась и Амудсен берет командование на себя.
Жерлаш еле движется, у всех кто тюленей не ест цинга.
Если бы не Кук и Руал — быть бунту. Капитанский запрет на тюленье мясо непоседы отменили сразу. Поскрипел тот, поругался, да и признался, что был неправ.
Ну и как только успокоились тюленьи страсти, началось настоящее сумасшествие.
Сначала один из старших офицеров бельгиец стал кричать, что видит солнце. Лежал себе и орал благим матом. Три дня вопил в полной темноте — никто спать не мог. Кук ему что-то там давал, а потом у него лопнуло сердце. 2 июня это было, как сейчас помню, чертова второго июня.
Тишина стала до звона — шуршанье одеял, да тихий говорок. Неожиданно все поняли, что где-то сейчас лето и есть свет. Тоска еще сильней навалилась.
Потом один матрос собрался в Бельгию.
— Здесь недалеко парни, — говорил он — Вон там, рукой подать…
Ловили его, наверное, раз пять и жаль не связали. Кук запретил, мол, замерзнет. Ну и прыгнул он как-то на лед, да и ушел, куда его нелегкая манила.
Потом в той стороне огни появились. Все гуляли налево, направо. Появятся-исчезнут. Тут уж все о Боге вспомнили, а огни не уходят.
— Призрак бедолаги Анри, — говорил Густав-Гастон, мой бельгийский дружок с татуировкой «Держись крепко» на кулаках. Крепкий был парень и товарищ славный — всех жалел.
Темнота стояла — глаз коли. Керосина для ламп матросам теперь не давали. Только старшим офицерам и чертовым механикам. Те все машину свою облизывали, а важные были, что твой индюк. У меня, правда, конфликтов с ними не возникало, хотя сильно хотелось иной раз задать кому-нибудь из них хорошую трепку. Но стоп машина!
А всем уже казалось — льды никогда не разойдутся, и снова мыслишка явилась, что чертов ад навсегда.
На улице минус сорок, а в кубрике минус десять-пятнадцать…
Скажу тебе парень — человек может перенести и большее, но не завидую тому, кто на это решится.
Что с огнями? Не рассказал? Тут без дозаправки никак… Не будет попутного ветра, хотя наверное хватит, могу и заснуть. Это будет неправильно, ты щедро меня угостил, а Йохан никому не бывал должен, разве что своим корабельным товарищам, с которыми мы погрузились в преисподнюю?
Хотя наливай! Свистать всех наверх! Конец истории близок, хотя на «Бельжике» еще было темно.
С огнями разобрался, чертов Амудсен. Послушал нас, послушал, а потом прихватил с фонарь и пошел смотреть что там. Рассказал после, мол, всего ничего — водоросли, вмерзшие в лед, фосфоресцируют!
Густав попросил его лицо осветить, мол, не шутите ли господин ангел? Но тот сослался, что керосина мало и фитиль прикрутил.
Пройдоха, этот Густав. Сразу учуял подвох.
— Никакие это не водоросли, — шепнул он после, — Это бедолага Анри вернулся…
А мне уже и не надо было смотреть человеку в глаза, чтобы понять сочиняет он или нет. Густав-Гастон сильно был напуган, черт меня дери, а этот парень мало чего боялся.
Уже июль заканчивался, когда на горизонте в одиннадцать утра неожиданно появился свет. Он лишь несколько секунд скользил по горизонту и снова исчез, но это был первый знак от Господа для нас.
Жерлаш всем выдал рому.
— Молодцы парни, — рычал он, — Держитесь, скоро конец…
Крепок был сумасшедший капитан. С Амудсеном они уже помирились, да и чего делить-то?
На следующий день солнышко прошло еще выше, потом еще.
— Да парни, — говорил нам доктор Кук, — Вот и вы попробовали вечности ночи.
Славный малый этот Фредерик. Досталась ему вторая зимовка в этом кошмаре и вторая вечность.
Радости не убывало, но проходит месяц, потом второй, а льды неподвижны.
Ели, конечно, от пуза. Жратвы запасли с материка на пару лет вперед, а тут еще и свежее мясо.
Но нам уже и солнышко немило.
Друг на друга смотреть страшно, а потом ничего, привыкли. Все ждали, когда же льды разойдутся? А они казалось, лишь крепчали …
Не унывал лишь Руал.
— Что такое вторая зимовка парни? — говорил он, — Судно в прекрасном состоянии, еды вволю — перезимуем.
Даже сумасшедший Жерлаш теперь его боялся.
Октябрь, ноябрь, декабрь, январь… Четыре месяца… Четыре чертовых месяца.
Еще один парень слетел с катушек. Все бегал, мелко семеня по судну и что-то бормотал. Он всегда был слабаком этот Жан. Заметь приятель, только один норвежец погиб. Ну тот, первый, что с борта сорвался … А прочие — бельгийцы… Хотя что я на них, мы может и тверже, а чертову воду первым увидел наш кок Луи Мишот. Пошел он как-то размяться на ледовое поле и прибежал так резво, что мы снова вспомнили о беднягк Анри и огнях.
— Льды шевелятся, — кричал он.
Чертовы льды! Они и на самом деле на следующий день стали хрустеть, а «Бельжика» вздрагивала и тряслась, будто в лихорадке.
Полынью нашел Кук. Почти километр до нее был.
— Пора парни, — кричал он, — Есть шанс!
Все получили пешни и марш-марш на лед.
Никого заставлять не пришлось.
Прорубились быстро, будто сам Господь ждал нас на той стороне. Наверно так и есть, потому что работали всего ничего, а свободная вода, будто пришла сама.
Тут механики давай машину запускать и хотя я не люблю их, скажу тебе парень, когда пошла «Бельжика», расцеловать хотел каждого.
Боролась девочка со льдами долго, мы даже на палубе спать улеглись кучей. Все не хотели прозевать первой воды.
День, другой, на третий вахтенный из «бочки» кричит:
— Вижу море!
Танцевали все, но рано — пару дней не отпускали нас холодные лабиринты, зато, когда вышли после тринадцати месяцев плена на чистую воду…
Да не плачу я парень… Так что-то в глаз попало… Стоп машина! Налей братец…
Помяну я товарищей своих. Не знаю, кто сейчас жив, а кто мертв… Непоседы-то знаменитыми стали после.
Пролив называется сейчас именем капитана. Все на костях наших, но я не в претензии.
С деньгами нас не обманули и рассчитали по чести.
Мы с Толефсоном наверно год потом гуляли, а ведь могли и трактир какой открыть, кстати, так и собирались сделать, но все праздники, да проклятое чувство, что так будет всегда.
Это же только кажется парень, что впереди вся жизнь, а шансов у каждого не так и много. Мне вот Господь даровал разок за страдания, а я и пустил все через желудок, хотя мог круто повернуть свою жизнь.
Налей!
Мы снова прошли через полосу туманов и широту мыса Горн с ее штормами. После вечности ночи, нам сам черт был не брат, и думали мы, как славно заживем после расчета.
Пунта-Аренас, первый городишка, где бросили якорь. Райский уголок. Все можно понять, только сравнив кошмар с обычной жизнью. И мы с тобою парень сейчас в раю… Я может потому, и не купил себе трактир, что по сей день понимаю, как повезло тем, кто пороху не нюхал, а может быть, как раз и не повезло — сравнить не с чем.
Людишкам же всегда плохо, а если хорошо, то они сразу надумают себе проблем.
Да нет приятель… Ничего. Не плачу я, просто в глаз опять что-то попало.
Наливай…

Август 2010 г. Иркутск.