Деревенский калейдоскоп. (На конкурс)

Автор: Vlad_Gr Заскрипели колеса останавливающейся электрички.
Я выхожу на платформу из прокуренного тамбура и наконец, вдыхаю свежий сельский воздух.
Здесь начинается моя малая родина. До ближайшего автобуса еще больше часа и бомбил, обыкновенно роящихся возле станции, что-то не видно, поэтому я решаю пройти без малого семь километров до родного дома пешком. Прошагав совсем немого по трассе, идущей параллельно железной дороге, я сворачиваю в сторону своей деревни. Минула заградительная лесополоса и перед моим взором предстала удивительная, почти забытая со времен самого раннего детства картина пшеничного поля, уходящего от дороги до самой реки. В мои школьные годы здесь произрастал только борщевик. Распространение этого страшного среднеазиатского растения, кажущегося пришельцем с другой планеты, в Центральной России было одним из многих сомнительных подарков, преподнесенных нашему народу Никитой Сергеевичем Хрущевым. Считалось, что из него получается хороший силос, но коровы его ели плохо и скоро от затеи отказались. Пока был Союз, с ним еще как-то боролись, но в девяностые, когда возделывание полей прекратилось, он за несколько лет захватил все пустующие площади. Токсичный сок борщевика очень опасен для людей и домашних животных. Помню, еще до того, как рынок наводнили дешевые китайские пистолетики с маленькими пластмассовыми пульками, мой друг «догадался» сделать из этого растения дудку для стрельбы рябиной. Половину того лета он провел в больнице с химическими ожогами полости рта, и вот теперь- пшеница.

Я двигаюсь вдоль поля и любуюсь тем, как играют на летнем ветру волны колосьев. Ближе к концу посевов, там, где они вплотную подходят к поселку, я замечаю в пшенице двух резвящихся девушек. Блондинки в пшенице, есть в этой красоте что-то такое сакральное и русское-русское, что даже не повернется язык назвать это опошленным импортным словом «сексуально». Наверно и двести лет назад местный помещик наблюдал за тем, как играют в поле крестьянские девки, вот как я сейчас. Но одна из девушек достает смартфон, и они начинают фотографироваться, сакральная идиллия разрушается, а коварный мозг подбрасывает недобрые мысли: «А не на Мамбу ли пойдут эти фотографии? А не купит ли какой жирный турок одну из этих блондинок вместе с этой пшеницей и куском моей малой родины в придачу?» Я вздыхаю и иду дальше.

Поселок миновал, и впереди показались дачные товарищества. Я останавливаюсь, открываю сумку, досылаю патрон в патронник травматического пистолет и перекладываю его в карман. Здесь всякое может быть. Помню, в самом раннем детстве, мы с матерью выходили за сарай, я смотрел и всё вокруг, покуда хватало глаз, всё это было моим: мой лес, моя река, моё поле, моё бескрайнее голубое небо… А потом пришли они — пьяные безумные московские скоты, дачники, собственники. Пейзаж начал портиться сначала сомнительного вида скворечниками с проволочными изгородями, а потом бездушными коробками с глухими металлическими заборами. Но это еще можно было пережить, если бы не те люди, что живут за этими заборами. Всякий раз, по выходным они нажераются до безумия, и стремятся показать себя хозяевами жизни. «Чего вы здесь ходите, гопота сельская»,- кричат они людям, идущим не по их участкам, а по дороге между ними и хлопают пьяными зеньками. Да откуда ж ты вылез, червь столичный, да по этой дороге еще мой прадед ездил…

А был и вовсе вопиющий случай. Я шел со своим псом по этой же проселочной дороге, как вдруг меня обогнала машина, из её окна высунулся мужик и потребовал взять собаку на поводок. «У моей собаки нет поводка»,- ответил я. «Тогда я её застрелю»,-заявил он. На это я послал его на три буквы и продолжил свой путь. Когда мы с Султаном, так звали моего пса, поравнялись с его участком, он уже стоял на крыльце с двустволкой и целился в нас… Выстрелить, правда, так и не решился… Собственнички, странные люди, ничего не боятся и не понимают. Зимой-то ты уедешь, а что мне стоит метнуть коктейль Молотова в твой скворечник? Как дети.

За этими мыслями я и не заметил, как преодолел садовое товарищество, на этот раз без инцидентов. За ним начинается небольшой участок разнотравья, а дальше деревенское кладбище. Здесь, в тени вековых берез, спит вечным сном мой дед. Я ломаю пару веток иван-чая и решаю проведать его могилку. Помню, каждый раз, как шли военные фильмы, он начинал плакать… Жаль, что я был тогда слишком мал, чтобы как следует его расспросить о той войне, а тем более понять сказанное. Знаю только, что встретил он удар под Гродно, на самом западном краю вновь приобретенных советских территорий. Знаю, что перед самой войной винтовки вывезли на склад, с пушек сняли затворы и заперли, поэтому немцев дед встретил в одних кальсонах, был ранен штыком и попал в плен. Потом три с половиной года лагерей с работой в каменоломнях и похлебкой из картофельных очисток… «Да, дед, почитал бы ты в Интернете, сколько ты оказывается тысяч поляков расстрелял и миллионов немок изнасиловал, не раз бы наверно в гробу перевернулся. Может и хорошо, что не дожил...»-пробубнил я, положил цветы и двинулся дальше.

За перелеском, на пригорке, должны скоро показаться руины фермы…
Ах, ферма, ферма, сколько всего с тобой связано. Помню, на закате Союза бабка моя работала здесь дояркой, а я приходил к ней и играл в красном уголке с котятами. Потом, за один год всё поголовье коров порезали, а ферму закрыли, не выгодно стало, надвигался рынок… Сразу растащили почти весь металл, затем все стекала, дерево и вообще всё, что можно было отковырять и унести, кроме кирпичного остова. Да и к нему, бывал, подойдет иной дед с кувалдой и алюминиевым тазом на колесиках от детской коляски, да настучит себе кирпичей с цементом на дорожку в саду или чтобы печку поправить… Так ферма стала напоминать декорацию из фильмов про оборону Сталинграда. Сколько таких ферм и предприятий, вряд ли кто подсчитает. А войны вроде как и не было, а руины, как от настоящих бомбежек- вот они. Здесь, на останках империи, стали в середине девяностых собираться и мы, те, кого предыдущее поколение, то, которое предало своих отцов-победителей и поменяло страну на спирт «Рояль», сигареты в твердой пачке и журнал «Огонек», по какому-то одному им понятному праву презрительно называло «поколением «Пепси»». Тут мы разводили костры, прямо внутри разрушенных стен, пили дешевое крепленое пиво из огромных коричневых бутылок и димедрольный самогон, курили марихуану. В другом углу того де здания блевали и гадили. Здесь, на руинах красного уголка, где когда-то играл с котятами, пятнадцать лет назад я стал мужчиной…
Но что это? Я не верю своим глазам! Ферма обнесена железным забором, виднеется новая кладка, а над ней возвышается стрела крана «Ивановец». Я смотрю, и на глазах наворачиваются слезы, наверное, так смотрели апостолы на воскресшего Христа. Пережили, воспрянули… Помню в 1997 году мы классику, «Жигули», взяли, 1983 года выпуска, и я хвастался в школе, что у нас не было машины, а теперь есть… Сегодня у самого распоследнего лентяя есть возможность заработать на «Солярис» или «Фокус». На мой первый компьютер в 2000 году семья копила несколько месяцев, а сейчас любой может за одну зарплату взять два компа, еще и останется. Я всё это воспринимал, как должное, не замечал очевидного, но погружался меж тем в чтение статей о том, как всё разворовали, всё пропало и что дальше будет только хуже, и, к своему стыду, верил этим статьям. А теперь я смотрю на ферму и верю, что всё у нас получится, да глубочайшие шрамы на теле нашего общества еще долго будут напоминать о себе, но мы выстояли, мы сможем, мы еще обязательно выиграем…
Я еще намного посмотрел на ферму и двинулся дальше, впереди показалась крыша родного дома.