Лиловая берлога.

Автор: Вано Борщевский Первый холод, пришедший с севера, замер на пышущей зеленью опушке леса. Из дремучей чащи на холод смотрела — Баба, кривя рябиновые губы в презрительной усмешке.
Холод бросил к ногам Бабы длинную рыжую кость и тут же сам пал на землю, покрыв всё поле под собой голубым инеем. С этой встречи дни становились всё короче, утраивая стоимость каждой секунды, проведенной под солнцем.
На пике очередного припадка истерики, Баба вцепилась в брошенную кость зубами и бросилась бежать обратно в лес, роняя рыжую пыль на листья деревьев. И первые искры золота и меди посыпались на остывающую землю, шумно срезанные с головы леса острым ветром — извечным сторонником любой перемены.
Город Чернога, разбитый на болоте академиком с мечтой и связями, ленно дремал, окутанный туманом, словно скелет плотью. С проспектов давно стерли свои последние следы подлунные романтики и соратники амфетаминного досуга. Лишь бездомный пудель — Сентябрь, почуяв временное превосходство, вдвое усилил патрулирование в поисках нетронутых помоек, где всегда можно встретить собачью фортуну, способную насытить брюхо до отвала.
В ту минуту, когда над кронами леса воспарил багряный прищур солнца, овеянный непобедимой верой в лучшее, включился будильник во всех биологических часах пенсионеров и смертельно больных людей. Эта небольшая когорта людей, живущая у смерти в авангарде, всегда первой стряхивала сонное покрывало с окон многоглазых домов.
В это утро к ним примкнуло новое лицо — широкое и серое, одетое на длинную жердь тела, словно на кол.
К рекламной доске объявлений, увековеченной на автостанции стройбатом, быстрой походкой близился высокорослый расклейщик афиш. При ходьбе расклейщик выбрасывал перед собой длинные руки, разговаривая с самим собой на гневный мотив. Густой туман вокруг него разрывался в клочья, словно сильно изношенная простыня рвется под натиском страсти влюбленной пары.
Знаток своего дела и мистик психологии — расклейщик афиш знал ключ успеха по привлечению зрителей. И он был в его афишах!
На каждом углу дома, на толстый слой клея, на всю длину руки, черным по белому: «Внимание! Внимание! Unique chance! Только сегодня Вам выпало НА СЧАСТЬЕ — самая редкая и опасная выставка в мире: «Лиловая берлога». ТОЛЬКО у Вас и ТОЛЬКО в эту субботу! Мы никогда не возвращаемся в город, в котором однажды выступали! Мы — УНИКАЛЬНЫ! И нашу уникальность создаете — ВЫ! Станьте частью нас, станьте мистерией, о которой будет говорить весь город еще не один год!
Выставка пройдет в здании библиотеки с 10 утра до 10 вечера.
Особое примечание: Беременным женщинам и детям вход строго запрещен!"

Двухэтажное квадратное здание, разбитое на большие помещения, возводилось в городе, как центр по оказанию бытовых услуг. Ныне первый этаж занимал супермаркет, спекулирующий ценами, а все помещения второго сдавались в безысходную аренду.
Ровно в половину десятого утра входную дверь с внутреннего двора открыл приземистый старик в желтом кожаном пиджаке. Пружина на двери отрывисто взвизгнула, осыпав плечи вошедшего человека стружкой ржавчины.
Первым этажом просторного подъезда здания давно завладела пыль — первый в мире черный рейдер. У дальней стены, напротив входа, две десятиступенчатые бетонные лестницы образовывали мост, помогающий людям попасть на второй этаж, наплевав на силу притяжения.
От скудного зрелища, которое должен быть увидеть посетитель при входе на выставку, старик недовольно потряс лысой головой из стороны в сторону, как мертвый рак с перебитой шеей. Большие стеклянные двери, ведущие внутрь комнат, были давно разбиты, полы начисто выметены, осколки свалены в угол.
" Всему на этом свете можно придать вид загадочности и дефицита". — Припомнил свою любимую догадку старик, повесил пиджак на детский стульчик и засучил рукава.
Двумя школьными партами, вытащенными из кладовой, он перегородил вход, оставив проход не шире метра. Под лестницей со вчерашнего вечера лежал скудный инвентарь, который выставка таскала с собой из города в город, такой как — лиловая дверь из фанеры с преувеличенно большим глазком. Сразу за ней старик развесил черную ткань, которая создавала впечатление коридора не более метра длинной. Теперь к открытию всё было готово.

Государство именовало старика Иваном согласно выданному ему паспорту, а за глаза коллеги прозвали его Истуканом, за прямую, как шпала спину и вечное молчание. Иван случайным образом подслушал, как люди скалят зубы у него за спиной, дивившись остроте совпадения подобранного ему образа.
Старик совсем без злобы и подолгу думал над прозвищем. И чем он дольше думал, тем больше сроднялся с ним. Ему отчего-то грезились ночные бескрайние прерии Аризоны и вид молчаливого индейца, степенно курившего длинную трубку у тотемного идола.
Тотемом в грезах был он сам, сам Истукан.
Нижняя часть тотема, уходящая в землю, изображала на себе двух тонких, полуживых змей, путающихся между собой. Серединная часть тотема представляла изображение распухшего красного буйвола, разметавшего в доме-шатре все предметы, оставив под копытами обломки былой целостности. Третья — высшая часть тотема являла собой картину двух черных торфяных озер, густо поросших белесым пухом у подножия крутого холма.

Сидя на стульчике, Истукан в сухом кулаке левой руки сжимал пачку серых билетов, похожих на автобусные: с пропечатанным ценником и шестизначным номерком. А правая рука для приема денежных знаков лежала на коленке, словно сломанная ветка вяза.
Заняв удобную позу, Истукан уставился перед собой отсутствующим взглядом и мысленно покинул знакомый мир. В мыслях он представлял окружающую себя реальность, как один большой костер, уходящий малиновым пламенем за шиворот космоса, где не было людей, а были только бесконечно дорогие сердцу бабочки, порхающих в сполохах света.

«Чем совесть у человека чище, тем красивее его неповторимый узор на крыльях» — Думал Иван, представляя свой окрас, как рисунок четырехлистного клевера в черной окантовке.

Уже к полудню на улице сильно распогодилось. Колючие облака, словно из вспоротого живота небесной тверди, фиолетовыми кишками низко висели над землей в ожидании отмашки грома.
Где-то вдали раздался грохот.
Истукан прозорливым, а через мгновение благодарным взглядом смотрел на потолок. Там за потолочным перекрытием, минуя чердак, и выше, где-то над протекающим рубероидом – небо раскололось пополам.
«Теперь уж посетителей точно не будет!» — Подумал Истукан, перебирая в голове похожие моменты из жизни.
Входная дверь на первом этаже раскрылась настежь. Дождевая вода втекала внутрь подъезда тонкой струей, где под светом алхимика — люминесцентной лампы, превращалась в жидкий свинец.
Кто-то все-таки вошел, одновременно впустив в помещение шквал дождевой дроби, плотно бьющей по асфальту и жестяным крышам автомобилей.
Истукан сам того не ожидая визуализировал этот звук!
Клубок светло-серого, почти светящегося дыма, поддерживал на лету голову мужчины азиатской внешности. Лицо было искажено нестерпимой мукой и страданием ежесекундного попадания в темя крупной дождевой капли. Голова на шаре рикошетила от стен, подминаясь все выше к потолку, разнося голос дождя глухим бетонным эхом.
В момент, когда звук отпрыгнул от стены в метре от Истукана, голова азиата была не крупнее пуговицы, и в одно мгновение полностью растворилась под сводом потолка. Звук дождя исчез.
- М-да… Что за бардак тут развели? Мглу по углам не разогнали, пыль по щиколотку. — Раздался снизу недовольный голос посетителя. — Совсем не смотрят уже, с кем имеют дело. Пускают в город всяких проходимцев да мошенников!
По лестнице медленно поднялся человек не старше четверти века, в сильно изношенном зеленом комбинезоне, одетого на голое тело. Незнакомец обращался вслух к своему постоянно недовольному характеру, распаляя все возрастающее недовольство.
Истукан боялся посмотреть на говорившего, поэтому просто не сводил взгляда с пола, свесив голову вниз.
Удар кулаком в грудную клетку, как по волшебству вернул реальность Истукана на свое место. Но по вине врожденного малодушия, его больное сердце молниеносно рухнуло в пятки, спрятанные в двухсотрублевых кедах.
— Дверь лиловая! — накручивал свое негодование посетитель. — Что же тут удивительного? Бред и только! Плачу кровными, а за что? Что там ждет?! Разочарование, скука, уныние — вот что! Ты знаешь, дед, — не давая опомниться Истукану, продолжал гость, — я вот постоянно думаю о том, что всё в нашей жизни идет по ложному курсу. Все вращается вокруг либидо! Оно дает нам шаблоны, они понятны и желанны всеми. Кто-то заразил все человечество думать именно в таком ракурсе, словно наши глаза открываются вместе с молнией на ширинке. А наша простофиля — воля стремится к этим ложным идеалам, идеалам гадким и низменным, в общем-то, нам противоестественным. И сейчас все, что нас отделяет от тотального падения культуры — штаны, дед, штаны… И на этом фоне повсеместного слабоумия ты еще смеешь брать мзду с работяг за возможность потешить воображение?! — посетитель подпер волосатыми кулаками ребра.
Истукан смотрел в лицо посетителю и не решался оборвать обвинения в свой адрес.
На груди посетителя Истукан увидел тын из волос, который пролег между сосками, опутывая их по кругу, как колючая проволока башню в остроге. Не было у гостя двух передних зубов, а вместо них умелец приладил фрагмент распиленной рыболовной блесны, бросающей в глаза блики изумрудного цвета.
Атомный ледокол пронизывал внутри тела Истукана недвижимые глыбы долгого молчания. В один миг старик почувствовал, как мелкие шестеренки в животе, с неохотой проворачивались сквозь ржавчину, понемногу приходя в движение. Через минуту все маленькие частицы внизу живота закружились в унисон, расталкивая одну большую шестеренку, занимавшую всю область грудной клетки. Условная память, накапливаемая Истуканом всю жизнь, вывела язык и горло на одну скоординированную волну — голос.
— Эта единственная выставка, которая оставит неизгладимый след в вашей жизни в обмен на сто рублей. – Прошамкал беззубым ртом Истукан.
Гость слегка улыбнулся и снисходительно посмотрел на старика.
— Нет, старик, я не дам тебе денег. Ты думаешь, я комбинезон на голое тело осенью ношу просто так? Думаешь, я праздный? — последние слова посетитель выкрикнул с жаром злобы. — Я — гурман впечатлений, понял? Я был на всех представлениях, выставках, ярмарках — везде! Я истощен. Мне не хватает эмоций! Я ни на йоту не удивился, когда узнал, что в соседнем от меня подъезде мусор собирает не уборщица, а маленький фрактал черной дыры. Дети в него бросают школьные дневники и прозвали – Чернышом! – Гурман задыхался от гнева. — А знаешь, чего я всегда жду?!

Истукан молчал и смотрел в пол, не отвечая на заносчивость посетителя.

— Я жду, когда же я встречу, что-то настолько удивительное, отчего я уделаю калом свой комбинезон! Вот чего я жду! В общем, так: когда я выйду с выставки, тогда и решу, платить твоей бандитской роже или нет!
Гурман пригнулся в коленях и резко выбросил правую руку вперед. Удар пришелся Истукану в скулу и сбил его с ног. Перешагнув через беззащитного старика, посетитель прошел за лиловую дверь.
Черный домотканый коридор, пролегающий между дверью и началом выставки, окончательно разозлил Гурмана, напомнив ему деревенский балаган. Но откинув край занавеса рукой, он замер на месте, немного приоткрыв рот в изумлении, а Истукан сменил дежурство ладоней у опухшего лица.
Оглядевшись по сторонам, Гурман увидел тысячи бабочек, которые заняли, буквально, каждый свободный сантиметр пространства. Они были повсюду: на полу и потолке, на стенах и окнах, но ни одна из бабочек не летала. Все дышало в едином порыве, как огромный и сложный живой механизм.
Комната оканчивалась в глубине двумя проходами без дверей, уводящими в разные стороны. Ступать по устланному бабочками полу и не убить ни одну из них — задача непосильная даже для Иисуса.
Едва оправившись от первого впечатления, Гурман твердой поступью направился осматривать оставшиеся комнаты. Бабочки гибли под подошвами ботинок, оставляя после себя лишь звук лопающегося пузырька воздуха.
В комнате по правую руку от входа кроме бабочек Гурман заприметил остолбеневшего на задних лапах бурого медведя.
— Скука! — в сердцах плюнул гость. — Пойду-ка, переломаю кости старому разбойнику.
Медведь моргнул и ударил лапой Гурмана по голове.


Входная дверь первого этажа медленно открылась, и на полу разостлался янтарный ковер солнечного света.
Снизу доносился голос с кавказским акцентом.
— Да, да, да! Мне брат позвонил за час до их приезда, усек? Не поверишь, Ванька, спускаюсь я, значит, на лифте в столовую, беру самый большой ковш, который только смог найти и пулей обратно. Эффект, Ванька, потрясающий! Забегаю в кабинет, выкидываю под стол клюшки для гольфа и забиваю сумку наличкой. Пам-парам-пам! И денежки уехали в банк, усек? – голос незнакомца разразился хохотом ликования.
По ступенькам поднялся рослый мужчина в строгом черном костюме и ошпарил периметр немигающим панорамным взглядом. Истукан вскользь посмотрел на гостя и несколько раз недоверчиво моргнул. Вместо лица Истукан видел большую тарелку пламенно-красного борща, в котором плавали две луковицы, небольшая морковь и куриная жопа.
— Все чисто, Ахмет Расулович. Можете подниматься. — Пробасил прокуренным голосом Борщ.
В следующую секунду за знаком одобрения телохранителя, на площадку второго этажа поднялся худощавый молодой человек, двадцати пяти лет от роду в бейсболке с русским триколором и красном спортивном костюме с ярмом «Russia» на спине. Из-под кепки выбивались длинные прямые волосы цвета вороньего пера. Большие карие глаза с нерасплесканной злобой и надменностью глядели с хищной живостью. Горбатый и очень тонкий нос практически не выделялся при взгляде на лицо в анфас, а щетина, доходившая почти до глаз, держала в заложниках тонкий бескровный рот.

— А вот и мой избиратель! — Парень в спортивном костюме в два прыжка подскочил к Истукану, разнося вокруг себя флюиды радушия и готовности обещать напропалую.
— Здравствуй, дорогой соотечественник. Я — народный избранник на посту депутата. Рад, очень рад посетить мероприятие, где есть мой народ! — Избранник бесцеремонно схватил правую руку Истукана и силой сжал ее, словно они были старыми знакомыми.
— Слушай, Ванька, — Избранник в пол-оборота обернулся к Борщу. — Напомни мне потом про это место. Кажется, я нашел подарок для брата под его бизнес.
Истукан влекомый шестым чувством перегородил собой вход на выставку, твердо уверовавшись, что ему платить никто не станет.
— О, мой драгоценный Избиратель, — депутат вновь повернулся к Истукану, лучезарно улыбаясь искусственной улыбкой. — Скоро выборы, а поэтому, чтобы ты даром свой голос не потерял, держи мою визитку!
В морщинистую ладонь была вложена сторублевая купюра, сложенная вчетверо, где на каждой стороне красовалась фамилия Исмаилов, написанная от руки красными чернилами.
Депутат проникновенно смотрел на Истукана влажными глазами полными обещаний и желанием помочь.
— Босс, босс… — Неуверенно лепетал Борщ.
— Что случилось, Ванька?
— Босс, мне, кажется, что он, — телохранитель кивком головы указал на Истукана, — не из нашей предвыборной обоймы. По-моему он вообще не местный.
Брови на лице Избранника пустились в бегство.
— Так, старче, давай визитку обратно! Я их не печатаю, между прочим. Какой шустрый! Проходимец!
Из всё еще раскрытой ладони сторублевая купюра исчезла так же быстро, как и оказалась там.
— Эй, Ванька, сходи, проверь, что там внутри, а потом меня позовешь, если все спокойно. — Договорил депутат и достал мобильный телефон, полностью погрузившись в широкий экран.
— А, ну-ка, свали с прохода, старик. — Пригрозил Борщ, но видя, что Истукан не отойдет просто отшвырнул его в стену головой.
— Ванька, ты совсем, что ли озверел на моей службе?! Не вздумай убивать людей, ты мне весь предвыборный рейтинг испортишь, усек?
— Извините, Ахмет Расулович. — покорно роптал телохранитель. — Больше не повторится.
Истукан, упершись обеими руками о пол, превозмогая боль и временную дезориентацию, привел себя в вертикальное положение. Избранник народной воли даже не взглянул в лицо старику.
— Ты злишься сейчас на меня, старче, я знаю это. Несправедливо всё, да? Но и ты знай, почему так происходит. Я верю в то, что никаких случайностей у дуры-природы нет и быть не может, усек?
Молодой человек на несколько секунд оторвался от телефона, ища в глазах Истукана понимания того, о чем он говорит.
— Так вот, старче, в античных олимпийских играх было соревнование, которое называлось – панкратион, усек? Это свободный рукопашный бой с элементами борьбы. Существовало лишь два правила: не кусаться и не выдавливать сопернику глаза, ограничений по времени не было. Исход решался победой одного человека. И вот, появился на олимпиаде человек с именем — Сострат из Сикиона, который сумел победить в панкратионе на трех олимпиадах подряд. Ты можешь подумать, что он был полубогом или напрочь не чувствовал боли, но нет, старче. Сострат из Сикиона изловчился ломать пальцы всем своим противникам, усек? Ломать пальцы! За это его удосужили прозвать — «Пальчик».
На этом Избранник вновь оторвался от экрана мобильного и посмотрел в лицо Истукану.
— Тебе, наверное, может показаться, что тактика-то у него была гадливая, не волевая. Но как я уже говорил, случайностей не бывает! Если он и ломал пальцы соперникам, значит, они сами позволяли ему делать это, усек? А теперь задумайся, старче, что вы, именно вы сами позволяете делать с собой, что угодно, понимаешь?! Победителей не судят, запомни это хорошенько, старче.
— Запомню, казнокрад, не сомневайся. — Ядовито прошипел Истукан, сплюнув под ноги сгусток крови.
— Заходите, Ахмет Расулович. — приглушенно выкрикнул Борщ из-за лиловой двери, видимо, так и не ушедший на проверку, заслушавшись рассказом своего босса.
Избранник отстранил с пути Истукана, брезгливо оттянув его за плечо двумя пальцами, и прошел сквозь черный тряпочный коридор.
Убрав с пути занавес, Ахмет Расулович застыл на месте не в силах ничего разобрать перед собой. По комнате порхали тысячи бабочек, полностью застилая взор. Выставив ладонь перед лицом, как забрало депутат медленно передвигался по комнате, все громче выкрикивая проклятия в адрес своего телохранителя, как вдруг поскользнулся на мокрой тряпке и рухнул спину. Все: от красных мокасин до волос оказалось во власти, чего-то липкого, вязкого. Холодок пробежал по спине Избранника. Последнее, что он увидел, было медленное движение к нему двух огромных бурых медведей, в вихре кружащих повсюду бабочек.

«Устарел я совсем. Удар не держу, не заступаюсь за свою правду. Наверное, я устал от этого мира. От всех этих злых и циничных людей. Нет, это не мой мир. Ни родных, ни детей. Кому я нужен? Эх, как бы я хотел стать ширококрылой бабочкой и полететь на свою погибель к пламени вселенского костра...» — Думал Истукан и впервые за многие годы заплакал, не стесняясь собственных слез.
Дверь на первом этаже слегка приоткрылась, пропустив такого не нужного сейчас посетителя. С улицы доносился звонкий смех и топот детских ног по лужам.
По лестнице на второй этаж поднялась карлица в детском красном платьице, едва прикрывавшем гениталии. Обнаженные руки были зататуированы бутонами разноцветных цветов, переплетаемых друг с другом в причудливых узорах. Короткие волосы, выкрашенные хной, почти отсутствовали на затылке, не в пример челке, которая полностью закрывала лицо незнакомки.
С трудом переводя сбитое дыхание, женщина чуть не задохнулась в приступе кашля, поминутно отхаркивая коричневую слизь на бетонные ступени.
— Эй, человек, подай даме руку. — Умоляюще попросила Карлица.
Истукан из последних сил поплелся к женщине, взял ее за руку и вывел на середину площадки этажа, где она тут же повалилась на пол. Истукан сел рядом с ней.
— Хочешь, отстрочу у тебя задаром? Стручок будет чистый, как в день крещения. — Скороговоркой выпалила Карлица.
— Нет, не хочу я этого. Спасибо. — Совсем без злобы ответил Истукан.
— А я вот слышала, что все думают только об этом, разве нет? — спросила маленькая женщина и демонстративно задрала платье, под которым не было нижнего белья.
— Видимо, барышня, не все.
— Тогда, может, хочешь, чтобы тебя уважали и боялись? Может, ты покорства ищешь среди соплеменников?
Истукан увидел, как Карлица достала из-под платья боевой кистень перепачканный кровью и маленькое удостоверение с гербом России.
— Нет, не хочу и этого! — Старик устало выдохнул, свесив голову между коленей.
— Тогда, чего же ты хочешь, Иван?! Подумай очень хорошо, потому как я спрашиваю в третий и последний раз.

Иван с глупым видом ронял слезы на пол и пересказывал Карлице свою мечту. Когда он закончил грезить и обтер соленое от влаги лицо тыльной стороной ладони, то заметил, что никого рядом нет, а он один сидит на холодном полу и плачет. Жалость к себе стальной змеей обвивала сердце старика все сильнее.
— Пойду на улицу посижу немного. Здесь дышать можно только пылью и болью. — Истукан попробовал оттолкнуться от пола руками, но не почувствовав опоры беспомощно упал на бок. С обезумевшим взглядом старик подобно гусенице извивался всем телом в попытке добраться до лестницы.
На верхней ступеньке, Истукан зажмурил глаза и устремился правым плечом вниз в надежде, что покатившись с лестницы разобьет-таки себе голову о стену. Но вместо болезненного падения старик парил всего в нескольких сантиметрах от пола. Не веря своим глазам, Истукан медленно выпорхнул на улицу через распахнутую дверь.
Города старик не увидел, вообще ничего не было видно кроме всеобъемлющего малинового пламени костра, уходящего за шиворот космоса, вокруг которого парили миллиарды разноцветных бабочек, которые когда-то были людьми. Всем роем бабочки кружили у пламени, то и дело, погибая от всепожирающего пламени.
Истукан даже узнавал в бабочках людей, которых он знал, и они узнали его и жестами приглашали присоединиться к ним в хороводе.
Так легко на душе у него не было никогда. Расправив широкие зелено-черные крылья, Истукан стремительно полетел в пасть неминуемой гибели — на свет.
А зима была не за горами...