ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ КАЗАЧЬЕ-МУШКЕТЁРСКАЯ ЛЕГЕНДА

Автор: Владимир Ерашов ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
КАЗАЧЬЕ-МУШКЕТЁРСКАЯ ЛЕГЕНДА
Правда то или нет, но издавна в казачьей среде ходит одна роман-
тическая легенда, самым причудливым образом переплетающая
между собой казаков России и... королевских мушкетёров Франции.
Что в этой легенде правда, а что вымысел – судить не берёмся, но
основывается она на том бесспорном факте, что автор бессмертных
«Трех мушкетёров» Александр Дюма-отец, будучи по своей натуре
человеком импульсивным и весьма любознательным, как-то раз
сподобился побывать в России. Причем в конце своего российского
вояжа, после светского приема, устроенного ему одним из калмыц-
ких ханов, Дюма в поисках новых приключений отправился на Кав-
каз (об этом факте в советское время даже фильм сняли).
А на Кавказе в то время, как всем хорошо известно, шла самая
настоящая война, впоследствии получившая название «Кавказ-
ской». Объяснялась она тем геополитическим обстоятельством, что
если бы такой по-южному благодатный и стратегически важный
край в ближайшее время не стал бы югом России, то со стопроцент-
ной уверенностью он рано или поздно стал бы севером Турции со
всеми вытекающими отсюда последствиями. И вот для того, чтобы
этого не случилось, в первой половине девятнадцатого века северо-
кавказский край подвергся активной русской колонизации. Причем
основными «колонизаторами» Кавказа, той движущей силой, бла-
годаря которой Российская государственность с боями и кровью
продвигалась в глубь кавказских гор, выступали не кто иные, как
казаки. Впоследствии их назовут терскими и кубанскими.
Это всё широко известно, но вот тот факт, что будущие кубан-
ские казаки изначально по своему происхождению были весьма
даже разнородными, известен уже далеко не каждому. И если на-
чало освоение Кубани, вне всякого сомнения, было по указу импера-
трицы Екатерины положено запорожцами, то продолжено оно уже
было не только ими. Хорошо понимая, что строительство на Кубани
Кавказской Линии в условиях непрекращающейся войны требует
много «строительного материала» (читай пушечного мяса), царское
правительство всеми силами, откуда только было можно, направ-7
Он был дороден и величав статью, и как безошибочно угадыва-
лось с первого взгляда, обладал недюжинной физической силой,
при этом сотник был седовласо усат и красиво, прямо-таки по-
молодецки кудряв. Кроме того, он, несмотря на достаточно хмурые
условия полыхающей вокруг войны и перевязанную после ранения
руку, был доброжелательно открыт и весел. В общем, по облику тот
же самый Александр Дюма – только значительно постарше. Отчего
знаменитый писатель сразу же и проникся к деду Никишке подсо-
знательной симпатией.
А тут ещё выяснилось, что, будучи ветераном Наполеоновской
кампании, этот пожилой казак за время войны 1812 года и последу-
ющего пребывания в Париже, умудрился довольно-таки сносно вы-
учить французский язык. И хотя «Трех мушкетёров» дед Никишка
не читал, он, тем не менее, не мог удержаться от соблазна «побала-
кать на хранцузской мове» с заезжим «мусью», светским тоном осве-
домившись у него о том, как там теперь в Париже? Мол, остались ли
в столице Франции, после ухода из неё казачьего корпуса атамана
Платова, так удачно внедренные с казачьей подачи в парижскую
жизнь «бистро» или нет? Да и вообще, кто там теперь в этой не то
по-якобински революционной, не то по-бонапартистки император-
ской Франции «зараз в ей правит»? Какая там нынче власть? Карбо-
нариев али Наполеонов?
Поскольку, так уж получилось, что в этих откровенно дикова-
тых кавказских краях образованные и блестяще владеющие фран-
цузским языком офицеры-дворяне почему-то были редкостью, то
Дюма, истосковавшись по полноценному общению, предложенный
разговор охотно поддержал. Слово за слово, и по извечным прави-
лам рассейского гостеприимства, светская беседа плавно перетекла
в традиционно-славянское застолье. Благо по случаю легкого ране-
ния черкесским кинжалом в руку, полученным в недавнем бою за
какой-то горный аул с непроизносимым для французского уха на-
званием, казачий сотник сейчас находился не на службе и потому
мог себе позволить немного расслабиться.
И вот якобы там, в казачьей землянке, сидя за грубо сколочен-
ным, уставленным разномастными бутылями столом, после того
как сотник случайно сдернул закрывающую стену бурку, Александр
Дюма и узрел висящую на бревенчатой стене старинную картину.
Причем старинной она была уже даже тогда – в том, столь сейчас
далеком от нас девятнадцатом столетии.
Это была типичная для семнадцатого века, как её называли в те
времена, «парсуна». То есть предмет портретной живописи, мода 8
на написания которых появилась на Руси после Смутного времени.
Когда иноземная культура, незадолго до того изгнанная взашей с
Руси вместе с иностранной интервенцией, повторно, и на этот раз
можно даже сказать, что достаточно деликатно, робко вернулась
обратно на русскую землю. Но уже не в виде хищнической своры
новых европейских «конкистадоров», а в виде отголосков эпохи
Возрождения. А в том, что, судя по манере письма, принадлежала эта
картина кисти именно европейского, а не российского живописца,
Александр Дюма, неплохо разбираясь в различных искусствах, в том
числе и изобразительном, нимало не сомневался. Примерно такие
же произведения портретного жанра семнадцатого века ему в изо-
билии доводилось видеть, например, в Лувре или в Версале.
Хотя там они вроде бы такие же... но... как не без изумления от-
метил Дюма, более внимательно присмотревшись к картине сквозь
царящий в землянке полумрак, эта «парсуна» была всё же иной.
Явно не версальской, поскольку, даже принадлежа кисти европей-
ского художника (скорее всего из фламандцев), она была написана
им в стиле, если можно так выразиться, очень раннего «а ля рюс».
А как это ещё можно было назвать, если вместо привычного изображе-
ния какого-нибудь маркиза или, на худой конец, обыкновенного француз-
ского шевалье, на изрядно потемневшем от вековой пыли холсте, гордо
приосанившись и картинно положив, как оно водится на подобных полот-
нах, руку на эфес оружия, в полный рост стоял... казак. Причем казак, имев-
ший неуловимые, но, тем не менее, явственно проглядывающие черты,
придававшие ему несомненное сходство с сидящим по другую сторону
стола дедом Никишкой. При этом в том, что это был именно казак, а никто
другой, у Дюма и тени сомнений не возникало. За время своего русского
вояжа он на них уже достаточно насмотрелся, научившись своим острым
взглядом безошибочно выделять красиво-мужественный казачий облик
из всех других этнических типов Российской империи.
На голове изображенного на холсте казака, как оно казаку и по-
ложено, красовалась меховая папаха1
, из-под которой гордо выби-
вался вьющийся чуб, а на его левом боку висела отнюдь не положен-
ная по жанру европейской портретной живописи шпага, а кривая,
какого-то хищно-азиатского вида сабля с отсутствующей гардой.
Примерно такая же, что и сейчас красуется на боку у деда Никишки.
Одним словом, казак – он и на европейском портрете – казак. Хоть
сейчас давай ружьё в руки – и вперёд на Кавказскую Линию. Всё
вроде бы как положено, но вот то, что было на этом нарисованном
казаке надето, как говорилось у этих русских, «ни в какие ворота не
1 - значение слов, выделенных курсивом здесь и далее см. в Словаре исторических терминов, стр. 616 - 635.9
входило». И могло, по мнению Дюма, как минимум претендовать
на открытие какого-нибудь нового, уж очень суперсюрреалистиче-
ского направления живописи.
Тело изображенного на холсте казака, вместо положенной ему
«по штату» кавказской бурки или русской епанчи, покрывал... ни-
спадающий со всех сторон, небесно-голубой ПЛАЩ КОРОЛЕВСКИХ
МУШКЕТЁРОВ Франции первой половины семнадцатого столетия!
Именно так. И уж кто-кто, а такой знаток истории, как Александр
Дюма преотлично знал, кто именно в ту романтическую эпоху носил
на плащах вот такие белые кресты, в центре которых алели крас-
ные язычки пламени, а на концах золотились королевские лилии
династии Валуа... Тем более, что именно такой же мушкетерский
крест был вытеснен на кожаной обложке его лежащего в кармане
сюртука походного блокнота, который он всегда возил с собой в пу-
тешествиях для занесения в него путевых заметок.
Первоначально, при виде точно сошедшего со страниц его рома-
нов мушкетерского плаща, писатель даже зажмурился, приписав на-
личие столь сюрреалистической картины действию местного вина.
Но, открыв глаза, он убедился, что воздействие казачьего чихиря
здесь ни при чем. Казачье-мушкетёрский портрет был всё так же в
наличии, по-рыцарски белея своим крестом на бревенчатой стене
этой убогой землянки, вырытой в каменистом кавказском грунте.
На недоуменный вопрос Александра Дюма «Кеске се?», дед Ни-
кишка крепко задумался, мысленно разгибая пальцы и прикидывая,
сколько именно приставок «пра-пра» имеется у этого, дошедшего из
глубины веков изображения его пращура.
– Се мон гранд пэр, мсье, – ответил дед Никишка, и, соотнеся
русское «пра» с французским «гранд» многократно его повторил,
каждый раз разгибая очередной палец. Вскоре, видимо, сбившись со
счета, сотник махнул на всё это рукой и, чокнувшись со сгорающим
от любопытства Александром Дюма, поведал ему некую историю.
Что, мол, на парсуне изображен его предок, живший ещё в сем-
надцатом веке, что звали его Ермолаем, что был он из старинного
казачьего рода Дартан-Калтыка и что именно после него Дартан-
Калтыки, перейдя на русскую службу, стали Дарташовыми. По по-
воду же наличия на казаке «ле роб де мушкетёр», то бишь мушкетёр-
ского одеяния, сотник и вовсе начал рассказывать столь невероят-
ную историю, что даже у Александра Дюма, человека, как известно,
отсутствием фантазии отнюдь не страдающего, буквально перехва-
тило дух, отчего он, даже закашлявшись, поперхнулся терпким чи-
хирём. Откашлявшись и уже вполуха вслушиваясь в становившийся 10
всё более невероятным рассказ, причём явно делавшийся таковым
по мере усиления интенсивности винопития, Дюма прищурился,
и задумчиво покручивая пышный ус, стал внимательно всматри-
ваться в портрет.
Как известно, великий писатель был не только непревзойден-
ным мастером сюжетной интриги и отличным знатоком истории,
но при этом ещё и великолепным физиономистом. Потому его
устремленный в изображение казака семнадцатого столетия взор и
смог разглядеть в нем то, что для обычного человека так и осталось
бы незамеченным.
«...Прямой благородный нос... пронзительный взгляд небесно-
синих глаз... слегка подкрученные кверху усы... твердый волевой
подбородок... чуть широковатые скулы, выдававшие природное
упрямство... да еще и явно южная чернявость волос...
В общем, всё прямо-таки как у... настоящего гасконца!..» – озаре-
нием пронеслось в голове Александра Дюма. И эта, на первый взгляд,
поражающая своей нелепостью мысль (как же – Россия – казак, и
вдруг гасконец), привела писателя в возбужденное состояние, быв-
шее сродни состоянию охотника, наконец-то учуявшего долгождан-
ную дичь... или Архимеда перед выкриком знаменитой «эврики»...
«...Так, так, так... ...гасконца? А почему бы и нет?» – продолжал раз-
мышлять великий писатель. Ведь если убрать эту похожую на дам-
скую муфту папаху, вместо дикого курчавого чуба мысленно прири-
совать ниспадающие до плеч локоны, то...
...то получится ни дать ни взять, портрет Д Артаньяна! Останется
только поменять азиатскую саблю на валлонскую шпагу, и хоть сей-
час в Лувр или на Елисейские поля...
«...А может и не стоит менять?» – включился в навеянную портре-
том фантазию рациональный голосок профессионального литера-
тора. – А что если оставить всё как есть и только поменять антураж?
То есть перенести место действия из Франции в Россию? А перенеся,
тем самым заменить французскую галантную куртуазность на ис-
конно рассейскую кондовость и посмотреть, что же из того полу-
чится. А что? «Се ла комильфо»... «не с па»?
В этом явно есть свой «шарм» и «магнифик»... – так или примерно
так размышлял величайший романист эпохи. И уже совсем не слушая
маловразумительных разглагольствований вконец разошедшегося
сотника, Александр Дюма всё больше и больше погружался в свои
писательские думы. И, как гласит легенда, вот тут-то его и осенило!
Ну, чем, скажите на милость, не сюжет для нового романа!
Да ещё такого, что поостывшая было после его «де Бражелонов» 11
к мушкетерской теме и уже донельзя пресыщенная дуэлями и шпа-
гами французская публика просто-напросто ахнет. А если и не ахнет,
то все равно восторженно воскликнет своё традиционно француз-
ское: «ой-ля-ля!». Да и попутно поднимет тираж изданий, что тоже
весьма даже немаловажно...
Ведь именно этакой причудливой смеси первозданной славян-
ской диковатости с настоящим, прямо-таки рыцарским благород-
ством, по большому счёту, изысканному французскому читателю для
получения им полной остроты ощущений и не хватает! Что впрочем,
и понятно, поскольку проистекают все французские литературные
сюжеты исключительно в рафинированной атмосфере кружевных
воротников и шёлковых перчаток, где эту самую диковатую остроту
ощущений и днём с огнем не сыщешь. А мы тут ему, этому пресыщен-
ному читателю, возьмём да и преподнесём: вместо фламандских кру-
жев – посконную сермягу, а вместо ботфортов – лапти.
Нате, мол, вам, мсье, экзотическую кулебяку со сбитнем вместо
традиционного какао с круассаном...
Плюс ко всему, всё ещё сохранившийся в народе Франции после
Наполеоновских войн, искренний интерес к казачеству. Да и во-
обще, не стоит забывать о том демографическом факте, что именно
после стояния в Париже казачьего корпуса атамана Платова в нём
резко возросла рождаемость...
А поскольку теперь этим живым воплощениям франко-казачьей
дружбы где-то около сорока, то есть люди они уже вполне состояв-
шиеся, то и деньги жалеть на роман о своих малоизвестных предках
они вряд ли будут. Потому как давно известно, что зов крови – есть
зов крови, и уж его-то обмануть никому невозможно...
Так, или примерно так, согласно легенде, размышлял великий
писатель. А поскольку человек он был весьма даже решительный,
то уже на следующий же день Александр Дюма, натянув на себя
ради вхождения в образ черкеску деда Никишки с погонами каза-
чьего сотника и лихо нахлобучив набекрень кубанку, уселся за стол,
решительно отодвинув в сторону как теперь нечто абсолютно не-
нужное многочисленные бутыли с недопитым чихирём.
И вот якобы там, в этой затерянной среди Кавказской Линии убо-
гой землянке, сидя под сенью старинной парсуны, охваченный не-
бывалым вдохновением величайший мастер приключенческой ли-
тературы и начал своим знаменитым каллиграфическим почерком
с бесчисленными кудреватыми завитушками, заносить в свой укра-
шенный мушкетёрским крестом блокнот наброски нового романа.
Озаглавлен он был, не без тонкого намёка на некую ассоциатив-12
ную аналогию «Les trois bouzateurs», а на его титульном листе, там,
где положено было бы быть фамилии автора, скромно красовалась
надпись «Alexander D.».
Помогал же в работе над «Тремя бузотерами» «Александру Д.» дед
Никишка, отнесшийся к французской затее со всем пылом своей неу-
емной казачьей натуры. Он охотно и весьма деятельно предоставлял
писателю необходимые ему для написания романа российские реа-
лии, будучи при нём кем-то наподобие консультанта по «ле кестьон
дан ля рюс». То есть по русскому вопросу. И та информация, что по-
лучал Дюма от деда Никишки, позволяла ему даже вполне вроде бы
традиционные, если не сказать, что заезженные литературные эпи-
зоды, вдруг к удивлению для самого себя, представлять совершенно
в другом свете. И не только представлять, а порой даже выводить их
в абсолютно неожиданные сюжетные линии, с совершенно иной, на-
прочь лишенной куртуазности морально-нравственной основой. Но
при этом непременно с каким-то непередаваемым, пусть зачастую и
по-российски тяжеловесным, но всё-таки шармом.
Плюс ко всему, к полнейшему изумлению Дюма, по мере вника-
ния в российскую действительность исследовавшего аналогии по
линии «казачья сабля – мушкетёрская шпага», перед ним вдруг от-
крылся совершенно новый, доселе неведомый ему пласт русской
культуры, который он окрестил как «ле арт арме де козак». То есть
казачье боевое искусство.
Углубившись же в него, Александр Дюма вдруг с болью в своем
насквозь французском сердце, с величайшим прискорбием был вы-
нужден осознать тот очевидный факт, что его мушкетёры с их шпа-
жонками против казачьего боевого искусства, гм... как бы это по-
мягче сказать... в общем, не особо конкурентноспособны. Примерно
так же, как кавалерия Мюрата на Бородинском поле против казаков
атамана Платова. Вот такая, для истинного француза получилась
откровенно невесёлая «се ля ви»...
Познавал же казачье боевое искусство Дюма, естественно, с по-
мощью деда Никишки, который несмотря на ранение и более чем
почтенные года, в этом деле оказался настоящим «маэстро». Рас-
сказывая что-то Дюма, сотник мог выхватить шашку и начать на-
глядно демонстрировать ею какое-либо вращательное движение.
А поскольку свободного места в землянке было не очень много, то
в целях экономии последнего, дед Никишка, совершенно спокойно
и даже не прерывая разговора, мог вращать немалого размера ша-
шечный клинок... между своими узловатыми и крепкими, как корни
дерева, пальцами. А мог, выйдя вместе с Дюма из землянки, с маху 13
запрыгнуть на коня, и неожиданно вскочив в седло ногами, так стоя
и проскакать вдоль берега, на скаку, шашкой и кинжалом срубая
ветки встречных деревьев.
«Куда там до этого французским вольтижёрам...» – горестно
вздыхал Дюма, с изумлением наблюдая, как стоя рядом с ним, сот-
ник вдруг падал на бок и боком начинал быстро перекатываться по
земле, умудряясь в процессе всего этого выхватить подаренный ему
писателем капсюльный пистолет. А выхватив, взвести курок, и не
прерывая качения, каким-то непостижимым образом ПРИЦЕЛЬНО
выстрелить, да ещё так, чтобы сбить пулей сидящую на сторожевой
вышке ворону.
Зато всего того, что касалось благородной дуэли, дед Никишка
вообще не понимал. По его понятию такой ситуации, чтобы и казак
был один, и его противник тоже был бы один – вообще никогда не
существовало. Потому как всегда противников у казаков оказыва-
лось весьма и весьма «боку». То есть много, а то и вообще «боку»
с приставкой «гранд». Да что там далеко ходить, приводил резон-
ный довод сотник, если даже сейчас, вот их – казаков на этой заставе
где-то всего с полсотни, а воюющих с ними горцев аж несколько
аулов. Как ни крути, а иначе как «гранд боку» такое количество про-
тивника и не назовёшь...
Спорить с подобными доводами было затруднительно. Да Дюма
и не спорил. Он принимал всё именно так – как оно есть, стара-
тельно вникая своим пытливым умом как в диковато-непонятные
российские реалии, так и в столь загадочную и малопонятную для
иностранца русскую душу. А, досконально вникнув, гением своего
таланта начинал в очередной раз выводить такую сюжетную ин-
тригу, в которой даже он сам, уже дойдя где-то до середины, всё
ещё не знал, каким именно будет её конец. При этом конец интриги
всегда получался захватывающим и абсолютно неожиданным, да
ещё неизменно, каким-то прямо-таки пронзительно нравственным.
Как известно из трудов многочисленных биографов великого писа-
теля, Александр Дюма обладал исключительной, можно даже сказать
фантастической работоспособностью. И потому уже где-то через неделю
кропотливой работы его блокнот оказался полностью исписанным, а
роман готовым. Оставалось только по приезде во Францию его слегка
переработать, и тогда эту настоящую, заделанную на русском порохе ли-
тературную бомбу вполне можно было бы отдавать в издательство.
Но вот тут-то о том, что именно у Дюма дальше не заладилось,
легенда умалчивает...
Вполне может быть, что не захотел родоначальник мушкетёр-14
ского жанра дискредитировать благородную мушкетерскую шпагу,
сравнивая её с казачьей саблей в явно невыгодном для неё свете. Или
же, будучи до мозга костей патриотом Франции, и предчувствуя ско-
рую Крымскую войну, где России опять придётся скрестить оружие с
его родиной, Дюма не посчитал возможным пропагандировать бое-
вое искусство «потенциального противника». Кто знает? Но только
уехал Дюма с Кавказа, лишь прихватив с собой на память казачью
черкеску с кубанкой. При этом блокнот с вытесненным на обложке
мушкетёрским крестом великий литератор, широким жестом щедро
расточающего свой талант гения, без тени сожаления оставил на дол-
гую память своему новому «шер ами», «гранд пер Никише»...
На этом, собственно, первая часть легенды и заканчивается.
Вторая её часть начинается уже в веке двадцатом, когда во время
первой мировой войны, в родную кубанскую станицу прибыл для
поправки здоровья, после полученного на германском фронте ра-
нения, подъесаул лейб-гвардии сводноказачьего полка Александр
Дарташов. Деду Никишке он приходился правнуком.
Кавказская война уже давно закончилась, дед Никишка уже с
полвека как мирно покоился на станичном погосте, а на месте той
самой землянки теперь стоял утопающий в цветущем саду доброт-
ный двухэтажный курень. Сами же Дарташовы, будучи на протяже-
нии нескольких поколений, начиная с деда Никишки, потомствен-
ными казачьими офицерами по законам Российской империи уже
давно числились дворянами. Причем один из них, как мы видим,
даже был удостоен высочайшей чести служить в императорской
лейб-гвардии.
И вот, как-то маясь от вынужденного безделья, Александр Дарта-
шов, совершенно случайно, в старинном дедовском сундуке нашел
стародавний блокнот в кожаном переплетё, на обложке которого
был вытеснен уже изрядно затёртый крест явно мушкетёрского об-
разца. А в том, что этот крест является именно мушкетёрским, Алек-
сандр, любимой книгой которого, начиная ещё с кадетских времен,
были как раз «Три мушкетёра» – нимало не сомневался.
Он был, как и всякий офицер императорской лейб-гвардии, ве-
ликолепно образованным, а также преотлично владел французским
языком. Вплоть до того, что учась в Николаевском кавалерийском
училище, он даже как-то, держа пари, перечёл «мушкетёров» в под-
линнике, Дарташов начал с интересом листать пожелтевшие стра-
ницы блокнота. Что-то об этом блокноте, вкупе с откуда-то взяв-
шимся на Кавказе Дюма и какой-то диковинной парсуной, якобы
своего легендарного предка, он уже когда-то от кого-то слышал. Но, 15
правда, очень давно и очень смутно. На уровне семейной легенды...
Как бы оно ни было, но постепенно Александр Дарташов начал
вчитываться в пожелтевшие от времени блокнотные страницы, по-
крытые каллиграфическим, изобилующим многочисленными зави-
тушками почерком, и вскоре он уже никак не мог от них оторваться.
А, оторвавшись только после полного прочтения, подъесаул взял
толстую тетрадь в твердом коленкоровом переплёте, на титульном
листе которой четким почерком профессионального военного на-
писал: «Три бузотёра», поставив на месте авторской фамилии, как
оно и было в оригинале, «Александр Д».
Первоначально Дарташов намеревался только лишь перевести
найденный роман на русский язык. Но по мере работы, подыскивая
подходящие переводы для лихо закрученных сентенций великого
Дюма, Дарташов увлекался, невольно добавляя кое-что и от себя
лично. Особенно это касалось всего связанного с казачьим боевым
искусством, в котором он был большой дока. И потому его как родо-
вого казака и подъесаула лейб-гвардии, изложенная в «бузотёрах»,
пусть зачастую и лестная, но всё-таки неистребимо французская ин-
терпретация такого сложного этнокультурного явления, как боевое
искусство казачества, далеко не всегда и не во всём устраивала.
Кроме этого, казачий офицер, видимо, действуя «на злобу
дня», также взял на себя смелость усилить некоторые моменты
национально-политического характера. Особенно в области до-
нельзя циничного и плохо скрываемого под завесой цивилизован-
ности откровенного хищничества, которое с завидным постоянством
проявляется западноевропейским миром в отношении по-славянски
доброй и по-душевному открытой России. В общем, Дарташов описал
именно тот западноевропейский подход к «русскому вопросу», пре-
творение в жизнь которого, он только что вдоволь насмотрелся на
германском фронте и, кстати, именно от последствий которого он
сейчас и находился на излечении. И кто, скажите на милость, его, ра-
ненного на защите Отечества офицера, посмеет за это упрекнуть?
Причем, как за право иметь собственное отношение к западному
миру, так и за внесение в роман некоторых корректив?
Тем более, что по большому-то счёту, о том, что «Les trois
bouzateurs» написаны именно великим Дюма, прямых указа-
ний нигде не было. А что касаемо скромной авторской подписи
«Alexander D.», то и он сам – подъесаул лейб-гвардии Дарташов –
тоже Александр. Причем именно «Д.»... Так что в данном случае речь
может идти отнюдь не о плагиате, а скорее о некоем соавторстве.
Если не об авторстве вообще, учитывая те юридические тонкости, 16
которые возникают в связи с якобы имевшим место фактом добро-
вольного дарения блокнота прадеду, с последующим прямым уна-
следованием подаренного его потомками. Причем, как самого блок-
нота, так и его содержимого...
Окончив работу, а заодно и подлечившись, подъесаул вскоре
снова оказался на германском фронте. Дальше последовал сокру-
шительный залп «Авроры» и прочие всем известные события, в ко-
торых он – Александр Дарташов – принял самое активное участие,
сполна пройдя скорбный путь верного присяге офицера император-
ской лейб-гвардии. От Ледяного похода до пули в висок из трофей-
ного парабеллума, пущенной на новороссийской набережной прямо
у сходней отходящего в Константинополь парохода...
Причем в заплечном вещевом мешке упавшего в холодную мор-
скую воду тела, как гласит легенда, и находилось всё имущество
бывшего лейб-гвардейца. В том числе и блокнот с вытесненным на
кожаной обложке мушкетёрским крестом.
Третья часть легенды начинается уже в наши постсоветские вре-
мена. Собственно говоря, это уже и не легенда в полном понимании
этого слова, а скорее серые, напрочь лишенные романтизма будни.
Правда, не без светлой надежды на лучшее...
Оказалась, что та коленкоровая тетрадь, в которую подъесаул за-
носил перевод «бузотеров», не канула в лету вместе с французским
оригиналом, а каким-то чудом сохранилась, всплыв на поверхность
в начале смутных девяностых годов. Причем всплыла она почему-то
не в писательско-гуманитарной среде (впрочем, была ли та среда
– в те не слишком наполненные гуманизмом годы – тоже большой
вопрос), а в узком кругу спортсменов-единоборцев, занимавшихся
возрождением отечественного боевого искусства. Ну, а для них эта
тетрадь с рукописью была прежде всего неким учебным пособием
по казачьему боевому искусству, и не более того. То есть стала вос-
приниматься примерно так же, как в конце восьмидесятых ими вос-
принимались в изобилии ходившие по секциям единоборств раз-
личные наставления с секретами шаолиньских монахов, японских
ниндзя и прочих «самураев».
Там восточные «самураи» – здесь отечественный подъесаул им-
ператорской лейб-гвардии. Да ещё такой, который не в пример боль-
шинству других мастеров российских единоборств, канувших в лету
вместе со своим индивидуальным мастерством, так и не передав его
последующим поколениям, поступил как раз наоборот. То есть, сле-
дуя мировой единоборческой традиции, взял да и оставил секреты
национального боевого искусства в пользование своим потомкам, ка-17
ковыми мы сейчас и являемся. Так что всё нормально и вполне укла-
дывается в менталитет отечественного спортсмена-единоборца, а,
следовательно, оставленное наследие вполне можно изучать.
Вот его и изучали. При этом на художественную часть этого своео-
бразного «пособия» большинство единоборцев особого внимания не
обращало, и зачастую всё то, что напрямую боевых искусств не каса-
лось, просто-напросто за ненужностью отбрасывало. Примерно так же,
как раньше они поступали с витиеватыми восточными философство-
ваниями в различных «шаолиньско-самурайских» наставлениях.
Так уж получилось, что к этой, весьма специфической среде
спортсменов-единоборцев, специализирующихся на отечествен-
ных боевых искусствах, имеет честь принадлежать и автор вот этих
самых строк. И вот, после десятка лет активной циркуляции слухов
о некой легендарной «лейб-гвардейской» рукописи с «классным
пособием», как-то раз и ему в руки попала достаточно объемистая
пачка ксерокопий. Причем на первой странице стопки разлохмачен-
ных листов четким почерком, несомненно принадлежащему про-
фессиональному военному, стояла фамилия автора «Александр Д»...
Увы, состояние «пособия» было весьма плачевно, если не сказать
большего. Донельзя заляпанные листы были затрепаны до степени
полного рассыпания в руках, а многие из них, судя по всему, просто-
напросто отсутствовали (как, например, листы, проливающие свет
на появление романтического казачьего портрета в мушкетёрском
плаще). Но несмотря на это, общая сюжетная интрига произведения
вполне сохранилась, причем там, где повествование обрывалось,
пропущенное, при наличии хотя бы минимальной фантазии и жела-
ния, без особого труда можно было додумать.
Имея склонность к искусствам как к боевым, так и к несколько
более возвышенным, автор этих строк, с непередаваемым удоволь-
ствием перечитал всю рукопись от корки до корки. Благо опыт работы
с дореволюционными текстами у него присутствовал, и на качество
восприятия все эти «яти» с «ерами» никак не сказались. Общее впечат-
ление после прочтения рукописи было весьма восторженным, хотя от-
сутствие примерно половины текста всё же иногда удручало. При этом
сам первоисточник, чудесным образом всплыв в начале девяностых
годов, к середине двухтысячных куда-то бесследно испарился. И как
поговаривали знающие люди, многозначительно намекая на некие
могущественные темные силы, – на этот раз окончательно...
А раз оно так, то учитывая всю важность романа о «трёх бузоте-
рах» для становления отечественного боевого искусства, равно как
и его явную востребованность в деле воспитания патриотизма у 18
нашей молодёжи, нами и было принято предерзкое решение, взять
да и восстановить столь нужное обществу произведение. Причем
восстановить, опираясь исключительно на собственные скромные
литературные способности, что мы, как говаривали в старину «ни-
чтоже сумнявшиеся», и содеяли. То есть дописали, как умели, отсут-
ствующие страницы, добавив уже от себя лично современное пони-
мание геополитических процессов, а также некоторые достижения
психологической науки. Тем более что в общий контекст романа они
влились весьма даже органично и его никак не испортили.
Ну, а что у нас в результате из всей этой затеи получилось – ре-
шать уже не нам...
В заключение мы ещё раз выскажем ту не лишенную оттенка
крамольности мысль, что то, что во всей этой казачье-мушкетерской
легенде истинно, а что нет – мы лично судить не беремся. И тихо так,
полушепотом добавим – да и другим особо не советуем...
Но при этом стопроцентная правда заключается в том факте, что
именно великому Дюма принадлежит крылатое выражение о том,
что «для меня история – это тот гвоздь, на который я вешаю свою
шляпу». А раз так, то что, скажите на милость, мешает нам, следуя
заветам мэтра, поступить точно так же, но слегка с российским
уклоном?
...Например, вместо мушкетёрской шляпы взять да и повесить на
вбитый «по-французски» гвоздь российской истории нашу отече-
ственную казачью папаху...
И скажите, положа руку на сердце, ну разве она этого недостойна?