Ганнибал Лектор против Чужого и Хищника (III)

Автор: Владимир Павлов В пятницу меня пригласил в свой кабинет директор. Пришлось притворяться спокойным и лгать, когда мне был задан вопрос, где я был вчера в течение четырех часов, поскольку меня невозможно было обнаружить по индивидуальной метке. Кроме того, сказал он брезгливым к моему вранью голосом, утром к нему заходила дамочка из моей группы «уровня-семь» и пожаловалась, что я декламирую вредоносные тексты и проявляю сексуальное равнодушие к своим ученицам. В общем, мне сделали недвусмысленное предупреждение. Забегая вперед, замечу, что именно данное происшествие повлияло на решение Оли «превратить меня в покойника» в тот же день.

На улице я чуть не побежал навстречу, увидев Олю у ворот школьной ограды, но на память пришел вчерашний разговор с отцом Ганнибалом.
– Привет, – пробормотал я угрюмо.
– Не очень-то ты рад меня видеть.
– Я рад, но…
Она пристально посмотрела мне в глаза.
– Иван с тобой говорил? – скривилась она неприязненно. – А кто? Да ну вас всех, мне через пять дней умирать, а они в благородство играют…
– То есть…как умирать? – пролепетал я, хотя и раньше обо всем догадывался.
– Ты думаешь, мне медаль дадут за покушение на Живого Бога?
– Я пойду с тобой, – вырвалось у меня безотчетно.
– Что?! Зачем, горе ты мое? Хочешь посмотреть, как толпа разорвет меня на куски?
– У меня второй билет на руках. Не запрещай мне, пожалуйста! Это нужно… – заторопился я объяснить, – ради истории, понимаешь. Должен быть хоть один…неподкупный свидетель подвига.
– Значит… только для истории?
– Не только. – Я переглотнул. – Ведь тебе будет очень страшно. Ты – девочка, идущая с камнем против тигра…
Она вдруг схватила мою руку и крепко сжала, но потом, как бы опомнившись, отпустила, почти оттолкнула.
– Правда, если Иван…
– Ни при каких условиях! – напустилась она на меня. – Что ты, с ума сошел, предлагать жениху смотреть на смерть невесты? Есть у тебя совесть?

Не буду рассказывать в подробностях, как мы ходили осматривать место будущей Литургии – храм Христа-Спасителя, где техники монтировали трехмерные камеры и теплосканеры, чтобы без малейших искажений донести образ Святейшего. Не стану описывать процесс вырезания моей личной метки и путь до Общины. Замечу лишь, что именно в тот момент, когда я мужественно стерпел боль, и Оля посмотрела на меня по-другому, не как на хилое кабинетное растение, я вдруг понял великую фразу из книги сказок Джанни Родари: «Если взять один кирпич – мало толку в нем…» А, нет, это не та фраза. Нет, не могу вспомнить.

Меня временно расположили в землянке деда Гаврюши, оказавшейся целой мастерской.
– Нео, ты, енто, поможешь нам завтра? – обратился он ко мне, докрашивая свежевыструганную ручку для ножа. Я кивнул. – А то нам вдвоем с Сан Санычем рисково будет…
– Ты, промежду прочим, того…героем держался. Молоток! Таких Олька любит. А Иван-то ённый, того…эх, мать!
Половина лезвия в его руках отлетела. Он энергично сплюнул и взял новую заготовку.
– Что Иван? – испугался я.
– Ничаво. – Он бросил камень и неожиданно развернулся ко мне. – Вот, веришь мне, на пустом месте, ни за что, ни про что – а не ндравится мне Иван. И башковитых таких нет среди нас, опосля отца Ганнибала, и ведь талантлив он, но не руками, а башкой. Да и плохого про него сказать не могу, а не лежит у меня к нему сердце! Ну, это мое собачье мнение, пускай! Только вот что я тебе скажу: не хотел бы я Ивана в попы! А ведь и жалко мужика… И всех их жалко!
– Неужели ты будешь делать этот чертов ножик?
– Не могу я не делать, – тихо ответил он. – Упрямая она, Ольга. Хором-то ведь отговаривали! Если по совести, всей Общиной рискует. Иван особенно старался. А Ганнибал ей: мужайся, моя хорошая. Есть, мол, времена, когда не бывает мучеников без пользы. Вот тут-то кошка между ими и пробежала…
– Между отцом Ганнибалом и Иваном?
– Эк сказанул… Ну, и так оно тоже выходит. Между обрученными нашими. А на кой ляд обручены… Эх, Нео, Нео! Я бы на твоем месте…
– Послушай, дед Гаврюша… – перебил я, покраснев. – А отчего бы мне не поговорить с Иваном? Ну, об этом самом. Чтобы он повлиял на нее, что ли… удержал.
– Поди, покалякай. Отчего б не покалякать? Иван – он умный.

В землянке Ивана, невзирая на правдоподобие, стоял рояль. На столе, размещенном перед книжным стеллажом, красовалась изящная чернильница. Мы разместились в плетеных креслах возле тлеющей печки.
– Ах, да, – вдруг вспомнил он. – Я могу налить вам чаю. Ну, как хотите, а я себе налью. – Иван снял чайник с печи. – Так о чем вы хотели со мной поговорить?
– Я…
– Сами не знаете, – опередил он мой ответ. – А я знаю о чем, но говорить на эту тему не хочу, это очень по-русски. Вы меня простите, Нео, я человек неприятный, если хотите, грубый, не внешне, а внутри. Бьюсь об заклад, вы сейчас смотрите на меня и думаете: экий сибарит, как он тут устроился, летом печку топит, березки обрывает на бересту.
– Ну…
– Да, вы правы. От Морана до Моллоя – один шаг, даже не шаг, а полшага, и все эти атрибуты цивилизованности ничего не значат. Читали?
– Э…
– Прочтете, еще успеете. У вас в жизни еще столько прекрасного впереди, а я уж испортил себя, не внешним развратом, если бы им, то это было только полбеды… О чем мы? Ах, да, книги. Возьмите у нашей библиотекарши, девочки Маши, как называет ее дед Гаврюша, хотя она такая же Маша как я Фома Аквинский. Вы, пожалуй, меня спросите, отчего я не полюбил Марго, хотя она и милей, да, пожалуй, и красивей? Нельзя…любить воск. Нет, можно, конечно, если вы скульптор.
– Но…
– Я к ней несправедлив? Возможно, даже скорее всего. Я много с ней говорил, когда она была подростком, и она слушала, открыв рот… А потом… Ну, понимаете, я порядочный человек. Об Оле я с вами не хочу говорить, вы меня простите.
Он поразил меня знанием человеческой природы, всех pro и contra души, он забегал вперед каждой моей мысли, он терзался великой идеей и садился за рояль, отверзая музыкой целые миры, – вот только что не танцевал.

Краткость, Нео, краткость! Вот итог нашего дальнейшего диалога: Иван попросил меня устроить ему нравственное испытание – свести с «настоящей львицей, убийцей мужчин», а он «попробует устоять». Мы договорились, что все останется в секрете.

Тут был целый ряд эпизодов о нашем с дедом Гаврюшей и Сан Санычем героическом ограблении сельскохозяйственной базы, с нападением роботов-аннигиляторов и погоней, но, к сожалению, они почему-то не сохранились в моем компьютере. Да и черт с ним. На базе, кстати, я нашел старинную икону, используемую вместо разделочной доски, и прихватил с собой, решив подарить Оле.

В бункере сопротивления нас встречали с почестями. Ужин уже заканчивался. Меня кольнуло то, как сдержанно Оля поблагодарила меня за мой подарок. Остальные обступили икону, восторженно переговариваясь. Ко мне подошла Марго и нежно коснулась моего плеча:
– Сестра очень благодарна тебе. Она очень тронута, поэтому так немногословна.
Сестра? – удивился я про себя.
Ганнибал Лектор предложил на выбор провести, как заведено по вечерам, службу, чтение вслух или какую-нибудь культурную программу.
– Службу, – сказала бледная Оля, кусая губы.
– Я знаю, – продолжал он, разводя руками в ответ, – что Иван и Марго приготовили нам небольшой музыкальный вечер…
– Концерту хочу! – раздался зычный голос деда Гаврюши. – Успеете еще омрачиться, завтра ведь коллективное покаяние!
Решили в пользу музыкального вечера. Марго, говорившая со мной о всяких пустяках – о, этот звонкий смех, о, эти то лукавые, то печальные глаза! – извинилась и пошла репетировать, пригласив меня вечером зайти к ней поболтать. Когда она ушла, Оля, тоже участвовавшая в разговоре, потупилась, а потом вдруг спросила:
– Правда же, она очень красивая? Ты заходи к ней, не стесняйся! Тут совсем другие порядки, никто никого не соблазняет.
– А что, вы сестры?
– Двоюродные. Хотя, право, мы совсем как родные…

Эовин накрыла для нас с дедом Гаврюшей стол. До концерта оставалось еще полчаса. Мне не давала покоя мысль о просьбе Ивана. Ах, какой соблазн избавиться от жениха той, кого любишь, ах, эти противоречия, эти клейкие листочки, это созерцание обеих бездн! Не выдержав мук душевных, я таки проговорился деду Гаврюше.
– Только чтобы никто не знал! – умолял я. – А что, может, это его личное, и зря я вообще лезу?
– Так-то оно так, да если не по-другому, иль даже не по-третьему, а случись почем зря, вот тебе и пожалуйста, – откликнулся он с необычайно мудрым видом. – А где испытание собираешься назначить?
– В Соборе Христа и Магдалины, – быстро сообразил я. – Возможно, сегодня в полночь, если получится.

В семь часов вечера все собрались в зале. Я уже не помню, что за вещи исполнялись, потому как вообще от природы лишен слуха. Однако даже такому бездарю сразу стало ясно, что музыканты – настоящие виртуозы. Перед началом новой части они встречались глазами, чтобы согласно начинать, и эти взгляды – ее воспаленный, блестящий, его снисходительный, холодный – открыли мне новую маленькую тайну, маленькое мучение внутри общины. Или просто обострилось мое восприятие? Но и потом, когда программа закончилась, и товарищи стали расходиться, она глядела с той же мукой, и, на мое ободрение – не стоит, дескать, огорчаться, деланно рассмеялась и сказала:
– Никто и не огорчается. Ты…ведь собирался зайти ко мне после концерта?

Землянка, где жила девушка, оказалась просторным помещением с книжными стеллажами вдоль стен. Стол, стулья, керосиновая лампа – и только-то! Довольно аскетично для такой эфемерной пташечки, подумалось мне. Спальней, видимо, служила смежная каморка.

Краткость, Нео, краткость! Здесь я вновь спасаю читателя от всяких литературных красот, от передачи нашего пространного диалога, моих чувств, ее мимики. В общем, мы узнали тайны друг друга: оба мы страдали, несчастные в безответной любви. Словно уличенный в чем-то постыдном, я понес какую-то чушь о нежных цветах, растущих на альпийских склонах, которым трудно в общем колхозе.
– Ты верно заметил о неприживаемости, – отозвалась она с поразившим меня смирением, – только я не альпийский цветок, а тепличное растение. Жизнь – это не сад, в котором растут одни цветы. Можно удержаться от бешенства, но скуку не утаишь. Так, кажется, у Гончарова. Прости, опять я забываюсь. Ты ведь не знаешь, кто это…
– Я не знаю, но я догадываюсь, о чем ты. Ивану нужна страсть, а кротость и покорность ему надоедают.
Она полоснула меня по сердцу вымученной улыбкой:
– Ты очень проницательный, Нео. Но прошу тебя, не будем о нем.
Марго вдруг мотнула головой и рассмеялась, словно стряхнув с себя пелену сомнамбулического тумана:
– Что это мы сидим, как на кладбище! Надеюсь, ты не откажешься от чаю?

Когда я вышел от нее, уже темнело. Рыжеватая аура топорщилась над лесами. Возможно, Иван отдыхает, да и вряд ли сейчас можно устроить искушение. Мчаться в город на ночь глядя, чтобы искать там дивную красавицу… Мои надежды не оправдались: Иван, заслышав мои шаги, поднялся по лесенке.
– Ну как? – спросил он.
– Мне нужно позвонить знакомой, да вот откуда… – начал я с надеждой, но он тут же прервал:
– Звоните. Спустимся.
В землянке Иван положил передо мной трубку допотопного мобильного телефона, какие выпускали еще 40 лет назад, однако уже оснащенного субатомной батареей, обеспечивающей полвека непрерывной работы. Я позвонил Тринити. На ее испуганные расспросы, куда я пропал на три дня и почему со мной нельзя связаться, я ответил что-то сумбурное и тут же справился, выступает ли сегодня ее тетя епископ.
– Да, – удивилась Тринити. – В Храме Праматери Евы. Кстати, Кибела сейчас здесь. А зачем тебе?
Я тут же выдумал историю о важном духовном лице, которому надо пройти искус. Рыбка клюнула.
– Она согласна. В час ночи в Храме Праматери Евы подойдет для твоего друга? Кстати, Нео, я тоже там буду, а ты? Ты скучал…
– Милочка, там и пообщаемся. – Я сбросил.
В течение всего разговора Иван не дрогнул ни одним мускулом.
– Уже поздно, и пешком за такое время не добраться, – цеплялся я за последние доводы. – А свой браслет я оставил дома…
Он выслушал молча и стал во что-то переодеваться. Это была красная сутана младшего приора с черным знаком «Освобождения мира»! Пораженный, я воскликнул в совершенном отчаянии:
– Послушай, это демон, который делает из мужчин трофеи! В этой схватке тебе не победить.
– Ну, может ничья получится, – усмехнулся он презрительно.
По дороге к складу мы столкнулись нос к носу с Эовин. Не совсем понимая, что хочу сделать, я догнал ее и вдруг увидел под ногами маленькое червивое яблоко, поднял его и протянул ей со словами:
– Эовин, очень прошу, отдайте это деду Гаврюше сейчас же!
Ивану на его вопрос я соврал, что попросил передать кое-что для починки.
– Помогите мне вытащить каноэ, – попросил он, отворяя склад.
Мощные и умелые взмахи весла, которыми Иван распарывал черную гладь реки, никак не вязались со сложившимся у меня образом кабинетного ученого. Минут сорок – и мы доплыли до моста, а еще через полчаса добрались до трассы.
Не думая, Иван сразу шагнул на проезжую часть, и машина, завизжав, едва успела затормозить.
– Младший приор «Освобождения мира» на специальном задании, – отрезал он, бесцеремонно плюхнувшись на заднее сидение. – Вы должны доставить нас…
– К Храму Праматери Евы, – подсказал я, хлопнув дверцей.
– Да, именно туда.
Подъезжая к клубу, водитель пролепетал:
– Ваше Преподобие… а как же… а кто же… расходы…
Иван хлопнул дверцей и бросил, не оборачиваясь:
– Благодарите Господа, что вообще остались живы.

Мы едва успели к назначенному времени. Появление фигуры в красной сутане вызвало некоторое волнение. Толпа боязливо расступалась, когда дежурный администратор вел нас к зарезервированному столику, где уже сидели Тринити и нынешняя краса и гордость клуба Ее Преподобие Кибела, протянувшая нам руку для поцелуя. О, это была женщина красоты неописуемой! Не буду даже пытаться ее описать.
– Господин… Джироламо, младший приор, – произнес я, запинаясь от страха. Мне в ту минуту показалось, что у дальнего столика мелькнула сутана настоящего приора. – Он только что из Южной Америки, прибыл в наш город со спецзаданием.
Кибела спросила совершенно невинным голоском:
– Разве существуют для братьев ордена запреты, касающиеся клубов свободы?
– Никакого запрета, – отрубил Иван.
– Дети мои, если вы не против, мы с его преподобием уединимся для духовного творчества. – Она встала, сбросила свою полупрозрачную накидку и крепкими, когтистыми шагами направилась в кабинку. Иван, пронзительный, бледный, поднялся тоже. Я вдруг воскликнул:
– Я! Я против!
– Против? – протянула Ее Преподобие, снисходительно улыбаясь. – Мой мальчик, я понимаю это твое «против», и ты мне дорог своей прямотой и смелостью. Но, чтобы меня заинтересовать, дослужись сначала до какого-нибудь заметного сана, как синьор Джироламо, выработай такую же твердость и независимость суждений…
Я не дал ей закончить, хлопнув по столу подаренной отцом карточкой:
– Извольте подчиниться закону!
Тринити открыла рот от изумления, видя такую фантастическую дерзость.
– Откуда это у тебя, мой милый? – удивленно спросила Кибела, рассматривая «разрешение на единократное половое насилие»
Вновь снисходительно улыбнувшись, она извинилась перед «господином Джироламо», попросив его подождать пять минут.

В апартаментах для высших церковных иерархов она лениво опустилась на постель и закрыла глаза, словно трудиться ей было не по чину, и я, жалкий юнец, удостоенный такой чести, должен был наброситься на нее как голодающий попрошайка на царский ужин.
– Ваше Преподобие, – начал я дрожащим голосом, – у меня есть…возлюбленная, и я не могу… мне трудно… это измена…
– Слушай, ты что, импотент? – спросила она брезгливо. – Давай быстрее, у тебя осталось уже четыре минуты.
– У меня все в порядке этим делом, просто я эдакий застенчивый, и к тому же благородный, я люблю одну девушку…
Время работало против меня, и она уже начала нетерпеливо одеваться. Но тут дверь распахнулась, и ворвались двое сотрудников полиции. О, есть на свете справедливость! Это были переодетые Оля и дед Гаврюша.
– Ни с места! – крикнула Оля, направив на Ее Преподобие искусный муляж бластера. – Встать у стены!
Кибела, которая поначалу даже бровью не повела и продолжала полулежать в той же позе, стала, наконец, понимать, что имеет дело не с правоохранительными органами. Она принялась визжать и прорываться к выходу, но ее тут же связали и пригрозили вышибить мозги. Оля стала расспрашивать ее о том, как будет проходить Литургия, и, узнав все нужное, завязала рот, обрила налысо, вырезала личную метку и забинтовала запястье. Волосы и накидка жрицы были положены в заранее приготовленную сумку. Мы с трудом удерживали это брыкающееся и хрюкающее существо, вмиг растерявшее свое достоинство.

Когда мы вышли из апартаментов, голоса смолкли и все взгляды обратились на нас.
– Что случилось? – спросил встревоженный администратор. – Как вы смели допрашивать Ее Преподобие?
– Это не «ее преподобие»! – обрушилась на него Оля. – Вы проверили ее личный номер?
– Кто бы мог подумать… – залепетал «маэстро». – Это из ряда вон, это ни в какие рамки…
– А где Иван… э-э-э, господин Джироламо? – спросил я у него.
– Вы представляете, какое редкое совпадение! – затараторил администратор. – Нас посетил еще один Приор, и, кажется, Их Преподобия знакомы…
– Где они?! – Оля схватила его за воротник, и, когда бедняга испуганно показал в сторону выхода, с силой отшвырнула. – Быстрей!
У ворот церковной ограды нас дожидался отец Ганнибал, тоже переодетый в полицейского. Не дожидаясь, пока мы приблизимся, он двинулся в сторону небоскребов.
– Только что увезли, – бросил он на ходу, едва мы его догнали. – Нельзя терять ни минуты. Его не будут допрашивать. Кто захочет скандала накануне приезда Святейшего? Я думаю, братья «Освобождение мира» повезли его к ближайшему аннигилятору, куда сейчас отвозят всех покойников.
– Думаете, он еще жив? – воскликнула Оля.
– На все воля Божья, дочь моя. Я тут видел гроб в одном переулке. Наверное, выпал из похоронного фургона, а водитель поленился возвращаться, понадеявшись на мусорщиков. В такое время в аннигилятор должна быть огромная очередь.

В тощем переулке, сжатом махинами зданий, действительно лежал перевернутый гроб, одним краем помещаясь на тротуаре. Покойник вывалился на обочину. Люди спокойно проходили мимо, будто такое кощунство было для них привычным. Отец Ганнибал и дед Гаврюша вскинули гроб на плечо и бодро зашагали по брусчатке, лавируя в людском потоке, так что мы с Олей едва за ними поспевали. Я все еще ничего не понимал, а до товарищей, судя по их спокойным лицам, уже дошел план нашего наставника. Похоронный дом «Последний путь» находился за пару кварталов. У самых дверей конторы отец Ганнибал, дождавшись, пока исчезнут прохожие, улегся в гроб.
– Смажьте глаза луковкой! – крикнул он изнутри.
Мы послушались.
В роскошном кабинете с откровенными голографическими плакатами нас приветствовал верзила с вытянутым, как у лошади, лицом, даже не встав и с трудом оторвавшись от компьютерной игры.
– Мы заключили договор с бюро «Ангел», – размазывал я луковые слезы, – и уже везли они гроб в крематорий, а на середине дороги заявляют: сбой программы, средства на счет не поступили…
– И высадили вас с гробом, – нетерпеливо докончил верзила, точно сталкивался с этим ежедневно. – А что от нас-то требуется? Чтобы мы доставили гроб до ближайшего крематория? Сейчас? За срочность сотня евро.
– Мы на месте заплатим… – начал было дед Гаврюша, но верзила махнул рукой:
– Конечно, на месте. Платили бы «Ангелу» по факту выполненных работ, не оказались бы в такой ситуации.
Возле крыльца уже стоял длинный черный катафалк. Двое сотрудников – оба узбеки – проворно занесли «покойника» внутрь, и машина так быстро тронулась, что мы едва успели запрыгнуть в салон. Водитель мчался на бешеной скорости, обгоняя и срезая путь через опасно узкие переулочки. На очередном светофоре из гроба раздалось еле слышное пение.
– П-поет, – пролепетал я.
Тип, что был на пассажирском сидении, ухмыльнулся:
– Кто поет, мертвец? Ти шютник.
Пение усилилось. Звучала ария князя Игоря. Ухмылка узбека медленно сползла.
– Вы там, наверное, аудиовизор свой забыли! – сердито пробасил дед Гаврюша. – Открыли бы да посмотрели!
– Твой родственник ти и смотри! – огрызнулся водитель. – Ми ваще не трогали твой родственник!
– Но-но-но! – входил в роль дед Гаврюша. – Мы на вас в суд подадим! На «Ангела» подадим, и вам достанется!
Прозвучало внушительное ругательство. Катафалк припарковался возле какого-то забора. Узбек, что сидел рядом с нами, пробрался назад и отодвинул крышку гроба.
– Это же… Ганнибал Лектор! – воскликнул он на чистейшем русском. – А-а-а-а-а!
– Буди распят! – показал на него пальцем поднявшийся Ганнибал. Но бедняга уже выскочил из фургона и побежал как гепард. Водитель осторожно, как перед лицом хищника, нащупал ручку, но засверкал пятками не хуже первого.
Дед Гаврюша умело подрисовал черной краской черту над изображенным на боковой дверце знаком, так что пиктограмму теперь можно было прочесть как «монастырь», и, переодевшись в белую сутану, уселся за руль. Мы помчались к аннигилятору.

На въезде нас остановил сотрудник охраны.
– Монастырь «Последний путь», сыне, – царственно пропел дед Гаврюша, протягивая через окошко длань.
Сержант провел по его запястью сканером. Я почувствовал, как леденеют внутренности.
– Все в порядке, ваше преподобие, – рапортовал он. – Проезжайте. Будьте осторожны: перед генератором ремонтируют дорогу.
– Как тебе это удалось? – спросил я в изумлении, когда мы отъехали.
– Браслетик, – пояснил он с невинным видом. – Судили тут одного священника в прошлом году. Сняли с него дьявольскую печать, так сказать.

Возле гиперпространственного насоса выстроилась вереница «гробовозов» самых разных размеров: от низенького седана до двухъярусного автобуса. Разглядеть в этой пыхтящей массе юркий джип не представлялось возможным, но у отца Ганнибала был какой-то мистический нюх. В начале очереди, за десятиметровой фурой, на которую он указал, стоял красный внедорожник «Освобождения мира».
– Дети мои, – вздохнул наставник, – сам бы пошел, но меня ведь знают… Надо как-то выманить их из машины.
– Я пойду, – твердо сказал Оля.
– Господь да хранит тебя, – перекрестил ее отец Ганнибал.
Она уже открыла дверцу, и тут я в каком-то полубезумном порыве воскликнул:
– Разреши мне идти! Пожалуйста… Я хочу быть хоть чем-то полезен Общине!..
Оля посмотрела на меня в изумлении.
– Это задание не для новичка, – нахмурила она брови, но вдруг улыбнулась с какой-то обжегшей меня ласковостью: – Ладно, ступай.

Как только я вылез, товарищи сразу укатили, скрылись за поворотом. Сердце мое трепыхалось от страха, как пойманный птенец. С чего бы Приорам выходить к простому смертному, да еще когда в багажнике угроза их карьере… Внезапно меня осенило: я вспомнил о весьма прибыльной для высшего духовенства торговле пропусками в рай, точнее, в «раи», скрепленными печатью Святейшего. Наш Светоч и Спаситель совсем недавно установил с ангелами и серафимами торговые отношения. Теперь каждый верующий, заплатив солидную сумму, мог после смерти избежать ада и чистилища и гарантированно попасть в рай. Небожители за это получали концентрированные эманации людских стенаний, праведной скорби и молитв. Сами же машины-накопители требовали больших затрат на сооружение и эксплуатацию, чем и объяснялись заоблачные цены «путевок на небеса». Даже чины «Освобождения мира», при всем их неприступном высокомерии, не откажутся продать «райскую визу» Заметив, что один из Приоров куда-то отлучился, я решил, что момент созрел. Грузный человек в красной сутане даже не посмотрел на меня, когда я робко приблизился к окошку.
– Ваше Преподобие, – начал я, подобострастно ловя длань для поцелуя, – я хочу купить билет в рай...времен Птолемея.
На его стервятничьем лице мелькнул плотоядный интерес.
– Зачем вам отсталый рай той эпохи, – отозвался он с притворным безразличием. – Там даже налога на грехи не предусмотрено. Чуть что – и сразу в ад.
Видя мое упорство, он презрительно пожал богатырскими плечами и вылез из машины, удерживая болтавшийся на поясе бластер. Я едва успел отскочить: в тот же момент из-за угла здания вылетел фургон "Последний путь" и на бешеной скорости вонзился в джип, расплющив Старшего Приора, как помидор. Не знаю, успел ли он оформить билет в рай для себя.

Оля демонстративно не замечала Ивана. Я рискнул нарушить гнетущую тишину:
– Они же выяснят правду, Кибела им все расскажет.
– Дознаватели решат, что она «повстанец», – возразила Оля. – Метки ведь нет. Скорее всего, ее ждет тюрьма или аннигиляция. Если за три дня до приезда Пресвитера партизаны судят Епископа, это для начальства попахивает скандалом и увольнениями. Так что устанавливать ее личность никто не будет.

Катафалк пришлось оставить в заброшенном амбаре, посреди безлюдных полей, и тащиться пешком еще пять километров. Дед Гаврюша снял с машины сигнальную метку, хотя был уверен, что ее и не будут искать: до странности суеверен этот безбожный народ.

Мы прибыли в лагерь глубокой ночью, и я сразу поплелся в свою землянку. Нагнав меня на полпути, Оля сказала:
– Тебе придется тесниться с этим хламом еще дня два, пока достраивается склад. – И добавила другим – тихим, сбивчивым голосом: – Нео… Надеюсь ты… не ради меня пошел вперед Ивана с той бесовкой?
– К сожалению, пока не испытываю к Ивану братской любви, – вспылил я вдруг. – Буду работать над собой.
– Не знаю, зачем и спросила, – бросила она так же сердито. – Извини, что побеспокоила.