Семейная крыша

Автор: Шуруп Семейная крыша

Дед был последним истинным большевиком в нашем городе, хотя внешне ни чем не выделялся. Он был маленький, сухонький, лысенький, в бериевских очечках, однако энергия, бившая из этого человека, буквально валила с ног окружающих. Хотя, возможно, они падали от его речей типа " сейчас бы сюда сотню красных конников, и мы решили бы эту проблему по пролетарски". Приходя на рынок, он заявлял южанам, что скоро сюда придут отряды Блюхера, и вы будете умолять бесплатно забрать ваши дурацкие персики и абрикосы. В винном магазине он пугал продавщиц, что наступит время маузера, который уронит цены на спиртное, так как пусть никто не надеется, что водка - основа советской экономики, ее фундамент - коммунистический дух. В бытовых конфликтах он заявлял, мол, не для того Зимний брали, чтобы тут кто-нибудь жировал. У деда был командирский голос и, разозлившись, он мог орать на три квартала вокруг.
В детстве случилась такая история. Я с матерью должен был встретить его на пристани. Мы сидели на скамейке и ждали. Появился ожидаемый водный трамвайчик. С самой середины реки вдруг услышали голос деда: " Я вам тут разорю белогвардейское гнездище, вздумали в буфете под прилавком прятать от народа пиво. Не выйдет, я вам устрою Кузькину бабушку". Вскоре по сходням спускался дед, неся в руке авоську, набитую Жигулевским. Тогда это был дефицит.
Глава рода ходил принципиально в помятых брюках, в старых тридцатых годов ботинках и беспрерывно курил вонючие папиросы, разбрасывая окурки во все стороны: дома, на работе и в обкоме партии. На важных заседаниях в присутствии высшего начальства старик стряхивал пепел на номенклатурные ковры, смачно сплевывал и громко сморкался, зажав пальцем одну ноздрю. Носовые платки уникум воспринимал как символом буржуазной пошлости. Он плевал на любые приличия и условности, демонстрируя пролетарскую косточку.
Бабка уважала своего мужа за крутизну, она говорила, что живет за ним как за каменной стеной на этом страшном пиратском корабле, называемом Совдепия. Пустив дым через нос, она добавляла, мол, если бы не комиссар, то нас никого бы просто не было, закроет он глаза и всем крышка, а Барон все размотает и по косточкам разнесет.
Происходила наша" семейная крыша" из татарской глубинки . Большевик прошел с Россией через все перипетии, перевороты, перегибы и шатания. Иногда, хлебнув горькую, он пускался в воспоминания: " Помню дело было в Польше. После прорыва немецкой обороны наш полк остановился на ночлег. Потребовались дрова. Я приказал спилить березу. Тут выскакивает с берданкой польский кулак и заявляет, что это реликтовая береза, одна единственная на весь его земельный участок , и это дерево даже фашисты не посмели трогать. Я на него навожу ТТ и говорю неси картошку, мироед, мы же твои спасители."
Дед прошел всю войну от Подмосковья до Берлина в качестве комиссара, получил много орденов, но больше всего гордился медалью "За отвагу". Вытаскивая свою стальную реликвию из шкатулки, рассказывал такую историю: " Немцы окружили члена Военного совета, а нам поручили его отбить. Произошла страшная мясорубка, я сам бился в рукопашную. Приказ мы выполнили, а за это прилетела на грудь правительственная награда. Потом приказали лететь на самолете. Приземлились - медали нет. Переживал ужасно, а через месяц ее как-то нашли и мне вернули, разыскав по инвентарному номеру. Чудо, хотя в Бога не верил".
На войне комиссар обзавелся важными связями и получил поддержку в правительственных кругах. Он дружил с Вячеславом Шишковым, от которого хранил письма, встречался с Алексеем Толстым и другими писателями. Солдат революции всегда хотел стать литератором, писал стихи, вел военные дневники. Однако жизнь распорядилась иначе. Он стал ведущим региональным журналистом. Его пера боялась местная номенклатура, так как каждый ее представитель хотел теплого местечка, престижную квартирку, дефицита и деликатеса, а также шикарного отдыха на море или в правительственном санатории. Дед называл таких людей феодалами от социализма и вел против них классовую борьбу.
Старый коммунист много писал, публиковался, издавал книги и получал большие гонорары. Однако все деньги последний мечтатель перечислял в фонд мира, продолжая ходить в потертом пальто и общипанной выцветшей пыжиковой шапке. За трудовые будни боец получил роскошную квартиру в номенклатурном доме. Новоселье омрачилось конфузом. Жильцы подписали коллективное письмо, что не желают появления в своем доме профессора химии, который будет травить своими ядами и создавать пожароопасность. Письмо заканчивалось трагическим вопросом: не профессор ли начал уже воровать общественное электричество? Разочарование перекосило лица соседей, когда они узнали, что въехал всего лишь региональный журналист.
Из татарской глубинки в большую квартиру стали приезжать родственники. Они везли с собой банки с протертой малиной, сушеные белые грибы и просили старейшину помочь пристроить своих отпрысков в местные вузы. Дед терпел лишь бормоча, ураза шайтан, но поддержку оказывал, а малину уплетала вся семья.
Дружил марксист в основном со своими старыми партийцами, отсидевшими лет по двадцать пять в Гулаге. Теплой компанией они часто ездили на зимнюю рыбалку с ночевкой, выражая полное презрение к уюту и быту. Там у костра закаленные коммунисты вспоминали прошлое, вставал вопрос о Сталине. Некоторые продолжали почитать вождя, но дед его ненавидел, считая предателем ленинского дела. Он говорил, что Сталин хуже Гитлера, так как дискредитировал великую и священную идею освобождения человека от эксплуатации. Кроме того, он был убежден, что усатый грузин убил больше россиян, чем бесноватый ефрейтор, делая парадоксальное заключение, что от Гитлера остались автобаны, а от Сталина шрамы в народной памяти, бункеры и колючая проволока. Порой дело чуть не доходило до драки, но водка всех примиряла.
Рыбалка располагает к откровениям и к юмору. Иногда дед засыпал около лунки и друзья устраивали следующую шутку. Они привязывали к леске пешню, опускали ее на дно, а потом кричали: "Клюет!" Горе-рыболов просыпался, хватался за удочку, тянул, а пешня подо льдом крутилась от течения, будто огромная щука. Летом кто-нибудь из весельчаков воровал его старую замызганную рыбацкую шляпу, а потом присылал ее по почте бандеролью.
Перестройку старый марксист не пережил, а то бы, пожалуй, пошел бы с наградным наганом на продажную власть.