Над Троицким рынком оранжевое небо (2)

Автор: Полспирта-полводы Мы с тобой обязательно поженимся. И обвенчаемся в маленькой церкви, что посреди кладбища. Будет конец августа, что бы получить двойное удовольствие, ведь загибается ненавистное мне лето. С кладбища пойдем по тропинке через поле, наши пьяные друзья будут петь – «ничего на свете лучше не-е-ету, чем бродить друзьям по белу све-е-ету…»
Я закрываю глаза и вижу – оранжевые облака, такие же, как над гостиницей «Советская», тихо плывут над макушками сытых тополей и шиферными крышами дачных домиков. Возле моего дома располагаемся пить и есть, прямо на берегу ручья. Дети на мосту показывают на тебя пальцем:
- Невеста, смотрите невеста!
Вечером на такси поедем в аэропорт, все уже готово: паспорта, визы. В самолете, черный овал иллюминатора напугал тебя, но ты быстро уснешь после пары шкаликов бесплатной водки.
В отеле проспим до вечера, потом вылезем на воздух. Огромный мегаполис на севере Европы, узкая, готическая улица выводит на залитый неоновым светом проспект, мы идем гулять, что бы заблудиться. Магазин, магазин, кафе, магазин, ресторан, большой огнедышащий магазин, большой в два этажа ресторан, и не будет этому конца, проспект сливается в танцующую огнями вертикаль. Все блестит, автомобили, лужи под ногами, глаза людей в толпе навстречу.
Я немного говорю по-английски, заказываю в ярком, словно новогоднем баре закуску и выпивку. Джаст и мэррид, - говорю бармену, он одобрительно хохочет и дарит нам еще по порции виски в низких, граненых стаканах.
Уходим опять в переулки, темный, сказочный город спит. Каналов здесь больше, наверное, чем улиц, набережные без намека хоть на какие-нибудь перила или бортики. Сколько интересно народу по-пьяни плюхнулось вечерней порой в эти блестящие воды со слабым течением. Катера и яхты, маленькие и посолидней, квадратики окон, желтые, голубые, розовые, слышны смех и музыка.
Заблудились. Вижу, что ты устала, останавливаю такси, показываю адрес отеля, записанный у меня на руке.
Завтра мы полетим дальше, через океан, туда, где уже много лет живут мои друзья, на солнечные берега о которых ты мечтала.
Спишь? Спи. Я сделаю все, как ты захочешь, будет всегда только по-твоему...
...Где-то в старом блокноте с записями о выручках, есть дата – 14 февраля, полтора года назад, миллион раз обчирикана авторучкой, нелепый узор в уголке. Истрепанный листочек, волнистая, соленая на вкус бумага, консервированные слезы. Забытые суммы выручек, вычетов на обед и кофе, зарплата за день, четырнадцатое число, февраль, меня не было неделю, я болел.
- Димон, бля!
Грузчики на бегу здороваются, не снимая перчаток.
- О, Дима…
- Привет, Алмаз.
- Почему так долго не был? Нельзя нам болеть.
Вижу, кто-то маленький, пушистый роется у него в баулах. Грузчики матерятся, телеги еле едут по рыхлому снегу. Наташа куда-то свалила, в туалете сделали радио громче – музыка оркестра Поля Мориа очень нравится уборщицам, да и нам тоже. Я присел на телегу, чпок – открыл баночку, первый затяжной глоток.
- Уфф, хорошо.
- Пектусин, против морщин?
Наташа пришла.
- Давай помогай, расселся.
Меня разглядывают сквозь Алмасовские тряпки, делаю умную морду, будто не замечаю.
- Натаха.
- Шо тебе?
- Да не ори. Кто там у Алмаза?
- Продавца взял, два дня уже работает. Дай мне глоток, осталось у тебя?
- Еще банка есть.
- С ума сошел? Больной называется.
- Как ее зовут?
- Вера или Вероника. Что для вас дама, выбирайте, все размеры есть…
Пошел снег, повалил хлопьями, вышли дворники с лопатами. Приехала милиция, сразу доебались до Мамеда "обув мужской - женский".
- Где паспорт?
- На складе забыл, чэсно.
- Ну иди к нам в машину, погрейся.
- Э-э-э-э-э…
Попугай сбежал из какого-то института на Измайловском проспекте, уже раз в четвертый на моей памяти, опять форточку забыли закрыть. Зеленый, длиннохвостый ара взлетел на ограду, накрепко вцепился лапами в перекладину и заорал:
- М-мудаки! М-мудаки!
В животное полетели снежки, сразу толпа, советы, ржач, мы тоже повылезали из палаток.
- Смотри, как надо.
Вера сняла варежки, быстро слепила из снега комок, прицелилась. Попугай распахнул подбитые кровавым атласом крылья, кивнул башкой:
- М-мудаки!
И тут же получил снежком в клюв. Бум-с. И рухнул на землю.
- Кто это?
- Кто это сделал?
- А, хуй его знает.
- Живой, хватайте!
- Арни!
Женщина в распахнутой шубе растолкала народ, взяла птицу на руки.
- Арни…
Толпа рассеялась, Алмас куда-то свалил, Вера не спешила залезать обратно к себе в палатку.
- Ты и есть тот самый Дима?
- Что?
- Три дня тут работаю, все только и жужжат: Дима, когда же Дима. Давай познакомимся, я – Вера.
- Я знаю. Меткий выстрел.
Зажгли фонари, пришла машина, я ушел на склад, выгружать товар. Когда вернулся, Наташа уже собралась, ни Алмаса, ни Веры не было, и весь ряд опустел, только дворники скрипят лопатами.
Утром я сразу ее увидел, она стояла у ворот, курила, рукавички болтались на резинках из рукавов.
- Ты такой смешной с этой телегой.
- Привет, кого ждешь?
- Стакана своего, кого же еще, на Апражке еще где-то.
Она называла Алмаса Стаканом, потому, что тоже граненый.
- Э, чай – кофе, сюда!
- Ай, брат, что будешь? Кекс, булочка?
- Налей нам два чая, коньяк есть?
- Дим, купи и мне.
Вера выпила и, почему-то замерзла.
- Давай еще полташку.
- Стакан идет!
Алмас приперся с набитыми сумками, они до вечера сидели у себя в палатке, перебирали и считали новый товар.
- Вот это называется, биля, чо написано, блузон открытый! Пять штук.
- Знаю, мать писала, отец звонил.
- Ты – блатная.
- Блатную жизнь люблю, а воровать боюсь.
Пришел мой начальник, сказал, что Наталья с мужем уехали на Украину, что-то у них там дома случилось.
- Поторгуй недельку, продавцов нет, все болеют.
- Поторгую, хули делать…
У светофора, на перекрестке она догнала меня.
- Даже не попрощался.
- Чего прощаться, завтра увидимся.
Первая Красноармейская, широкая, как Невский проспект, танцуют фонари на трамвайных проводах и светло от витрин. До метро далеко, мы спустились в подвальчик «Дагвина», этой зимой появились – «водка – клубника», «водка – малина», «дыня», «апельсин». Я купил нам по баночке «Клубники», самая приятная смесь. Она взяла меня под руку.
- Чего молчишь?
- Ты не замужем?
- Была. Дочка у бабушки живет, в моем же доме, в соседней парадной.
- А чего так?
- Я же работаю, а ее из школы забрать надо, кормить, уроки. Мне не успеть. Эту квартиру мне отец купил, что бы мы под ногами не путались, Ольга как раз родилась…
- Я тоже был женат, сыну шесть лет.
- А сейчас ты с кем живешь?
- Тебе-то, что?
- Не хочешь, не говори.
- Один живу, в коммуналке на «Елизаровской», иногда у матери, когда жрать нечего.
- А Наташа? Все кудахтала – Димочка, Димочка, скорей бы Димочка.
- Мы с ней больше года в одной палатке, она замужем.
- Деревня.
- Натаха-то? Сейчас еще ничего, помню как-то тетка ходила по рынку, косметику «Ив Роше» предлагала, ничего такая косметика, говорят, дорогая. И Наташа себе пудру заказала за двести рублей, как сейчас помню. Я ей, Наташ, ты в чем зиму стоять будешь? Она глаза вылупила, а шо тут холодно? Конечно, говорю, минус тридцать бывает. Ой, шо делать? Валенки, дура покупай. Она с землячками с землячками посоветовалась, взяла себе сапоги с калошами у Алмаза. Приходит тетка «Ив Роше», улыбается, коробочки достает вот, девушка, я вам принесла, как просили, выбирайте. Наташа покраснела и говорит – я не буду у вас пудру брать, я себе уже валенки купила.
Вера смеялась, мы прошли мимо входа в метро.
- Ты с ней спал?
- Какое твое дело?
- Ладно, не ори только.
В метро она вошла в вагон, улыбнулась мне и пожала плечами – сесть негде, свободных мест нет. Двери закрылись, я показал ей язык, она мне «фак», и исчезла вместе с электричкой в туннеле, я сплюнул на рельсы и пошагал на свою платформу.

Утром пьяный грузчик чуть не снес нашу палатку, он держался за свою телегу, груженая телега ехала сама.
- Вовочка, ты пять ночевал в «Мани – Хани»?
- Народ подавит…
Через пару часов у меня карман распух от денег, надо будет посчитать, вижу Вера тоже впаривает мужские свитера, джинсы, шарфики. Алмас вышагивает за спинами и хлопает в ладоши:
- И сниться нам не грохот аэродрома…
Но без Наташи не поется, свалил куда-то с земляками. Вера вылезла из палатки, прикурила сигарету, под глазом фингал.
- С братом вчера поговорили, потом милицию вызвала, его забрали.
Она вручила мне бутылку водки.
- Одурела?
- С праздником. Что будешь делать вечером?
- Спасибо. Не знаю пока.
Набежали покупатели. Алмас больше не появлялся, Вера сама собрала товар, грузчики увезли баулы в камеру хранения. Хорошо, что ко мне начальник приехал рано, поздравил с днем защитника отечества, интересно, заметил или нет. Я здорово опьянел, водку закусывал снегом, пожрать было некогда. К вечеру все шатались покупатели, продавцы, милиционеры.
- Не пей больше.
- Это почему?
- Ладно, если хочешь, поедем ко мне.
- У тебя брат.
- Нет никого, я звонила из кафе, уехал к себе.
Помню кривые шеренги ларьков, розовые баночки с «клубникой» одна за другой, вот Вера с кем-то ругается по телефону у игровых аппаратов. Долго ждали автобус, народу битком, я успел занять одно местечко, она села ко мне на колени.
- У тебя попа острая.
- Я не виновата, терпи.
За промерзшим окном панорама площади Победы, гостиница Пулковская, все обрывается, соскользнули вниз гирлянды виадука и чернота, как в ночном лесу. Пассажиры висели над нами, держась за поручни, кто-то слушал плеер, хлопала едва слышная музыка, автобус мчал без остановок. Куда еду? Зачем?
Я сжал ей кисть, ее ладошка приветливо обнялась с моей. Автобус сбросил скорость, притормозил и распахнул двери, всего лишь на секунду, хлоп – двери закрыты, поехали. Я успел разглядеть заснеженное поле, фиолетовое небо и голубой горизонт – слабое зарево города, далеко-далеко отсюда. Водитель неожиданно объявил остановку.
- Следующая – Пулково.
- Выходим.
- Это радует.
С нами вылезло пол автобуса, Вера с кем-то поздоровалась.
- Руку не подать было?
- Извини, забыл.
Народ ручейками растекался по тропинкам к пятиэтажкам, громко играла музыка, гуляли с детьми, собаками, у павильона «24 часа» топтались защитники отечества, передавали стаканы, хохотали. Ее дом крайний, самый последний.
Вера, не раздеваясь, прошла в комнату, включила телевизор, сняла куртку и шапку, я засмеялся.
- Ты чего?
- Я тебя такой еще не видел.
- Красоту ничем не испортишь.
- Программка есть?
- Посмотри под диваном, я пока посуду помою.
Смотреть по ящику нечего, одни концерты по всем каналам, да кино про немцев. Я прогулялся по комнате. Сервант без стекла, в серванте на полочке сервиз, стопка тарелок, рюмки, нелепая фарфоровая супница, пачка квитанций, фотография девочки лет шести в костюме гусара. Книжная полка с учебниками для младших классов, гора Вериного белья в кресле, шкаф, кровать в углу, диван и телевизор.
- Это дочка?!
- Оля! В старшей группе!
- Ну, давай свои макароны, жрать хочу.
- Иди сюда дуршлаг подержишь.
Мы поели, посмотрели фотоальбом, заглохли голоса на улице и лай собак. Потом по очереди помылись, я долго грелся под душем, Вера успела расстелить кровать, переоделась в желтую фланелевую ночнушку, села в кресло с баночкой.
- Ложись, я еще телевизор посмотрю.
На хрен я сюда приперся? Вот дурак. Кружилась голова от «клубники», зарылся под одеяло и зажмурился. Огненные круги, будто табачные кольца фокусника, телескопически уменьшаясь, складывались в одно яркое, оранжевое пятно. Только бы не сблевать.
Она легла рядом, царапнула сережкой мне по щеке.
- Дима, ты меня?..
- Нет.
- А я тебя да.

...На следующее утро приехала Наташа, пришла с мужем на рынок, я отпросился домой и два дня отдыхал.
Пришел в понедельник, тихо в этот день на рынке, Гриша пьет чай в своей палатке.
- О, привет.
- Здарова. Как здесь, все живы здоровы?
- Все вроде. Тебе эта подруга ничего не должна?
- Какая подруга?
Я сразу понял о ком речь.
- Алмаза, как ее Вера, кажется.
- Что случилось?
- В субботу не вышла, чурки полдня товар считали, пять тысяч минус, звонила Алмазу, плакалась, что у нее квартиру обокрали, то ли отец умер, в общем, как обычно.
- Не, ничего не должна, пойдешь за грузчиками возьми мне чаю.
- Хорошо.

Отбарабанил первыми дождями месяц апрель, мы попрятали до следующей осени валенки и теплые шапки. На рынке нашли бомбу в пакете, милиция выгнала всех за ворота, на Измайловский проспект.
Я звонил Вере несколько раз, там брал трубку какой-то мужик, и говорил, что ее нет.
- А когда будет?
Гудок. Брат, наверное, ну и плевать.
Она позвонила сама.
- Привет, ты рад?
- Достучаться до небес.
- Скучал?
- Что случилось, Вера?
- Потом расскажу, Стакан меня спрашивал?
- Да ну, он уже и забыл, первый раз что ли.
Помолчали.
- Дим?
- Ну, чего?
- Давай встретимся, я буду у метро через полчаса.
- Через час!
- Хорошо, через час.

Утро долго не наступало, выл ветер, жужжали стекла в оконных рамах, Вера спала без подушки, свернувшись в фасолину у меня под мышкой. Я смотрел в черную бездну окна и прикидывал, что мне делать со всем этим счастьем. Вчера я почувствовал себя счастливым, на одно мгновение, на заднем сидении такси, когда машина летела по ночному Московскому проспекту и Вера сидела рядом, держала меня за руку.
С рассветом пришла весна настоящая, грохнуло плюс четырнадцать по Цельсию, ветра как не бывало. Весь последний снег потек ручьями, мы вышли на улицу, искать по магазинам любимый Верин «Напиток Кофейный».
В «Универсаме» в аптечном отделе над полочкой с презервативами табличка – «для души».
- Может по пиву? Для души.
- Для души. Давай.
Пешком дотопали до метро «Пролетарская», обратно поехали на трамвае. Я жарил пельмени, Вера разливала по чашкам напиток «Кофейный». Пришлось мне еще бежать за такой же бутылкой.
- Поел – подобрел?
- Почему?
- Весь день орешь на меня.
- Я любя, пойдем, полежим, чашки возьми.
- Ты следующую неделю работаешь?
- Работаю.
- Не знаю, что буду делать, звони мне каждый вечер.
- Да, ладно, всего неделя.
- Я же умру, умру, умру! Дурак…
- Давай чашку, хорошо, что две бутылки взял.
- Знаешь, что? Надо переезжать ко мне и жить по-человечески.
- А брат твой?
- Если Кузя будет знать, что я с кем-то, он не сунется, ему есть, где жить. Ты, что замолчал, Дим?
- Кузя…
- Фамилия – Кузнецов.
- Давай в следующие мои выходные, я буду у тебя.
- Собирай свои вещи и приезжай, я хоть порядок наведу.
- Сережки снимай.
- Скажи, что ты меня любишь, нет сначала скажи.
Вера кричала, пустые без мебели стены, звонко резонировали в такт ее оргазмам.
- Ты ори потише.
- Я не виновата!
- Ладошку мне укусила.
- Не фиг мне рот закрывать. Митя, сходи еще за бутылочкой. Для души.
- Пес с тобой. Для души.
…Вера разглядывает фотографии, вот я в шортах, на пляже, вечер, фиолетовое небо, гирляндные треугольники яхт далеко в море. Рядом бар из тростника, блестят бутылки, несколько молодых людей в плетеных креслах смотрят в объектив.
- А ты что там делал?
- Красиво? Это мы в Израиле – Смит, Паша, Турист с женой, девяносто четвертый год. Я потом домой уехал, сбежал в родной сопливый Питер, зачем-то.
- А друзья?
- Друзья в Иерусалиме остались.
- Они евреи?
- Нет конечно, просто понравилось там. Мы все в Америку собирались, в те годы каждый идиот мечтал об Америке, приглашения продавались по пятьдесят долларов, одно краше другого. Добрались до Побережья хорошо, красиво, все по-русски пиздят, короче – рай. Постреливают иногда и бомбы летят с арабских территорий, но это все равно лучше, чем в России вонючей.
- Ты же вернулся.
- Иди в жопу. Вот денег накоплю и уеду.
- Возьмешь меня с собой, чучело?
- Что?
- У меня там бабка троюродная и сестры, которых я никогда не видела.
- Жидовка. А за чучело ответишь!
- Отвечают петухи на зоне! Отстань, я обиделась! Дима, вот так больно…
Вера смотрела на меня спящего, я просыпался, видел ее глаза, мне это не нравилось. Я подозреваю, что во сне я вот так выгляжу – рот открыт, слюна ручьем, храплю.
- Отвернись!
- Скажи, что ты меня любишь, ну скажи, скажи!
Скорей бы, думаю на работу. Когда прощались у колонн на перроне «Техноложки», у нее в глазах снова дрожали слезы.
- Что с тобой?
- Не знаю.
Мне наверх по эскалатору на Троицкий, ей вот в этот поезд до «Московской».
- Ты похожа на мою бабушку, когда меня забирали в армию, она так же смотрела, будто я не вернусь.
- Прощай…