Покорный возраст

Автор: Игорь Домнин За две недели, проведенные в пансионате, Дроздов, почувствовал себя гораздо лучше.
Прошли мигрени, изнуряющая в последнее время бессонница, появилась здоровая легкость, что, несомненно, радовало как избавление от беспокойно-нервного состояния, так мучавшего его в последнее время. Несмотря на это, чувство какой-то неполноценности, вынужденной скуки прочно жило в нем с самых первых дней пребывания в пансионате.

И вот появилась «новенькая», так обычно первую неделю постояльцы называли только, что приехавших на отдых. Их несложно было отличить по отсутствию загара, и на все вокруг смотрели они с интересом, восторгом и радостным трепетом ожидания. Новенькие невольно становились объектом пристального внимания практически всех постояльцев, считающих себя старожилами, и их появление сразу же вносило необычайно живую струю в уже устоявшийся курортный быт.

Потом он видел ее на набережной, в городском саду, в вечерний час, когда воздух напитан теплой морской влагой и дышится легко и бодро. Она шла по аллее, и в тусклом свете фонарей он мельком успел разглядеть ее черты, идя за ней, а встретившись взглядом, кашлянул и быстро зашагал прочь, почувствовав, как внезапно екнуло и опустилось сердце, и кровь прильнула к щекам. Утром за завтраком он вновь увидел ее свежую, благоухающую, дышащую радостью и совершенно - неподдельным счастьем, выражение которого мог безошибочно прочитать на лице любой интересующей его женщины. И тогда впервые подумал, что неплохо было бы познакомиться с ней поближе, совсем не лишне. Легкий скоротечный роман отличное средство от скуки, и усмехнулся такой своей мысли.

Кризис среднего возраста он переживал стремительно и бурно. Нужно признаться жене он начал изменять давно, где-то ругая себя за это, даже боясь ее гнева. Он женился рано, еще в студенчестве, на однокурснице, и теперь жена выглядела многим старше его. Ему сначала нравилась ее рассуждения, крепкие, обоснованные, с претензией на элементарную логику, чего, не находил в сверстницах в ту пору. Позже в тайне своей души он стал бояться ее и перестал доверять, со временем чувствуя как семья, дом, быт, стали бременем для него, превращаясь с течением времени в тяжелую непосильную ношу. И в редкие минуты такого желанного уединения он вновь обретал полноту жизни, ее высший смысл. Так вышло и в этот раз подвернувшаяся путевка в пансионат прекрасная причина для обретения былого душевного равновесия.

И хоть многократный опыт романов на стороне научил его насколько обременительными, вырастающими в целую дилемму, могут быть затянувшиеся встречи, во время необорванная нить отношений тянула его в прежний омут тягостных проблем. Но при всякой новой возможности обо всем этом, почему, то забывалось и вновь хотелось окунуться, кинуться в этот омут страстных переживаний, тайных встреч, двойной жизни, все это не давало поселиться в его сердце тоске, забвению, застою. А тут такая возможность, глупо упускать. При всем был просто уверен, в успехе предстоящего романа. Юрий Сергеевич, не относился к типу балагуров, и так называемых говорунов, ловко входящих и легко чувствовавших себя практически в любом женском обществе, а покорял женщин своей загадочностью, особенностью, какой-то внутренней привлекательностью, проникая в самую душу, вызывая всем своим образом безграничное доверие и расположение. Было во всем его образе что-то, привлекательное, легкое, дерзкое, что так влекло к нему женщин, так нравилось им.

И вот однажды он вышел на утреннюю трапезу и тут увидел ее за соседним столиком, такую же благоухающую, дышащую радостью, как тогда, будто плывущую по аллее и как тогда вечером в саду так же екнуло и опустилось сердце, ударило в висках. Он подошел, вежливо поздоровался, попросил разрешения присесть, ел молча. Она смущенно поглядывала на него.
-Говорят здесь очень вкусная национальная татарская кухня, вы не пробовали? Спросил он, когда она вновь посмотрела на него и их взгляды встретились.
-Нет,- смущенно ответила она и опустила глаза,- я здесь всего третий день…
Он засмеялся:
-Значит у вас все еще впереди. А я представляете уже две недели. Жизнь здесь не такая насыщенная, как в столице, хотя любая смена обстановки идет на пользу.
-Вы коренной москвич?- Спросила она, поправив отворот платья, уже сама пытающаяся продлить едва начавшуюся беседу.

Он рассказал ей, что в прошлом военный журналист, теперь в отставке, сейчас работает в министерстве, рассказал о своей работе за границей, о нынешней скучной, но прибыльной работе чиновника. Она рассказала, что выросла в Ставрополе, а сейчас с мужем живет в Ростове, что он намного старше ее. Когда гуляли по набережной, говорили о море, о том, что на него можно смотреть как угодно долго, о силе волн, о прелести бархатного сезона, когда солнце уже не палящее, а наоборот нежное, смотрящее откуда-то из-за моря розово-багряным блюдцем. И вечера тихие, прохладные, с особым запахом инжира, миндаля, и воздух такой легкий, тянется откуда-то с гор белой туманной дымкой. И она искренне, почти по-детски радовалась этой естественной красоте здешних мест, бегущей по волнам желтой полоске лунной дорожки, улыбалась уголками губ, смущенно глядела, краснела щеками, когда он пристально смотрел в ее глаза.

Потом уже после прогулки у себя в номере он думал о ней, о теплой беседе, о том, как официально представилась она ему Татьяна Дмитриевна и это позабавило его, как и ее неопытность, несмелость, некая угловатость, это все взволновало его как когда-то в самой далекой юности, будто впервые прикоснулся к чему-то заветному, тайному, женскому. «Приятная провинциалочка»- подумал он хорошенькая, молоденькая, свежая, немного диковатая, наверно еще ни разу не изменявшая своему чопорному мужу, ну что ж нет таких крепостей, которые не брали бы большевики.

С того дня все время проводили вместе. И теперь ему было необычайно легко и свободно, и казалось легкость эта появилась, только сейчас, когда он заплыл далеко в море, погружаясь в закат, в багровое свечение воды, окунаясь в брызжущую радугами благостную влагу, плыл и видел сквозь розовое сияние раскаленный шар солнца над краем моря, и небо казалось прозрачно-пустым, потусторонним, а вода неподвижной. И он знал истинные причины этой легкости, этой игривой беспечности, пришедшей на смену той одолевающей неполноценности, и так надоевшей скуке. «Как непонятно и удивительно это изменение», — подумал Дроздов с восторгом, упиваясь этим постепенным превращением заката в бархатный южный вечер.

По вечерам они предавались легкой нежной прохладе, заплывая далеко, испытывая веселый страх перед этой глубиной тайной темной воды. Он плыл и видел рядом движения ее длинного тела в воде, движения ее ног и наслаждался от избытка ощущений — от дуновения пахучего воздуха с нагретого за день берега и от этого непостижимо чудодейственного ее присутствия.
Когда доплывали до берега, было совсем темно, пляж смутно белел, усеянный пятнами неубранных лежаков, и здесь пахло холодеющим песком, древесным теплом деревянных навесов, пропеченных за долгий день солнцем, и Дроздову почудилось, что мятной сладкой прохладой пахло от Тани.

Потом сидели на топчане, в сплошной черноте ночи; из ее звездных глубин, из сгущенной тьмы моря широко дуло свежестью. Звезды сверкающими точками спускались к воде, к непроглядному горизонту; далеко слева, в бухте, мигал маяк, покачивались белые огни на яхтах; бледнело за хребтом продолговатой горы зарево города. Он обнял ее, влажную, теплую, чувствуя гибкую силу ее тонкого нагого тела, ее нежное сопротивление солоноватых после моря губ, которые пыталась отнимать с виноватой улыбкой. Ее решительное в своей строгости: нет, остудило пыл.

Вернулись в пансионат поздно; в вестибюле был притушен свет, горела настольная лампа, у номера, он нежно поцеловал ее в подставленную щеку:
-До завтра.

В своем номере, жарковатом, душном, он не зажег света, увидев в окне низкую накаленную докрасна луну, рассекающую световым конусом середину моря, и, оглушенный непрерывным звоном цикад из парка, сел на подоконник, закуривая, долго смотрел на далекие дуги огней по изгибам бухты, на бессонные фонари теплоходов у причалов.
«Да, все идет, как надо, все по курортному, нормально, не все сразу не обращая внимание на неудачу — думал он. — Но почему-то чувствовал какую-то незавершенность в душе, что-то убегающее, но тут, же успокаивал себя: все хорошо».

Он задвинул штору, загораживая номер от беспокоящего лунного света, спрыгнул с подоконника, босиком пошел к постели по теплому полу, сопровождаемый стоном цикад, с чувством неопределенной радости и надежды, радуясь этому предвкушению наслаждением. Потом уже в постели он слышал сквозь сон одномерный шум ночного моря и все не мог забыть, скользнувшие по его губам губы Тани, и то, как спешно отняла их лишь позабавило и раззадорило его.

Еще не открывая глаз, он почувствовал, как с шорохом кто-то раздвигает шторы и в комнату входит солнечный свет. «Кто же это командует у меня?»
И, улыбаясь в дреме, он открыл глаза и увидел у распахнутого окна Таню.
В комнате стоял свежий запах моря.
— Доброе утро, пора к морю.
И Дроздов, потягиваясь, ответил растроганно:
— И в самом деле — великолепное утро. Как я понял, вы уже выкупались. У вас мокрые волосы.
— Вы угадали.

Аккуратно раздернув шторы, Таня с влажным мохнатым полотенцем на плече присела на подоконник, из-под полы халатика были видны ее отполированные свежим ровным загаром колени. В окно были видны — верхушки тополей, залитый ранним солнцем парк, прозрачные тени на дорожках, теплое спокойное море.
— Пойдемте на пляж. До завтрака. Одевайтесь. Я вас подожду в парке. Строго произнесла она, и поправив полотенце на плече закрыла за собой дверь.
«Надо же, сама, пришла»-подумал Дроздов, -ощутив как хорошо и в одночасье спокойно стало ему от самой этой мысли, от вида ее мокрых волос, покрытым свежим загаром крепких коленей. Как беспокойно и тревожно стало вдруг на сердце от одного вида Тани, этого ее по юношески озорного сидения на подоконнике.

Состояние приятного легкомыслия и вместе с тем неясного беспокойства не покидало его и целый день на пляже, когда они с Таней вновь заплывали к буям, когда лежали на песке, вслух читали, купленный в киоске по дороге через парк, сборник анекдотов, он намеренно выбирал пошлые, глядя как она отворачивается, краснея, и будто не подав виду, отвернувшись, все же улыбается, оба смеялись, шутили, наблюдая за пляжем, где к полудню все стало бело, прокалено, горячая галька обжигала пятки, под навесами скопилась духота. И ему было почему-то приятно говорить Тане пустое, несуразную чепуху, подмывало острить в безгрешной и бездумной отрешенности. И он говорил, посмеиваясь, указывая глазами на проходящий катер, весь в блеске солнца: хорошо бы и нам прокатиться, вот так, вдоль береговой линии. Она молча слушала его, будто следя за взглядом, провожала глазами катер, идущий к пирсу.

Решили кататься на катере следующим днем. Дроздов прихватил с собой камеру (вечно возил ее с собой снимая просто так и на память, ради развлечения и для друзей). Таня ждала его у пирса, успели к самому отходу катера.

-Бескрайнее море как это прекрасно, но и как это страшно, -говорила она стоя под ветром, поднимая голову вперед навстречу и ветер набрасывал на лицо ее густые волосы., а Дроздов нежно, с особым трепетом убирал их едва касаясь пальцами нежной кожи щек, шеи. «Как это страшно и прекрасно»- продолжала она, кажется это никогда не кончится.

Потом она подошла к самому барьеру взялась руками за поручни, он пошел за ней и оба стоя у самого края борта стали смотреть на пенную вздыбленную воду, уходящую, взбрызгивающую из под кильватера и он нежно опустил свои ладони на ее, губами коснулся шеи. Она сжавшись застенчиво улыбнулась, будто не желая придавать внимания этой своей застенчивости, и в ответ слегка коснулась своими губами его, обняв легко рукой за шею, повлекла к себе, и он будто не видя и не слыша никого перед собой готов был целиком уйти, растаять в этом вечном блаженстве нежного поцелуя, все же ощущая ее нежное сопротивление горячих в своей влажности губ.

Вечером, когда вернулись и шли по саду, он все с той же нетерпеливой нежностью повлек ее к себе и страстно с жадным беспамятством неутоленной жажды стал целовать с тем же напором и страстью, она лишь робко отвечала ему, пытаясь остановить, отнимала губы, резко отворачиваясь в сторону.
-Я не должна, я не смею, нет,- повторяла она как просьбу о пощаде.

А он, будто не слыша все этого мольбы, просьб, в решительной настойчивости продолжал. А когда, вырвавшись, она пошла вперед он устремился за ней, она прикрыла лоб ладонью, так, будто то последнее что должно было еще произойти между ними произошло, и она глубоко сожалеет об этом.

-Пойдем к тебе, Таня, поздно уже сказал он с расстановкой обнял ее за талию и повлек к себе.

И оба пошли не оглядываясь. В номере у нее было душно и пахло полынью, в распахнутое окно было слышно, как шумит море, кричат вдали где-то у самого пирса чайки и бакланы. Она не дала зажечь свет. Дроздов быстро разделся и лег на кровать, прямо на постель, напитанную ее духами. Она, забившись в угол, стала спешно раздеваться, все еще смущенно смотря на него в полумраке комнаты. В этом нависшем, мучавшем полумраке он все же разглядел богатство ее форм эту волнующую округлость ягодиц, покатость бедер, поросль курчавых волос, начинающихся где-то в самом низу живота у уходящим куда-то туда прятавшемуся между ног. У нее были пышные груди, и она даже сейчас все еще испытывающая неловкость закрывала их ладонью. Потом юркнула к нему под простыню и все еще испытывающая стыдливую неловкость замерла в томительном ожидании…

Утром он увидел ее сидящую за столом. Она накинула на свои белые крепкие плечи розовый пеньюар и выглядела встревоженной и осунувшейся. Подперев голову руками томно, с сожалением, она смотрела все в окно, откуда уже пахло утренней свежестью.
Он предложил лечь рядом.

-Нет, сказала она я не должна была, допускать, не должна, теперь ты станешь думать обо мне плохо. Я падшая, низкая женщина,- говорила она и глаза ее были полны слезами и сожалением. Теперь ты первым же будешь презирать меня.
-С чего я должен презирать тебя?
-Это все пошло, пошло все так пошло, ведь я никогда раньше, никогда не изменяла, не обманывала, жила просто жила надеждой на что-то лучшее, высокое, да не любила, и боялась верить в это, даже признаться себе в этом боялась. Теперь ты осуждаешь и презираешь мня, я знаю…
Он поднялся, сел рядом, обнял ее положил свое ладонь на ее. И все сердце его наполнилось такой чувственной жалостью к ней, такой сочувственной нежностью, что едва справившись с волнением стал тихо оговорить:
-Ну с чего ты взяла, что буду презирать тебя? Какое я имею право, я принимаю тебя какой ты есть, именно такая ты интересна мне и нужна.

И в тот момент ему вдруг захотелось обнять её, прижать к себе, и раствориться в этой внезапной трепетной нежности, что испытывал теперь к ней, обнять, прикрыть, пожалеть, взять её боль, избавив от страданий защитить её, от чего или от кого он не знал, но так хотелось. И он подошел к ней, нежно опустив ладони на ее плечи, сжимая и поглаживая их, опустил руки ниже, едва касаясь этой прохладной свежей покатости груди.

И вдруг взглянул на своё отражение в зеркале. Виски уже покрыла седина, и он удивился, что так постарел, помрачнел и осунулся за эти годы, и всё то настоящее, подлинное, что называлось полноценной жизнью вдруг ушло, пробежало, мимо него, вроде и не жил, и она, та настоящая сторона жизни, где он был искренен и честен даже сам с собой была вечно покрыта тайной, быстро и стремительно пролетая под маской вынужденной лжи.

И она будто успокоившись сильней прижалась к нему стала тихо говорить:
-И вправду ведь ты так мало знаешь обо мне, я рано вышла замуж, едва 17 минуло, он был почти вдвое старше меня. Любила ли я его тогда? Не знаю. Просто хотелось какой-то своей , взрослой жизни, хотелось быть непременно кому-то нужной, единственной и любимой. Он очень помог нашей семье, мой отец был просто обязан ему, вот тогда я и решилась. Уже многим позже вся наша жизнь превратилась в сущий ад. С течением времени он становился просто безразличен мне, а потом и просто противен. Это так ужасно. Она на секунду прервалась, чтобы вытереть слезы, и дальше уже не всхлипывая продолжала а я все ждала, что изменится, сладится, и тайно ждала той единственной встречи ожиданием которой живет каждый нет нет я даже не могла думать в то время об измене. Я начала срываться на нем, сетовав на усталость и нервоз он посоветовал мне этот пансионат.

Дроздов внимательно слушал, а сам все думал: каких только причин нет для измены, и оправдания подобного ведь тоже довольно легко найти, было бы желание. Но все, же она слишком честна и искренна раз так убивается своей изменой. Но все же находил в ее покаянии нечто смешное жалкое и лукавое, и это волновало его ,заставляло задуматься о том, чего не находил в былых своих романах, увлечениях , встречах. И теперь он успокаивал ее, убеждал, говорил, что все в жизни бывает, что нет нечего непристойного и страшного в ее поступке, раз действительно не любит мужа, и она соглашалась, поверив ему.

Потом все время проводили вместе. А когда гуляли по утрам по саду, он нежно обнимал ее за талию и быстро и страстно целовал ее оглядываясь, будто не видит ли кто?
Вечера были уже по-осеннему прохладны и с моря дул легкий ветер с запахом осени. И небо казалось уже не таким чистым, звездным по ночам. По утрам было туманно и в легкой дымке вдали виделись горы, в саду на траве появлялась роса и весь сад был напитан тихим невозмутимым спокойствием. И лишь море все так же шумело и оба часто сидя на пляже, смотрели друг на друга и улыбались, радуясь той минутной радости счастью и спокойствию, которое теперь уже ощущали по новому. Таня уже не спрашивала не считает ли он ее падшей женщиной. Она начала меняться и дроздов с каждым днем ощущал те перемены, что вскоре стали в ней. Она стала радостной, уже не была полна той печалью, теми мучавшими ее сомнениями и сожалениями, а наоборот просто светилась радостью и весельем. А по ночам, будто сбросив, было спокойствие и стыд была дерзка и ненасытна в своем желании к новым еще только отрывающимся ей ощущениям.

И дроздов считал эти перемены, что теперь стали в ней с новой силой несомненно своей заслугой, победой, что сумел пробудить в ней все то женское, чувственное, страстное, что волею судьбы дремало в ней до их совсем не случайной встречи. И она, казалось, светила сгорала от ниспосланного ей свыше счастья.

Но не бывает безграничного, а тем более бесконечного счастья и оба явственно ощущали это и сердцем цеплялись за каждый миг, проведенный вместе, желая как можно больше как можно продлить эти скоротечные встречи, сделав их незабвенными, незабываемыми.
Во вторник пришло сообщение от ее мужа, он просил срочно приехать, писал что плохо со здоровьем, писал, что ложиться в больницу, и это вероятно и есть его последняя просьба , а потом она, Таня может чувствовать себя свободной и жить как ей угодно.

И Дроздов стал вновь замечать перемены в ней. Как грустна и печальна, стала она вдруг, и что причины этой грусти вовсе не болезни мужа, а в предстоящей разлуке, и он сердцем ощущал это, казалось. «Ну что ж нужно так нужно» утешал он ее. В пятницу она была грустна весь день. Нужно было ехать. Вещи укладывали вместе. Он поехал в аэропорт, чтобы проводить. Она была печальна и прятала от него полные тоски глаза. Объявили регистрацию. Она обняла его и стала целовать с такой трепетной нежностью, о которой он уже не помнил и начал забывать.
-Прощай,- грустно сказала она,- может и к лучшему произнесла, едва сдерживая слезы. Все когда-нибудь кончается и счастье тоже. Он протянул ей платок, она уткнулась в его плечо, и тут ДС обнял ее как самого родного и дорогого человека.
Потом, оставшись один долго бродил по городу . Здесь было прохладней чем на побережье, но так же солнечно и ясно и лишь сильней чувствовалось дыхание наступающей осени. «Ну вот думал он еще одна встреча, расставание прощание, теперь и она превратится в точно такое же воспоминание, оставшиеся от прошлых встреч. Очередной роман, курортный, сколько их было дачных, служебных, случайных. Время шло, все забывалось, проходило, растворялось в водовороте новых встреч и знакомств, и было всё, как казалось страсть, интерес, радость, всё но только не любовь. А ведь она тоже полюбила, он чувствовал это, за что интересно? Ведь он всегда казался женщинам не тем, кем был на самом деле, и любили они лишь образ, живущий в их воображении, фантазиях, грёзах. И ни одна из них не была счастлива с ним, и только теперь, когда висков коснулась седина он сам полюбил, полюбил искренне, как следует, по- настоящему. Каких только встреч не бывает, и людей, каких только не бывает, Каждый по разному по своему интересен.

Она говорила о счастье, но кем была она для него? Очередным приключением, времяпрепровождением, лекарством от скуки. Разве относился он к этому серьезно, а разве можно относится к этому серьезно?. Курортный роман, очередное приключение, думал он но тогда почему так стучит сердце лишь об одном воспоминание о ней, почему так волнуют еще свежие воспоминания о ней, и будут ли волновать дальше? «Пора и мне в дорогу, в Москве наверное холодно подумал он по прежнему был печален и невесел.

А дома осень уже вступила в свои права. По утрам было уже зябко, и холодный затяжной дождь навевал тоску. Все чаще вспоминал он Крым, море. И воспоминания казались ему теперь несвоевременными даже немного странными среди грязных листьев по осеннему стылых. И лишь воспоминания о Тане волновали его так, будто еще вчера видел ее обнимал, целовал, ее теплые губы. И он как мог, прятался от них, забываясь пытаясь уйти в рутинную карусель работы, окунуться, целиком погрузиться щадя и без того растроганную волнующей болью воспоминаний душу. Время лечит, время лечит повторял он себе не понимая отчего же так дороги и сокровенны стали они ему теперь. Нечего пройдет время, все забудется, Крым, пляж, прогулка на катере, душный пахнущий полынью номер, в пансионате убеждал он себя.

Прошел месяц два но все оставалось по-прежнему. Татьяна Дмитриевна прочно шла следом за ним. И он по-прежнему жил этими воспоминаниями, стал жить ею, думать о ней, и не проходило теперь ни дня, чтобы он не касался ее в своих исполненных грустью и напитанных тоской воспоминаниях. Нет, она не снилась ему, а просто шла за ним. И преследование это превращалось теперь в такую невыносимую боль, о которой хотелось, кричать, вылить, поделиться с родственной душой, но с кем, не с домашними же? Ни с сослуживцами же? Чужие холодные лица.

В начале зимы он заболел. Лежал дома и все вспоминал ее, теперь с особым трепетом и волнующей тоской. Теперь лишь одно могло утешить излечить хоть бы увидеть ее, хоть бы заговорить. «Надо ехать твердил он себе.» И он собрался в дорогу, сказал домашним, что едет в срочную командировку, и с оказией нужно заехать в Ростов. Стал теперь жить одним лишь ожиданием встречи с ней. Совсем недавно начались сильные морозы, не так давно выпал снег все было бело и дышало предстоящими праздниками. В поезде он не спал, потом пошел в вагон ресторан, выпил коньяку, курил и все думал о Тане и предстоящей встрече. Теперь она вспоминалась ему совсем по-другому красивей и нежней, чем тогда, в Крыму. В
Ростове остановился в недорогой гостинице, и два дня провалялся отсыпаясь. На третий день навел справки.

Узнав адрес, быстро отыскал дом. Потом долго бродил по морозным заснеженным улицам ,холодный ветер дул в лицо и колол щеки. «Завтра с самого утра буду ждать возле подъезда» А там будь, что будет. Думал он все еще не понимая что же это за сила такая которая вырвала в его из теплого дома заставила приехать сюда, мерзнуть в холодном тамбуре , ждать, ждать ,ждать. У дома, подъезда, караулить, у дома, подъезда, надеясь лишь на случай.
Утром был у ее дома. Было холодное декабрьское морозное утро. Он волновался, ежился от холода, много курил. И вдруг увидел ее. Она шла по двору, и он вспомнил как тогда екнуло и сильней забилось сердце.
-Таня,-выдавил,-он из себя и стремглав кинулся к ней.
Она обернувшись на крик, остановилась, Удивленно смотрела на него веря и не веря:
-Ты? Ты приехал! Приехал!
И он заметил как в самых уголках ее глаз блеснув, побежали вниз две капельки слезинки. И вновь стало не по себе. И впервые наверное за всю жизнь испытал он то искреннее смущение, увидев на лице любимой женщины слезы радости.
-Верила и не верила,- продолжала она , ждала И так сильно страдала, просто места себе не находила.
-И я, тихо сказал он и обнял ее.
-Зря, наверное все бы улеглось, забылось, все бывает.
Он отрицательно замотал головой:
-Не забылось, все бывает, да ведь не все забывается, сказал тихо он.

Потом он предложил встретиться вечером. Она согласилась прийти к нему в номер. Она говорила, что все равно он должен уехать, так будет лучше для всех, все забудется, что жить в страхе и обмане не нужно, и он как-то легко соглашался с ней.
-Ты должен уехать, сказала она вдруг ,-а я , я сама приеду к тебе позже. Если- бы ты только знал как я несчастна, продолжала она, я то никогда и счастлива то ни была, а теперь страдаю еще больше.
В холле она пожала ему руку, и стала быстро спускаться вниз, все оглядываясь на него и по глазам его что и в самом деле она никогда не была счастлива.

Таня стала приезжать к нему в Москву. Примерно раз в месяц она стала спокойно врать мужу, о новой работе и частых командировках. И все чаще она говорила о той двойной жизни, что стала противна ей, о том как избавиться от этого, и ему казалось противоестественным то что он женат и она несвободна. И они стали думать, как оградить себя от этой двойственности лжи и обмана. Он слушал, а сам думал, что все затянулось и неизвестно когда и чем кончится этот его его роман такой непохожий на остальные, и кончится ли вообще , о будущем не думалось, ах, как же хотелось, чтобы все продлилось как можно дольше, а там будь, что будет. И как же хотелось плыть, таять в этой ее любви, и он таял в ней искренней, нежной, теплой, совсем не похожей на то, что случалось с ним раньше. Но за что она так любит его? Он всегда создавал для женщин определенный образ и любили они ни его, а этот образ, а разочаровываясь, бросали. И только сейчас он полюбил эту милую и такую близкую для него женщину, и вдруг понял как изменила его эта любовь, как былое отношение к ней созданное первым впечатлением, вдруг сменилось на искренность и нежность.

Потом еще долго, говорили он убеждал и успокаивал ее. Уже глубокой ночью они
думали, что же делать дальше, как же все таки избавить себя от этой двойной жизни, от этой стыдной необходимости прятаться и скрываться жить в этой вынужденной лжи, просто уже не было сил. За полночь она ушла, он долго целовал ее, не выпуская из объятий:
-Не пущу, не пущу, -шептал он, не переставая целовать, закрыв глаза, внимая запах волос.
-Нужно, милый, я должна, пойми, позвоню сама, как всегда, она виновато улыбнулась –пока.

Он долго не мог заснуть, все вспоминал, эти тайные свидания, вспоминал все ее легкую, светящуюся какой-то тихой радостью. Потом он увидел Крым, зеленую густоту листвы, полоску моря, дернулся, будто ощутив приятную, мягкую прохладу воды, и все было радостным и светлым, обволакивало тонкой невесомой дымкой. И он застонал во сне. Очнулся, открыв глаза, испытывая странное состояние, какой-то полной радости, явственной надежды, той своей не проходящей, казалось вечной влюбленности:
-Таня,- позвал он ее тихо из нависшей темноты номера, тускло освещенной, висевшим над тахтой бра, но продолжая слушать лишь тишину, вспомнив, что ее нет здесь тихо проговорил: Танечка, как же я люблю тебя, Танечка…что же мне делать, Таня?
Стояло сухое безмолвие в темноте номера. Лишь за окном непрерывной дробью стучала капель, влажно шумел деревьями ветер, и на мокром стекле была видна одинокая весенняя звезда.