Трубач

Автор: Припадок спокойствия Антон Коротков, мужчина возрастом далеко за тридцать, смиренно принимал и выдавал пальто, плащи и шубы, с двенадцати дня до девяти вечера каждый день кроме понедельника, в гардеробе городского драматического театра, считая себя “человеком искусства”. Считать себя таковым ему позволяла одна скрытая от посторонних глаз особенность - он умел играть на трубе, за что благодарил свою бабушку, Матрену Евграфовну, которая за руку водила его в музыкальную школу на Петровского, аж до седьмого класса. А потом она умерла, и Коротков ходил туда уже сам, но каждый раз идя по улице чувствовал в руке её большую, мягкую, верящую в него ладонь. Однако играл Коротков так себе, не блистал. Преподавательница по специальности Маргарита Гавриловна однажды сказала ему - “Вашей игре не хватает страсти Антон. Вы скучны как метроном. Займитесь барабаном”. Но барабан Антону не нравился, и прозвучавшие слова заставили его какое-то время мучиться бессонницей, но бросать уроки он не стал. Каждый день по нескольку часов кряду он упорно дул в мундштук, надеясь, что страсть родится, но никак. Бросить он не мог потому, что у Антона была заветная мечта: если сыграет перед людьми мелодию, что звучит у него в душе - люди превратятся из уродов в разноцветных бабочек, или в пингвинов, или в что-нибудь другое сносное. Антон верил, что красота спасет мир. Потому закончив музыкальную школу поехал поступать в столичную консерваторию, надеясь что уж там то его разглядят. Но приемная комиссия таланта не выявила, отфутболив на первом экзамене. Зато его оценили в армии, где доверили быть полковым горнистом, что конечно давало преимущества.

Через два года подтянутый, молодцеватый, однако чуть придавленный осознанием того, что не красота спасает мир, а старшина Будницкий под крики “Получай сука” вместе с миллионом таких же будницких, по приказу высшего командования обычно спасает раздавая пиздюлины, и моча врагов в сортире, Коротков вернулся домой, и первым делом отправился в музыкальную школу. Он поймал Маргариту Гавриловну в коридоре, и задал ей мучающий его последние полгода службы по ночам вопрос:

- Как мне жить?

Маргарита Гавриловна взяла его под руку, и глядя в его растерянные, испуганные, ждущие и надеющиеся на хороший исход зрачки, поправив прическу, мягко сказала:

- Антон, займитесь чем хотите, но умоляю вас, не играйте на трубе, хуев Вы графоман!

И ушла учительской походкою. Коротков чуть не расплакался. Хотелось догнать, схватить за блузку, высказаться, но воспитание, которое не поправила и служба в армии, не позволило.

Две недели Антон пил, а потом протрезвев, пошел учиться в техникум на звукооператора. К этому его подтолкнула знакомая их семьи, Клавдия Ивановна Горцева, работавшая в театре главным бухгалтером. Она обещала похлопотать, когда Антон окончит учебу, о должности театрального звукооператора, которую пока что занимал Михаил Андреевич Звягинцев, похожий на крысу пенсионер, проворный как лис и любвеобильный как кролик, не смотря на возраст.

- Он сто пудов уйдет к моменту, когда ты получишь диплом, - говорила Клавдия Ивановна, пожирая кусок за куском бисквитный торт на маленькой кухне, и громко отхлебывая из чашки дорогой бразильский кофе, который мать берегла для особых случаев. Антон поверил, и отнес документы в приемную комиссию.

Когда через несколько лет счастливый обладатель диплома зашел в бухгалтерию театра, с пакетом, в котором толкались коробка конфет, дорогой армянский коньяк и палка колбасы, с головой полной радужных надежд, Клавдия Ивановна увидев его физиономию, захлопала ресницами, и извиняющимся тоном зачастила:

- Антон, тут такое дело, Звягинцев оказался дальним родственником директора, по материнской линии, или по отцовской, не помню. Короче, он его двоюродный дядя, - глазки её заметили пакет, и воодушевление появилось на лице. - Но это не страшно! Поработай пару месяцев в гардеробной, а когда Михаил Андреевич не сможет уже работать, мы сразу тебя возьмем. Идет?

Коротков был молод, времени у него было навалом, он кивнул и вручил ей пакет.

Работая в гардеробной, Антон завел себе одну привычку. Он приходил на работу на час раньше, и играл в пустом зале Гайдна, или Родиона Щедрина. Сыграв замирал, и пытался понять, была ли в его мелодии страсть. Но всегда приходил к выводу, что его звукам все также чего-то не хватает. Иногда Васильевна - старая театральная билетерша - заходила за ним, чтобы позвать по какому-то делу, и глядя на его расстроенное лицо с качала головою. Во время перерыва на обед, он частенько усаживался на заднем ряду, и пока шла репетиция внимательно смотрел. Слушая гневные окрики и мат режиссера, Коротков преисполнялся жалости к тем актерам, которым так же как и ему, не хватало в игре страсти. Ему становилось легче.

Прошло десять лет. Звягинцев не уволился. Он все так же проворно бегал от пульта к сцене, за кулисы, или в костюмерную. Зато ушла на пенсию Клавдия Ивановна, и Антон уже готов был следом написать заявление об уходе, но какая-то смутная надежда, какое-то неясное ожидание удерживало его от этого шага.

Осенью две тысячи третьего года случилось неожиданное. В театр поступила служить смазливая актриса Анжела Варнавская. Двадцатипятилетняя блондинка, протягивая Которткову в первый рабочий день кашемировое пальто, ненароком разбила ему сердце. Коротков загляделся на лицо с ямочками, очаровался щебетом смехом, которым она поливала стоящего рядом режиссера, и номерок из его рук пришлось вырывать силой. Антон сопел, и бросал на режиссера гневные взгляды, с ужасом осознавая, что теперь в его груди поселились два чувства: любовь и ненависть.

С того дня Коротков старался не пропускать ни одной репетиции Анжелы Варнавской. Хотя бы на несколько минут, но он пробирался в зал, сидел и с жадностью глотал каждый поворот головы, каждый брошенный на партнера по сцене взгляд голубых глаз. Иногда он замечал, как режиссер улыбается ей, а она ему, и это мучило его ночами. Как-то раз, после репетиции он видел, как режиссер ущипнул Варнавскую за зад. Гнев укутал голову, он хотел избить соперника, но тут же остыл, ведь было очевидно, что она сама этого хотела. К тому же он желал ей добра. Кто он, ноль без палочки, а с режиссером у нее может сложиться замечательная жизнь. Она красивая, и сделает счастливым любого, даже этого потасканного казанову.

И Антон всю свою боль, все живущие в нем чувства отдал музыке. Труба его зазвучала с такой силой и надрывом, что Васильевна, когда он играл перед работой, присаживалась в партере, и подперев кулаком щеку переносилась во времена, когда Звягинцев бегал за ней, а не как сейчас, за грудастыми костюмершами. Они ведь одногодки.

- Ты слышала? С Анжелкой то наш уже все, кончил, - сказала сдавая в гардероб шубу, Виктория Броневицкая своей подруге, такой же как она заслуженной, и истрепанной артистке Крутельниковой.

- Он со всеми быстро кончает, - ответила Крутельникова, и они обе заржали.

Антона как водой окатили. Значит режиссер её использовал? Добился своего, и вперед к новым победам? Ему стало обидно за себя, и особенно за попранную красоту, которая не смогла спасти даже одного человека.

Через два дня он сидел на репетиции, и видел, что Анжела играет с излишним надрывом, каким-то вызовом, беспристанно бросая в сторону режиссера отчаянные взгляды, а тот делает вид, что не замечает. Наконец не выдержав бомбардировки, громко говорит помощнику:

- Что за дура. Она совершенно не умеет играть.

Все актеры замерли, а Анжелика расплакалась, и убежала со сцены.

- Она замечательная актриса, а не дура! - вскочил и закричал на весь театр Антон.

Режиссер удивленно обернулся, и спросил:

- А это кто?

- Гардеробщик, - подсказал суетливый помощник.

- Терпеть не могу людей, которые не понимают в искусстве, - зевнул режиссер, и повернулся обратно к сцене.

- Это я то не понимаю в искусстве?

Антон выбежал из зала, и вернулся с трубой. Зал затих, и в ожидании продолжения все уставились на него. Антон приложил трубу к губам и заиграл. Он играл так страстно, так хорошо, что когда закончил, все кто был на сцене, принялись ему хлопать. Антон растерялся и не знал, то ли ему уйти, то ли остаться.

- Нудное говно, - сказал режиссер брезгливо.

- Говно? - удивленно повторил за ним Антон.- Это Родион Щедрин говно?

В глазах у него потемнело. Он стрелою метнулся к режиссеру, схватил его рукой за рубаху, а второй принялся пиздить инструментом по голове, приговаривая:

- Получай сука, - впервые по доброму вспоминая Будницкого, который сам того не желая, подогнал очень подходящую моменту фразу.

Когда Антона оттащили, тот схватив искореженную трубу, выбежал из театра. Больше его там не видели.

Я встречал его потом в метро. По выходным он стоит на перроне станции Лукъяновская, и играет, и звук его трубы пронизан страстью. Людям нравится, они кидают деньги, и улыбаются как пингвины. А в остальные дни говорят он работает на оптовой базе, грузчиком.