Сойка, Койка и Мордыхай

Автор: Шева Курков графоманил уже не первый год.
И даже был широко известен в некоторых узких кругах адептов движения.
Однако последнее время возникло одно затруднение, которое, чем дальше, всё более беспокоило Куркова.
Становилось всё труднее придумывать сюжеты. Если раньше они возникали в голове Куркова сами, будто из ниоткуда, то теперь Курков напряжённо перемалывал житейские истории, журнальные статьи, даже кинофильмы, пытаясь найти в них то зерно настоящего, которое было бы достойно описания.
Дошло до смешного.
Например, сегодня, проснувшись зачем-то в пять утра, Курков почувствовал, что у него на языке и в голове вертится странное слово - Мордыхай.
Интуитивно Курков понимал, что имя это он, наверное, раньше где-то слышал или читал. Может - в сказке, может - еще где.
Но имя ему понравилось. Своей округлостью, завершённостью.
Одновременно - брутальностью и даже скрытым вызовом.
И неожиданно Курков шестым чувством понял, что он должен, просто обязан написать рассказ о Мордыхае.
Была лишь одна заковыка - надо было узнать, кто же такой этот самый Мордыхай.
Погуглил. Оказалось, что интернет Мордыхая не знает.
Но есть Мордехай - еврейское мужское имя персидского происхождения. Которое впервые упоминается в Ветхом Завете, в книге Эсфирь. Мордехай спас жизнь царю Артесерксу и стал впоследствии его первым министром.
- М-да, штанга, - разочарованно протянул Курков.
Религиозные темы Курков не любил и в рассказах их избегал.
С сожалением он еще раз произнёс, будто посмаковал, такое хорошее, сочное, вкусное слово, да и забыл о нём.

А под вечер этого дня, гуляя по лесопарку, он нашёл сойку. Птенца.
Вывалился из гнезда, наверное, бедолага. Летать он еще не мог, только и мог, что беспомощно трепыхать крыльями. По шуршанию в траве Курков его и нашёл.
Сначала он подумал, что это скворец, еще и удивился - почему не улетает?
А потом по синему крылу и неспособности взлететь догадался, что это птенец сойки. Курков сразу понял, что птенец не выживет, - станет добычей собак.
Он взял птенца в руки. Тот доверчиво, а может - испуганно, молчал.
Вспомнив вдруг свою проблему, которая мучила его уже несколько дней, Курков расстегнул молнию спортивной куртки и решительно сунул птенца за пазуху.

…Сойку надо было где-то держать. Поэтому первое, что сделал Курков, - пошёл к соседям по этажу, у которых раньше был попугай, и одолжил у них большую клетку, из которой попугай как-то выпорхнул, и по-английски, не прощаясь, улетел в открытую форточку.
Клетка сойке явно не понравилась.
- Ничего, ничего, - потерпишь, - успокаивал её Курков.
Сам же вернулся к своей проблеме.

Проблему звали Койка.
У Курковых была кошка. Белая, пушистая красавица-ангора, которой жена дала претенциозное имя Марго.
Но это жена её так называла.
Курков же звал её проще - Койка. Почему Койка? Да потому что, когда у кошки наступала течка, и она начинала громко подавать голос, подзывая кота, квартира наполнялась странным звуком.
Нет, это было не «мяу», это было «ка-у-у!», причём звучало оно ближе к «ко-у-у!».
- Оу-у-у! - отвечал тогда обычно Курков кошке, поглаживая ей спину ближе к хвосту. А кошка, в благодарность, всё норовила потереться мордой о его пальцы.
…Уже неделю Курков жил сам - дочка на месяц уехала в летний лагерь, жена - в деревню к сестре.
А на третий день после их отъезда Койка заболела. Серьёзно.
Перепуганный Курков вызвал ветеринарную скорую. Койке чего-то укололи.
А на следующий день у неё отнялись задние лапы.
Когда Курков увидел это, он едва не расплакался.
Он позвонил ветеринару, который приезжал, - Как же так?!
Тот, костоправ хренов, признал, что возможно перестарался с дозой вакцины, - больно кошка у вас мелкая!, но утешил Куркова, что, мол, если организм сильный, то должна выдюжить.
- Ах ты ж говнюк! - сказал в сердцах Курков. Что он еще мог сделать?
…По несколько раз на день на руках он носил Койку на кухню, к её мисочкам, потом в ванную - к лотку.
Койка воспринимала всё это безразлично, будто потеряв интерес к жизни.
Лишь иногда, когда Курков брал её, и, видно, неловким движением причинял ей боль, жалобно каукала.
…Курков на руках принёс Койку к клетке. Положил рядом.
Сойка передвинулась по палочке ближе, наклонила голову и с интересом посмотрела на неведомого ей зверя.
К удивлению Куркова, зверь тоже поднял мордочку, к чему-то принюхиваясь, и уставился на птицу. Затем Койка открыла рот и даже попыталась кавкнуть.
Из-за нехватки сил получилось беззвучно.
Но по взгляду кошки, будто приклеившемуся к сойке, Курков вдруг понял, что у Койки появился смысл существования.

А через два дня, пошатываясь, Койка встала и самостоятельно сходила в лоток. Тут же вернувшись на свой неизменный боевой пост - возле клетки.
Дело пошло на поправку. Жить стало лучше, жить стало веселее.
А потом, как-то вечером, придя с работы, Курков не выдержал и открыл клетку - сойка, которой он скармливал тонко порезанные, похожие на червяков дольки того же мяса, которым кормил кошку, заметно подросла, а за Койку он был уверен.
Так и вышло - сойка выпрыгнула из клетки, а кошка, наоборот, в испуге спряталась под кроватью. А сойка пару раз подпрыгнула, - будто разминалась, и вдруг вспорхнула - и села на шкаф.
Курков только и успел подумать, - А как же я её поймаю?, как сойка уже взлетела - и полетела на кухню…
Ловить сойку Куркову не пришлось - сама прилетала, - голод-то не тётка.
Единственное - приходилось следить, чтобы она не всё Койкино мясо воровала, - уж больно была она шустрая и бойкая.
Койка её даже немного побаивалась.
Ну, а к тому, что сойка по маршруту её полётов нещадно засерала пол, Курков относился как к неизбежным издержкам.
Как говорил Филдинг Третий в культовом фильме, - У каждого - свои недостатки.
Главное ведь что? Главное - что все живы.
…А потом, а потом - нет, не суп с котом, потом приехали дочка с женой.
Дочка обрадовалась.
И жена тоже обрадовалась. Ага. В кавычках.
Вердикт был суров - немедленно освободить помещение. Или - или.
Курков проявил гнилую интеллигентскую слабину, - и красную карточку показали сойке.

По настоянию Куркова они пришли на то самое место, где он сойку нашёл.
Когда Курков понял, что - всё, что больше никогда он её не увидит, ему стало…
Нездорово, одним словом. А точнее - херово.
Решил, - Надо не тянуть, а то…
- А что - а то? - ехидно переспросил внутренний голос.
- Да пошёл ты! - озлился вдруг Курков. И открыл дверцу клетки.
Но сойка продолжала сидеть в своём решётчатом домике. Будто свобода её и не очень-то интересовала. Или вообще была не нужна.
Тогда Курков постучал рукой по клетке, - Выходи, глупыха!
Сойка не выходила. Курков протянул руку внутрь, достал сойку.
Поднёс её тельце совсем близко к лицу.
И вдруг, неожиданно для самого себя, прижал его к себе.
Ему показалось, что он даже услышал стук маленького сердечка.
А сойка своей головой тоже прижалась к нему, к его закрытым глазам.
Мягко-мягко, нежно-нежно.
И замерла.
И Курков почувствовал, что сердце его будто набухает какой-то потусторонней влагой, в горле стал комок, и становится совершенно невыносимо.
Если бы Курков был настоящий писатель, он, наверное, да какой наверное? - наверняка вспомнил бы или придумал какие-то красивые, правильные слова, соответствующие моменту.
Но Курков знал, что на самом деле - он не настоящий профессиональный сочинитель, и поэтому сдавленным голосом, как обычно, сморозил глупость, а именно - просто прошептал, - Блядь…Нахуя ты…
И со словами, - Будь счастлива, птаха! - подбросил сойку высоко вверх.
Она взлетела, но поднялась невысоко, и села тут же на нижнюю ветку дуба, который когда-то был её домом.
Наклонив голову, посмотрела на Куркова внимательно, будто хотела запомнить.
Потом перелетела на ветку выше, и только потом, широко и красиво расправив крылья, улетела.
Курков вдруг будто поперхнулся, начал шмыгать носом, раскашлялся.
Даже слёзы выступили. От кашля. Хотя, конечно, может и…
Кто знает.
Мордыхаи - они такие.