Мишка

Автор: вионор меретуков …Мне почти сорок. Мне и прежде доводилось задумываться о намерениях Господа в отношении моей персоны. Каковы были Его планы, когда я формировался телесно и духовно в чреве женщины, в чреве обожаемой моей матери? Кем, по Его задумке, мне надлежало стать? И в каком качестве предстояло оттрубить свой век, и чем я должен был его завершить? Триумфом? Разочарованием? Благостным покоем? Мусорными баками? Сточной канавой? Пантеоном бессмертных?

И было мне видение! Словно кто-то, в белых одеждах до пят, с сияющим нимбом над красиво завитой куафюрой, кто-то, у кого над плечами грозно вздымались громадные кипенные крылья, приблизился и громоподобно гаркнул у меня над ухом:

- Ты всю жизнь ошибался, презренный дурак! Тебе бы изучить, орясина, труды философов-позитивистов о предназначении человека, о влиянии воли на судьбу… А ты, как неразумная скотина, всю жизнь только тем и занимался, что баб щупал да водку пил с разными греховодниками, вроде Мишки Розенфельда! Ты плыл по течению, а тебе надо было плыть против него! Ты плыл, как кусок сухого дерьма. Ты полагал, что ты избранник божий, а ты обыкновенный неудачник! Ты наивно надеялся, что успех рано или поздно припожалует к тебе сам собой. Но эта сказочка не про тебя. Золотая рыбка плещется в чужом аквариуме. И что ты, окаянный болван, имеешь в результате? А ничего! Ты полагаешь, что разгадка великой Формулы принесет тебе удачу? Шиш тебе! И не жди! Ты совершил стратегическую ошибку. Ответь, что ты намерен теперь делать, говнюк ты этакий?

Я уже было открыл рот, чтобы сказать, что в мои планы, как стратегические, так и тактические, входит намерение решить вопрос о лечении или удалении поврежденного в драке зуба, но тут видение исчезло.

…Я стоял перед массивной двустворчатой дверью и пялился на латунную табличку.

Табличка прямо указывала на то, что за дверями злодействует некий профессиональный садист, которому в соответствии с Законом о частной врачебной практике официально разрешено копаться в полости рта любого индивидуума, при условии, что у индивидуума есть проблемы с зубами и нет проблем с наличностью.

Я позвонил, двери распахнулись, и я с тяжелым сердцем пересек порог приемной Розенфельда.

Сестричка, и вправду, оказалась прехорошенькой. Надо бы узнать у Мишки, есть ли у нее подружки. Саму сестричку Розенфельд, естественно, до поры до времени никому не уступит.

Миновав приемную, в которой сидела молодая женщина с синюшной девочкой лет семи, я вошел в кабинет.

И вот же причуды подкорки и затуманенного зубной болью сознания! В тот время, как девочка переворачивала страницу «Почемучки», а ее мамаша нервно теребила носовой платок, а пОла белоснежного халата моего друга Мишки Розенфельда от сквозняка взметнулась и на мгновение зависла в воздухе, а я, тяжко вздыхая, переступал порог кабинета, в мою голову влетела вздорная мысль о страстном желании пережить всех, кого видели в эти минуты мои червивые глаза.

Мишку, учитывая образ его жизни, не так уж трудно представить в качестве главного действующего лица на кладбищенской церемонии. Мамашу синюшной девчушки пережить не сложно: она почти моя ровесница. Труднее с самой девчушкой, я старше ее более чем на тридцать лет. Кстати, такие вот синюшные да малокровные, беспрестанно болея и чуть ли не умирая, живут, как правило, куда дольше самых победительных здоровяков.

- Закрой дверь и садись, - буркнул Мишка. Он был сегодня не в духе. Позже Мишка мне рассказал, что жена, красавица Регина, уличила его во лжи. Кто-то донес ей о новой Мишкиной любовнице.

Заурядных потаскушек, без которых Мишка не мог прожить и недели, Регина ему прощала. Но тут, похоже, дело было серьезней.

Утром, роясь в карманах мужа, она обнаружила платок со следами губной помады. Все бы ничего, и Мишка бы отбрехался, но платок был женский. И, что самое главное, платок был батистовый. Помимо этого, платок нес в себе ароматы дорогих духов: Регина в этом разбиралась. И Регина, сопоставив платок и донос, почувствовала угрозу своему не совсем тихому семейному счастью. И надавала Мишки тумаков.

...Мишка быстро осмотрел рот и пророкотал: – Да-а, хорошо же тебя отделали. Был зубик, нету зубика. Вам предстоит санация, синьор… - Мишка не скрывал ликования.

- Может, пломбу...

Мишка хохотнул.

Я посмотрел на мощные Мишкины руки.

- Черт с тобой, рви, чертов гестаповец!

Мишка оживился. Он даже заурчал от удовольствия.

Я заметил это и возмутился:

- Чему ты радуешься, изувер?

- Поговори у меня! Положи руки на подлокотники и сиди смирно. А ты меня не укусишь? Может, тебя спеленать? – у Мишки внезапно улучшилось настроение. - С анестезией? Или старым казачьим способом?

- Как это?

- Ну, козьей ножкой или каминными щипцами. А ты тем временем хватишь спиртяги, расслабишься…

- А у тебя есть?

- У меня все есть.

Розенфельд налил в мензурку немного спирта и убежденно произнес:

- Достаточно, - и добавил: - Он нынче дорог, спирт-то.

Я возмутился:

- Плесни еще. Что ты жидишься, садист? Там всего-то грамм тридцать. Мне мало!

- Не болтай! Пей!

Я поднес мензурку к носу и содрогнулся.

- А закусить?

Розенфельд удивился: - Ты что, жрать сюда пришел?

Я задержал дыхание, влил спирт в глотку и, держа подбородок над стоматологической кюветой, запил тепловатой водой из пластмассового стаканчика.

Через минуту приятно зашумело в голове. По всему телу разлилось тепло. Голова наполнилась чувством доброжелательности, смешанной с равнодушием.

Пока Мишка ковырялся у меня во рту, я думал, а в чем же смысл жизни? В детях, в любимой работе, в богатстве, в женщинах?

Чтобы продуктивно думать над этим, надо располагать временем. А какое сейчас у современного горожанина время? И говорить-то неохота.

Раньше было иначе. У всех времени было навалом. И некоторые самостоятельно мыслящие шалопаи стали задумываться над тем, как бы это праздное время с пользой приспособить к себе. Этим можно объяснить появление отшельников. Живших в уединении и питавшихся, - для чистоты эксперимента, чтобы не отвлекаться на аппетит, - всякой мерзостью. Хорошо, если это были акриды...

Наедине с собственной душой они пытались овладеть всемирной мудростью. И что? Многим это удалось?

Перед мысленным взором выплыли слова:
«Одиночество тогда имеет смысл, когда оно не насильственно. Отшельник же всегда не свободен, он несамостоятелен в размышлениях: за него думает Бог. Вернее, Библия».

Интересно, кому принадлежит сие изречение?

Человек задуман Создателем как стадное животное. И попытки отдельных субъектов отбиться от стада и уединиться, чтобы подумать о смысле жизни, приводят к тому, что отбившиеся становятся либо поэтами, либо философами. И то и другое плохо. Поэты и философы, как известно, самый пропащий народ. Им не позавидуешь. Хуже живут только сумасшедшие и алкоголики.

Как сквозь вату, я услышал Мишкин голос:

- Та-ак...

Мишка сопел от усердия.

Я скосил глаза и увидел его высунутый язык.

Мишка комментировал свои эволюции:

- Делаем резекцию...

Я вспомнил чеховскую «Хирургию» и чуть было не улыбнулся.

- А теперь будет немножечко больно... – продолжал Мишка. - Придется потерпеть.

Я напрягся.

Раздался хруст, и я почувствовал резкую боль. Я застонал и закрыл глаза.

Мишка рявкнул:

- Терпи, мать твою!

Я продолжал постанывать: боль, мне показалось, усилилась.

- Вот она, нынешняя интеллигенция! Всего-то какой-то зуб, а он воет, словно ему ногу отпилили, – веселился Мишка. – Мужик ты или не мужик? Представь себе, что ты на приеме у гинеколога… Эк тебя перекосило, братец! Неужели, правда, больно? Вон ты какой здоровила, а воешь как пароходная сирена... Перестань стонать, говорят тебе! Открой глаза!

Я подчинился.

Дантист показал мне белый осколок.

- Сука, - прошептал я окровавленным ртом.

Розенфельд хмыкнул.

- Оправь его. Сделай из него амулет и носи на шее вместо креста, басурман ты этакий... А теперь сплюнь. Да не на меня, дурак!

Боль постепенно утихала. А я тем временем принялся думать о своей новой знакомой. И тут я вспомнил, что на субботу назначена не только моя встреча с Леной. В субботу я приглашен на день рождения к Гураму. Гурам Рыжемадзе, видный ученый, членкор и наш общий с Мишкой приятель, отмечал сорокалетие. Какой никакой, - юбилей. Подарок у меня имелся...

Кстати, день рождения - хорошее решение вопроса о том, куда мне в субботу повести Лену. Что-то подсказывало мне, что сразу в постель она не ляжет... словом, не такая она девушка. Итак, суббота, Гурам, Большая Грузинская, где у Гурама шестикомнатная квартира, шашлыки на электромангале, лобио, сациви... Я знал, что его уговаривали снять ресторанный зал, но он наотрез отказался. «Нет ни копейки... - сетовал он и удрученно качал головой, - все деньги, включая премиальные от Абеля, вложены в научные исследования». Думаю, это правда. Но не вся. Всей Москве было известно, что месяц назад он своей жене, двадцатилетней красавице Наташе, купил «Майбах» за триста тысяч долларов.

Я посмотрел на Розенфельда.

- Суббота... – начал я.

- Да помню я, - Розенфельд стоял у умывальника и, мурлыча какую-то песенку, мыл руки.

Я вспомнил, как отличился Мишка на дне рождения у Поприщенко. Было это в прошлом году.

В самом начале празднества, когда гости рассаживались за богато убранный стол и кто-то опытный уже выцеливал плотоядным глазом блюдо с разварной осетриной, Мишка встал, отодвинул стул и покровительственно оглядел шевелящиеся ряды гостей. В правой руке Мишка держал большую стопку с водкой.

Надо сказать, что слабостью Мишки было сразу все и вся расставлять по своим местам. Первое место он, естественно, оставлял за своей персоной.

Короче, он стал вести себя так, словно все пришли в гости не к Поприщенко, а к нему, к Михаилу Львовичу Розенфельду.

Надо сказать, что Мишка красив той особой русско-еврейской красотой, которая бывает только у одесситов и уроженцев Арбата: у него глаза сластолюбца, раздвоенный подбородок и волнистые волосы с каштановым оттенком. Он ладно скроен. Он почти одного со мною роста. Он похож на молодого Керка Дугласа. Только красивее. Мишка всегда любил быть в центре внимания, вот и тогда...

«Отвык я от тостов, - произнес он тоном бенефицианта, избалованного вниманием публики. – Но...»

Тут его перебила незнакомая дама с халой на голове.

«Отвык от произнесения тостов, хотели Вы сказать...» - поправила она его. В голосе ее звучала искусственная любезность, сдобренная нервными педагогическими нотками.

Мишка повернул голову и уперся взглядом в педагогическую женщину. Глаза его метали холодные молнии. Но на женщину это не произвело ни малейшего впечатления. Мишка заметил это, гневно пожевал губами и, сильно возвысив голос, отчеканил:

«Я сказал то, что хотел сказать. Я сказал, что отвык от тостов, и готов повторить это опять. И если какая-то… - Мишка сделал паузу, чтобы насладиться оторопелым молчанием, - и если какая-то падла… - он опять пожевал губами, - будет мешать мне!..»

Мишка тогда разозлился не на шутку, вспоминал я, и его едва уняли.

Под выкрики мужа дамы и ропот гостей Мишка выцедил свою водку и опустился на стул. Все подумали, что он успокоился. На самом деле Мишка затаился. Он баюкал в себе злобу. Чтобы при первой же возможности прицепиться, придраться к кому-нибудь, неважно к кому, и от души поскандалить. Но все были чрезвычайно внимательны и не дали Мишке ни малейшего повода устроить скандал. Тогда он принялся сажать одну стопку за другой. И, естественно, быстро нарезался.

Уходя, он обматерил всех приглашенных, а хозяину квартиры завез по морде. И я его за это не осуждаю.

Досталось и хозяйке, которая пыталась урезонить разбушевавшегося гостя. Она, холодно улыбаясь, потребовала, чтобы Мишка навеки забыл дорогу в ее дом. Помню, она заявила, что «ее квартира - не место для грубых пикировок и низких эскапад». В ответ Мишка отвесил ей оплеуху и обозвал «мандавошкой».

Мишка, конечно, не подарок. Но я ему многое прощал.

Поприщенко мерзейший тип. Я бываю у него лишь потому, что в его доме отменно кормят: у него всегда найдется и украинское сало, и горилка с перцем, и маринованные корнишоны из Мариуполя, и рыбка с Азова. И еще, у него очень миловидная дочка. Я все жду, когда же она наконец выйдет замуж...



(Фрагмент романа «Олимпиец»)