Первое Мая

Автор: Коля Полкин Как-то раз, одним прохладным весенним утром, меня подняли раньше обычного и сообщили, что сегодня я иду с дедушкой на первомайскую демонстрацию. Я испугался, сел посередине кровати и накрыл голову одеялом — таким образом спрятался от страшного и жестокого внешнего мира, уйдя в свой внутренний.

Мама догадалась, что я капризничаю, потому-что попросту не знаю значения слова демонстрация. Спокойным тихим ласковым голосом она объяснила мне, что это такой парад, когда дяди и тёти одевают свои заслуженные за труд медали, несут флаги ...

Я обрадовался тому, что сегодняшний день обойдётся без противного детсада или ужасной больницы, с её бесконечными очередями и засовывания доктором металлической холодной горькой ложки мне в рот при осмотре горла; сбросил с головы одеяло и спрыгнул с кровати.

* * *

Шарясь по дому как обычно в спущенных колготках, я застал моего деда за бритьём на нашей кухне, которая была совмещена с ванной, а также, извините за такие подробности, с туалетом.

- Заяц, - он тогда так меня ласково называл, - иди своими делами занимайся, не смотри мне под-руку, а то я сбрею свою любимую родинку на щеке! - не прерывая движения опасной бритвы, выцедил он через свободный от пены уголок рта.
- Но мне так нравится смотреть как ты бреешься! Можно я останусь? - пролепетал я плаксивым, не предполагающем отказа тоном.
- Ладно, только не подходи ко мне близко, не висни на трико, не толкайся и веди себя тихо!
- Карашо! - сказал я, топчась по обуви, стоящей в маленьком коридорчике перед кухней.

Как обычно, зацепляя в свои загребущие ручонки все предметы до которых мог дотянуться, я надыбал в коридорчике швабру и начал моститься на неё, чтобы как-то смочь покататься. Наступив на её платформу, я отклонил черенок от себя. Получилось немного приподняться — это меня вдохновило. Смекнув что для усиления эффекта нужно просто более сильное воздействие, я кончиками пальцев сильно оттолкнул черенок от себя, но массивная деревянная ручка почему-то непредсказуемо быстро возвратилась и больно ударила меня по лбу — бом-м-м, загудело у меня в голове, а перед глазами заплясал ансамбль из ярких пятен!!!

Швабра отскочила аж в кухню и плашмя упала на пол. Раздался короткий чёткий громкий щелчок — чпок!!! Дед от неожиданности вздрогнул, на его белой намыленной щеке стали образовываться алые разводы.

- А ну быстро, марш атседа!!! - крикнул он громко и топнул ногой, - Сядь смирно в столовой и жди завтрак!

Я, поглаживая надувающуюся строго по центру лба шишку, расстроенный тем что меня погнали и неудачным катанием на швабре, поплёлся в столовую и сел на деревянный табурет за круглый стол, и начал смотреть как медленно, монотонно и неустанно, за маленькой стеклянной дверцей больших настенных часов, качается маятник. Тик-так, тик-так — шло время моего беззаботного детства.

* * *

Через 10 минут бабушка принесла мне горячий красный борщ и я начал ковыряться алюминиевой ложкой в тарелке — сгребать капусту в одну высокую кучу и замачивать кусочки белого хлеба в выступающей бордовой юшке.

С приклеенным к щеке кусочком газеты и сильным запахом свежих огурцов тройного одеколона, в столовой появился дед, и присел за обеденный стол:

- Не перебирай продукты, ешь всё подряд!!! - громко и грозно сделал мне он замечание.
- Ни-кха-чу-у-у!!! - начал хныкать я, брызгая борщом и крошками хлеба изо рта на хлопчатобумажную белоснежную скатерть.

Дед демонстративно отвернулся, мол: «Делай что хочешь, чёрт с тобой!»

Включили старый, ещё ламповый телевизор. Он долго, потрескивая анодным напряжением, прогревался. Через две-три минуты появилась дёргающаяся перекошенная картинка в полоску. Дед подошёл к ящику, поклацал каналы, покрутил все имеющиеся спереди ручки — не помогло. Затем он начал крутить ручки сзади. Появилось расплывчатое изображение, но звука всёравно не было. Тогда он выместил гнев на меня и на телевизор в одном мощном ударе своего тяжёлого кулака правой руки — бабах!!!

Деревянный ящик чуть не упал с тумбочки, сильно покосился на левый бок, и смекнув что если так выделываться, то долго он не протянет на этом свете, решил чётко и со звуком показать нам первый телевизионный канал СССР.

- В сердце нашей державы, в городе-герое Москва, полным ходом идет подготовка к празднованию Дня международной солидарности трудящихся — Первому Мая! Временно перекрыто движение на ряде улиц в центре и северо-западе столицы нашей родины! — как всегда пафосно, с выражением, по бумажке, красивым баритоном с идеальной дикцией, зачитывал нам новости с экрана мужик в пиджаке с галстуком, уже порядком всем надоевший.

* * *

На крыльце дома заканчивались приготовления меня к шествию! Моя бабуля, в одной прозрачной шёлковой ночнушке, постоянно сдувая со своего лба упрямую каштановую прядь крашеных хной волос, одевает мне вторые тёплые носки, резиновые сапоги и заматывает шею и рот колючим шерстяным шарфом.

Последнюю операцию она делает особенно тщательно, как я тогда думал, для того, чтобы я по дороге ничего не смог попросить мне купить. С её белокожего, разгорячённого сборами тела, валит пар, как-будто она вышла на крыльцо немного остыть после приёма горячей ванны или из бани.

- По лужам не ходи, ладно! - кричит она мне в затылок, как будто я её плохо слышу, срывая голос в плач.

Повернувшись с завязанным ртом, я не могу ни молвить слово, ни улыбнуться ей в ответ, и только какой-то тихий знакомый голос, где-то глубоко внутри меня говорит мне: «Сапоги, особенно резиновые, на то и придуманы, чтобы в них по лужам ходить! Верно?»

* * *

На центральной площади города волновалось и шумело красное от флажков, ленточек и бантиков море народа. Старенькие ветераны труда побрякивали жёлтенькими медальками, одёргивая от шалостей своих нарядных внуков и внучек.

Мы долго протискивались сквозь толпу в поисках своего подразделения. Кучка мужиков выкрикнула имя деда и он повернул к ним:

- Ребята, есть чо? - спросил он их при рукопожатии.
- Конечно, давай с нами!
- Хорошо!
- Нет, пока нормально, а хорошо скоро будет, га-га-га! - для меня тогда непонятно шутили мужики.

Резким, коротким, отрепетированным дома движением, дед осушил налитые пол-стакана какой-то прозрачной жидкости. На взмах его руки подбежала женщина-организатор:

- Ребята заканчивайте с этим, начинайте надувать воздушные шары! А где ваш художник-оформитель? Плакаты не писаны, Ленин не нарисован; ох чую сорвёте мне мероприятие!!!

Стоя над подсыхающими большими прямоугольными буквами, кучка мужиков и мой дед в их числе закурили. Один дядечка взял воздушный шарик, и надувая его посмеивался над увеличивающимся в размерах Чебурашкой. Другой мужик небрежно бросил: «Учитесь пока я жив!» Затянувшись полной грудью, он в два присеста надул красный резиновый шарик сигаретным дымом и вручил его мне.

Зрелище было потрясающее. Шарик издалека стал казаться белым, как-будто покрашенный извёсткой, а внутри его, если присмотреться вблизи, кружили облака, мела метель и шёл снег.

Немного пошатываясь на ногах, к кучке подошёл высокий худощавый человек:

- Ребята, есть чо?
- О-о-о, хо-хо-хо, Серёга, тебе видимо хорош! Зойка тебя искала! Говорит Ленина нужно нарисовать!
- Щаз изо-безо-бразим! Раздева ... — нет, отсативь! Откры-ва … ! Нале-ва … !

Видно как дяде Серёже было трудно, но он достойно держался сам и держал своё слово. На кумаче полтора на два метра, прикреплённому к борту 130-го ЗиЛа, художник, по памяти, белой краской рисовал Ленина. С суровым серьёзным лицом, вцепившись обеими руками в трибуну, вождь пролетариата яростно декларировал что-то толпе стоящей внизу.

Запыхавшись прибежала тётя Зоя:

- Ребята, молодцы что сами организовались! Серёженька, ты даже не представляешь как я рада тебя видеть!
- Взаймы … , тьфу-ты, взаимно Зо-ик-инька!

От легкого прикосновения руки тёти Зои, несчастный, трепещущий на ветру красный шарик, привязанный к деревянному в занозах борту ЗиЛа, лопнул - бах!

- Вы что их, не растягивали когда надували? Холодно же на улице!
- Что? Растягивать? Это как?

Взрослая тётя, кряхтя, стала сначала двумя руками растягивать пустой резиновый воздушный шарик, а потом, засунув его в напомаженный рот, стала шипя и булькая слюнями надувать.

Кучка мужиков образовала полукруг и наблюдала это зрелище. Шарик выскользнул и со свистом, над головами, улетел далеко в толпу. Выстроенный хор, басом, начал гоготать.

- Ну их эти воздушные шары! О-о-о, наша очередь подходит! Шеф, заводи машину! Подняли транспаранты! По-о-шли!!!

На трибуне, расположенной по центру площади, стояло с десяток каких-то хмурых мужиков в каракулевых шапках. Они монотонно махали правыми руками, как будто уезжают от нас в дальнюю дорогу и не скоро вернутся. С десяток-другой рупоров-колокольчиков, установленных на столбах возле трибуны, лупили искажёнными до грани понимания звуками по ушам демонстрантов. Через медь оркестра играющего марш прорывался поочерёдно то мужской, то женский торжественный голос:

- Трибуну проходит трижды-краснознамённый железно-дорожный полк электровозоремонтного депо города Батайска, ура товарищи!!!

- Ура-а-а!!! - добросовестно кричала тётя Зоя, поднимая кулак правой руки вверх, как будто желая дать кому-то тумаков, театрально подавая пример окружающим её дядям.
- О-о-о-о-о!!! - с оттенком грусти и меланхолии, как наверное бурлаки на Волге, вторили ей мужики, озабоченные сейчас больше тем, чтобы полотна транспарантов не перекручивались.

* * *

Шум и скрипучие звуки стихли. Наше триумфальное шествие, к которому все так долго, тщательно и волнительно готовились, длилось не более пяти минут.

С аллеи-аппендикса, куда согнали все прошедшие трибуну подразделения, было видно, что вдалеке давка народу — демонстрация продолжается. Непрерывным потоком в колоне шли стрелочники железной дороги в своих оранжево-жёлтых жилетах, путейцы-ремонтники, работники и работницы хлебопекарни, водители городского автотранспортного предприятия.

Художник снова достал из сумки прихваченные с собой белую краску и кисть, добавил несколько мазков к до этого нарисованной им сцене и на борту ЗиЛа уже была другая картина: на меня величаво смотрел разъярённый лев, оперевшись передними лапами о высокий камень у обрыва скалы.

* * *

Дед, вразвалочку, гордо и немного устало, возвращался домой по одной из главных улиц города. Я, то забегал вперёд, то отставал, измеряя глубину луж и придорожных канав сапогами. Мы оба знали, что дома нас ждёт богато сервированный праздничный стол, запечённая утка с яблоками, жёлтый отварной картофель со сливочным маслом, присыпанный молодой зелёной петрушкой; телевизор и сладкий пирог с горячим крепким черным индийским чаем, тем, что с синим слоном на жёлтой пачке.