Весенние голоса

Автор: Лика Шергилова Весенние голоса

Ольга Сергеевна просыпалась тяжело. Сознание с трудом пробивалось сквозь липкий сон. Солнечный зайчик на стене возле кровати светил путеводной звездой в ускользающей реальности. Теплый майский ветер трепал старую кружевную занавеску, то надувал ее парусом за окном, то возвращал в комнату повисшей тряпкой, и от этого колыхания солнечный зайчик, как маяк, то ярко вспыхивал, то угасал тенью. Совсем, как память Ольги Сергеевны, которая в последнее время изменяла ей.

Мысли ворочались в голове неуклюжими, толстыми кроликами и разбегались в разные стороны. Только детство она и помнила хорошо. Трудно забыть такое счастливое время. Солнечный зайчик, распахнутое окно, занавеска на весеннем ветру – это тоже из детства, такого далекого, что и не верится, было ли оно и она ли – та девочка, что стоит посреди просторной гостиной, со стен которой свисают тяжелыми полотнами гобелены и блестят матовым золотом портреты суровых предков, неустанно следящих за ее шалостями. Ольга Сергеевна закрыла глаза.

Вот она, маленькая девочка, стоит посреди большой комнаты, залитой солнцем, и играет с котенком китайским зеркальцем в черепаховой оправе. Она пускает солнечного зайчика по полу, и котенок гоняется за ним, задрав хвост. На передних лапках у него белые носочки, на задних – гольфики, а на грудке – белая манишка. Оленька запускает зайчика на стену, и котенок крутит головой по сторонам – ищет пропажу. Белые усы топорщатся вокруг розового носика, а серая мордочка у него такая уморительная и умилительная, что так и хочется его зацеловать и затискать, но нельзя. «Косточки у него хрупкие, сломаете ненароком. Да и блохастый он наверняка. Наталья Петровна будут ругаться, что вы его в дом притащили», - няня недовольна и все время хочет вынести котенка во двор. Наконец, котенок находит зайчика и ловкими прыжками вскарабкивается за ним по гобелену на высокую стену. Она снова опускает зайчика на пол, и котенок несется за ним вниз, как с горы. Оленька, довольная, хохочет. Ей нравится дразнить его. И только няня Маруся все ворчит и ворчит, запрещает ей играть — котенок оставляет зацепки на старинном гобелене. «Я папеньке вашему, Сергею Николаевичу, расскажу, что не слушаете меня», - грозится она. А котенок прижился у них. Долго жил, а потом пропал куда-то. «Помирать, наверное, ушел» - сказала Маруся, и только много позже Оленька узнала, что его разорвали охотничьи собаки. Жалко.

Как давно это было! Нет, что-то другое она хотела вспомнить, что-то такое же милое... Да Бог с ним! Это тоже чудесное воспоминание. Ольга Сергеевна прикрыла глаза, и скоро сон сморил ее, размыл границу между настоящим и прошлым, и она снова оказалась в том счастливом, солнечном дне 1904 года, когда восьмилетней девочкой играла зеркальцем в черепаховой оправе в гостиной родительской усадьбы. За окном, радуясь предстоящему лету, без умолку трещали птицы. Во дворе пышными гроздьями раскинулась сирень и зацветал любимый мамин кустарник с уютным и смешным названием «чубушник» . В воздухе пахло счастьем.

Дверь комнаты, где Оленька играет с котенком, открывается и в проеме появляется мама. Судя по ее лицу - с какой-то очень хорошей новостью. От сквозняка окно с громким стуком распахивается настежь, ветер подхватывает занавеску и треплет ее на ветру. Мама, шурша по полу голубым платьем, спешит закрыть окно и после короткой борьбы с занавеской захлопывает его и оборачивается к Оленьке с заговорщицким видом. «Завтра мы даем бал и тебе позволено присутствовать на нем!» - сообщает она, присев перед Оленькой. От счастья Оленька хлопает в ладоши и прыгает вокруг мамы. Завтра она снова увидит, как танцуют родители! Мама, довольная сюрпризом не меньше Оленьки, смеется, чуть откидывает голову назад, и солнце попадает на серьги. Они вспыхивают и искрятся, как фейерверки, что устраивали на Оленькин прошлый день рождения. Оленька влюбленно смотрит на маму — какая она красивая и добрая, настоящая фея! Даже без волшебной палочки умеет выполнять ее желания. Мама обнимает Оленьку, и Оленька обвивает ее шею руками и вдыхает теплый жасминовый аромат духов. /i

Счастливый сон сменился кошмаром. Какой-то злоумышленник постоянно перемешивал в ее голове цветные слайды счастливой жизни с черно-белыми ужасами. Ольга Сергеевна застонала, глаза под тонкими, морщинистыми веками забегали, пытаясь не видеть, не вспоминать тот день, когда юродивая приживалка произнесла страшные слова, ставшие пророческими.

Их кухарка Фекла с разрешения родителей приютила в доме худенькую старушку — юродивую Анисью. И однажды, незадолго до революции, Аниська, дурачась и смеясь, предрекла всей семье раннюю смерть и только Оле, которой в ту пору исполнилось уже четырнадцать, пообещала писклявым голоском: «А ты, девонька, одна из всех выживешь и жить будешь дооолго, ооочень дооолго! Всех переживешь! Детей своих похоронишь. Да только помрешь в нищете и безумии». Оле стало страшно, и она заплакала. Анисья же, став вдруг серьезной, подошла к ней вплотную, вгляделась в ее глаза так, что Оленька похолодела и оцепенела перед ней, и без всякой дурашливости устало сказала: «Не бойся, девка, нужда — не самое страшное. А слабоумной станешь в девяносто пять лет. Сильный ангел стоит за тобой, бережет тебя, на крыльях чудом пронесет мимо всех бед», — и снова рассмеялась - громко и пискляво. Поди разберись – напугать хотела, пошутила или правду сказала. Фекла рассердилась и прогнала юродивую. Аниська же как пришла, так и ушла, беззаботно пританцовывая и напевая тоненьким голоском: «Скоро все погибнем, скоро все помрем». А Оля так и стояла, окаменевшая, пока Фекла не прижала ее к своему мягкому, дородному телу и не утешила: «Да не слушай ты ее! Дура она сумасшедшая! Я ее больше не пущу, а то вон, видишь чего – наливки с утра тяпнула и давай языком молоть что попало! Нужда тебя ждет, все погибнут… Ага! С чего это все погибнут-то? Какая такая нужда? Ну, сама подумай? Тьфу на нее! Забудь! На-ка лучше, ватрушку скушай!»
А вскоре началась революция, и все предсказания юродивой сбылись. Смерти посыпались одна за другой.

* * *
Ольга Сергеевна открыла глаза, трясущимися руками подтянула к лицу угол пододеяльника и промокнула выступившие слезы. Нельзя, чтобы слезы капали на подушку. Она терпеть не может сырые подушки! Они такие же противные, как эти толстые серые кролики, что прыгают и ворочаются в голове.

Сколько ей осталось до безумия и нищеты? Она должна умереть до этого страшного дня. Никто не должен видеть ее безумия и страдать от него. Только вот она все время забывала, сколько ей лет. Это все из-за кроликов. Они всё время всё путают. Вот и сейчас она снова забыла, сколько ей лет, а знать это просто необходимо. Ольга Сергеевна дотянулась до веревки рынды, язык которой был предусмотрительно обмотан полотенцем, и квартира наполнилась глухим звоном и сердитым криком:
— Сколько мне лет?! Сколько мне лет?!
— Ну, началось! Проснулась! — услышала она из соседней комнаты.

В комнату вошел ее внук Николай Петрович и устало сказал:
— Бабушка, ты спрашиваешь каждый день! Запомни: тебе восемьдесят пять лет.

Ольга Сергеевна успокоилась, облегченно выдохнула и задала второй традиционный для утра вопрос:
— А через сколько мне будет девяносто пять?
— Через десять лет, дорогая! Успокойся, ты будешь еще долго жить! — ответил шестидесятилетний внук и спросил: — Может быть, тебе принести завтрак в постель?
— Нет, благодарю, я встану, — ответила она с достоинством.
— Как знаешь, — согласился Николай Петрович и вышел на кухню.

Ольга Сергеевна терпеть не могла лишней возни с собой, и, хотя с годами делать многие вещи становилось все труднее, она с упорством и медлительностью черепахи все, что могла, делала сама. «Долго жить! Это для тебя десять лет — долго жить! Чем ближе смерть, тем короче сутки», — буркнула она себе под нос и, держась за поручень кровати, осторожно спустила на пол сначала одну сухонькую ножку, потом другую и с трудом поднялась. Проходя мимо небольшого зеркала, придирчиво оглядела себя — «Надо привести волосы в порядок» — и требовательно позвала:
— Маруся!
В комнату вошла жена Николая Петровича.
— Что, Ольга Сергеевна?
— Мои волосы?! — с раздражением на ее непонятливость ответила Ольга Сергеевна и указала рукой на свою голову.

На самом деле Марусю звали Надежда Андреевна, но в последнее время она послушно откликалась на Марусю: Ольга Сергеевна принимала ее за горничную из своей дореволюционной жизни. Детской расческой Надежда Андреевна провела пару раз по жидким волосам Ольги Сергеевны и скрепила их сзади заколкой.
Ольга Сергеевна осмотрела себя в зеркало и, подобрев, сказала:
— Спасибо, дорогая! Ступай! Завтрак подан?
— Да, Ольга Сергеевна. Все, как вы любите.

Надежда Андреевна вышла, оставив дверь комнаты открытой. Наблюдая, как Ольга Сергеевна еще раз глянула на себя в зеркало и, выпрямив спину, горделиво подняв голову, медленно двинулась в сторону кухни, она вздохнула: печальное зрелище — видеть пережившую свой век графиню, царственно шаркающую к столу в ночной сорочке и не понимающую, в каком времени и пространстве она пребывает.

Сев за стол, Ольга Сергеевна придирчиво оглядела сервировку и осталась довольна: скатерть, салфетки, правильно разложенные столовые приборы. Можно приступать к трапезе.
— Что сегодня на завтрак? — поинтересовалась она.
— Как обычно по субботам: бокал шампанского, как вы любите, а потом овсянка с фруктами и медом.
— Шампанское в прошлый раз было гадость! Сегодня новое поставили?
— Да, Ольга Сергеевна! Сейчас принесу вам. — Надежда Андреевна покорно удалилась, чтобы разбавить яблочный сок газированной водой и подать его в фужере для шампанского.
— Какой нынче день? — с удовольствием отпивая «шампанское» и удовлетворенно чмокая губами, спросила Ольга Сергеевна.
— Двадцать восьмое мая, Ольга Сергеевна.
— А сколько мне лет?
— Восемьдесят пять! — заученно ответил Николай Петрович.
— Неплохо. — Ольга Сергеевна одобрительно кивнула, но вдруг что-то омрачило ее настроение, она беспокойно оглянулась по сторонам и спросила: — А Николай Петрович где? Он будет к столу?

Надежда Андреевна выразительно закатила глаза к потолку и вздохнула. Ее вздох означал, что надо набраться терпения и пережить очередную потерю ориентации во времени и пространстве. Болезнь Ольги Сергеевны прогрессировала, и периоды помутнения рассудка случались все чаще.
— Да, бабушка, он будет к столу позже, — невозмутимо ответил Николай Петрович, полный тезка своего деда Николая Петровича — мужа Ольги Сергеевны, умершего больше сорока лет назад.

Ольга Сергеевна завтракала молча и неспешно. Она тщательно пережевывала кашу, аккуратно промокала рот салфеткой и делала глоток «шампанского». Иногда она замирала, потерянно осматривалась по сторонам и безразличным взглядом скользила по Николаю Петровичу и Надежде Андреевне.

* * *
После завтрака она прилегла отдохнуть и вскоре заснула. В комнату тихо вошла Надежда Андреевна, аккуратно, чтобы не разбудить, вытащила из ее волос заколку и устало присела рядом. Она с жалостью смотрела на едва заметное под одеялом худенькое тело, потерявшееся в просторах застиранной ночной сорочки с воланами из дешевого кружева, которую Ольга Сергеевна по рассеянности рассудка принимала за платье, выходя в нем к столу.

Завтра ей исполнится сто пять лет. Но никто не напомнит ей об этом и даже не поздравит. Ольга Сергеевна никогда не отмечала дни рождения и причину такого чудачества не объясняла. Она вообще не любила говорить о своей жизни.

Десять лет назад, на девяносто пятую годовщину, родные решили все-таки сделать ей сюрприз и пригласили в ресторан. Когда Ольга Сергеевна узнала повод торжества и услышала, сколько ей исполнилось лет, с ней случился припадок. На скорой ее увезли в больницу и вот только там, в больнице, они впервые услышали о сбывшихся предсказаниях Аниськи и страхе Ольги Сергеевны перед безумием в девяносто пять лет. А где-то через полгода и это пророчество юродивой стало сбываться: у Ольги Сергеевны начались расстройства памяти, и Николай Петрович забрал бабушку жить к себе.

Уже несколько лет Ольга Сергеевна пребывала в легкой стадии старческого слабоумия, не подозревая об этом. Каждый день она по многу раз спрашивала, сколько ей лет. Приходилось отвечать, что восемьдесят пять. Это ненадолго успокаивало ее. Она радовалась, что страшная дата наступит нескоро, но быстро забывала о своем возрасте и снова и снова спрашивала, сколько ей лет.

О второй части предсказания судить сложно. Нищими Соколовых, конечно, не назовешь, но если сравнивать скромный достаток всей семьи с былым богатством их предков — графа Мамонова, отца Ольги Сергеевны, и графа Соколова, ее мужа, то, конечно, свою жизнь она заканчивала в бедности.

Но что бедность в сравнении с тем, что ей пришлось пережить? Расстрел отца и брата, смерть матери на пути в эмиграцию, гибель сына, смерть мужа, дочери, старшего внука. А еще две войны и сталинские лагеря – куда же без них с ее прошлым... Столько испытаний, но ни одно не сломило аристократизм ее духа. И только неумолимая болезнь подобралась к ней незаметно и стала медленно отбирать, по кусочкам выцарапывать то немногое, что у нее осталось – разум.

«Упаси господи лишиться разума на старости лет!» — вздохнула Надежда Андреевна, тихонько встала и пошла готовиться к завтрашнему празднику. На семейном совете было решено собраться узким кругом и отметить день рождения Ольги Сергеевны, не сообщая ей причину торжества. Пять лет назад они отпраздновали таким образом ее столетний юбилей — все прошло замечательно, и Ольга Сергеевна ни о чем не догадалась. А в этом году отметят так же тихо, спокойно ее сто пять лет. Как не отметить такое? В их семье никто еще не перешагивал вековой рубеж!

Приедут самые близкие — сын Миша с женой Наташей и внучкой Сонечкой. Ольга Сергеевна очень любила Сонечку. Остальных она периодически путала, забывала, а Сонечку — никогда. И девочка любила свою прапрабабушку. Хоть и маленькая еще, всего пять лет, а льнет к ней, ластится, как котенок. Стар да мал всегда найдут общий язык.

* * *
Ольга Сергеевна дремала и перед глазами крутились, как на старой, заезженной, много раз оборванной и заново склеенной кинопленке, кадры ее долгой жизни.

Мама и папа — родные и далекие, погибшие так рано. Как любили они давать балы и как красиво танцевали. Полонез, мазурка, французский котильон… Но мама обожала вальсы. Особенно «Весенние голоса» Штрауса. Папа, кружил ее, придерживая за тонкую талию в корсете, и казалось, что мама, хрупкая, воздушная и невесомая, как эльф, вот-вот выпорхнет из его рук и продолжит кружение в небосводе потолочных фресок среди каскада хрустальных люстр. Маленькая Оленька смотрела на родителей – они танцевали лучше всех - и мечтала, как вырастет и будет также изящно, как мама, скользить по паркету, а ее муж будет также восхищенно, как папа, смотреть на нее… «Весенние голоса» — свидетель ушедшей жизни, когда вся семья была жива, благополучна и счастлива.

Вот она сидит с родителями в ложе театра, и дуновение веера матери охлаждает ее щеки, разгоряченные от взглядов Ники — сына их соседей по летней усадьбе. Стук ее взволнованного сердца перекрывает только мощное сопрано певицы. Их венчание состоялось за два года до революции. За год до революции родился сын Сережа.

Революция…

Брат Дмитрий. Всего-то на четыре года старше ее, а важничающий, словно на все десять! Он обзывал ее «малявкой» и отказывался играть с ней. Она обижалась и пыталась ябедничать на него папе. Папа останавливал ее и говорил: «Леди Ольга, вы никогда не должны жаловаться — это недостойно». Диму расстреляли в восемнадцатом году. Ему было двадцать пять.

Мама умерла от скарлатины по дороге в Новороссийск. Простой деревянный крест на могиле простоял недолго. Гражданская война смела кресты и уравняла покойников в безымянности и безвестности.
А у папы и могилы нет. Его схватили на улице вместе с Димой и кузеном и тут же, на месте, расстреляли. Их закопали в большой яме вместе с десятками других расстрелянных. На месте этой ямы, на их костях, стоит нынче больница.

Переполненный паром, крики, тела расстрелянных людей, еще не ушедшие под воду. Сын Сережа, дрожащий и заикающийся от страха, вжавшийся в тяжелый подол ее мокрого, камнем повисшего пальто.

Иностранная речь. Сырой полуподвал с видом на ноги прохожих. Родившиеся погодки Верочка и Петя. Ники — любимый муж — выцветший от известий о гибели всех родных. Беспросветность. Жизнь на грани нищеты.

Возвращение в Россию. Смерть дочери от дифтерии. Арест мужа.

Война. Похоронка на сына Сережу. Гибель невестки и годовалого внука во время ленинградской блокады.

Ничего не осталось от ее Сережи. Только память.

Лагеря. Победа. И снова лагеря.

Хрущевская оттепель и долгожданная встреча с уцелевшими мужем, сыном Петей и маленьким внуком Николаем.

Смерть мужа.

* * *
Ольга Сергеевна очнулась и мутным взглядом посмотрела по сторонам, пытаясь понять где она, в каком времени. Сон, прошлое и реальность все чаще путались. Иногда и не разобрать, где ты. Голова была ватной. Взгляд упал на веревку рынды, висевшей на стене. Эта веревка – ее связь с теперешней жизнью. Она дотянулась до нее и дернула. Надежда Андреевна появилась в двери.

— Вы проснулись, Ольга Сергеевна? Очень хорошо. Как раз обед готов. Сейчас будем есть.
— Марусенька, подай мне воды, что-то плохо мне!
Надежда Андреевна протянула ей стакан с водой и хотела помочь приподняться в кровати, но Ольга Сергеевна отмахнулась от помощи, кряхтя, села, поудобнее устроилась в подушках, взяла трясущейся рукой стакан и, расплескивая содержимое, устало и обессиленно спросила:
— Сколько мне лет?
— Восемьдесят пять.
Она удовлетворенно кивнула головой.
— А что сегодня на обед?
— Картофельный суп, Ольга Сергеевна.
— Я же хотела прентаньер ! — слабо возмутилась она.
— Я сейчас уточню, — Надежда Андреевна выдержала короткую паузу и спокойно, как будто и не было предыдущего диалога, сказала: — Сегодня на обед прентаньер с кулебякой, Ольга Сергеевна.
Ольга Сергеевна довольно кивнула и поинтересовалась:
— А сколько мне лет?
— Восемьдесят пять.
— Знаешь, сколько гадалка нагадала мне лет жизни?
— Нельзя, Ольга Сергеевна, гадалкам верить.

Раздался звук открываемой входной двери, и следом послышался мужской голос:
— Мам! Я привез продукты, помоги мне, тут куча пакетов! Торт не купил — завтра купим с Наташей и привезем.
Ольга Сергеевна встревожилась:
— Кто это?
— Это Миша, он привез продукты.
— Кто такой Миша?
— Это ваш правнук, Ольга Сергеевна.
— У меня есть правнук? Пусть зайдет, я посмотрю на него!
— Миша, зайди, пожалуйста, к бабушке! — позвала Надежда Андреевна.

В дверном проеме появилась долговязая фигура Миши. Ольга Сергеевна осмотрела его с головы до ног и строго спросила:
— Миша, где твоя мама?
— На работе, — заученно ответил Миша, разменявший четвертый десяток, но Ольга Сергеевна уже потеряла к нему интерес и блуждала взглядом по крашеной стене, высматривая на ней что-то видное ей одной.
Она очень устала. Сегодня она прожила целую жизнь. Ей надо поспать.

* * *
Следующий день выдался замечательным. Солнце отвоевало у облаков небо и ласково обнимало город теплыми лучами. За окном, радуясь предстоящему лету, без умолку трещали птицы. С улицы доносились детские голоса и раздавались велосипедные звонки — наступили школьные каникулы.

Теплый ветер врывался в комнату и набрасывал на лицо спящей Ольги Сергеевны кружевную тень занавески. Она проснулась от перепада света и тени, открыла глаза, ударила в рынду, поинтересовалась у вошедшей Надежды Андреевны своим возрастом, попросила уложить волосы, умылась и, шаркая тапочками, с достоинством королевы появилась на кухне к завтраку.
— Что сегодня на завтрак? — спросила она.
— Филе трески на пару, — ответила Надежда Андреевна и разложила рыбу по тарелкам.
Ольга Сергеевна отделила рыбным ножом и вилкой кусочек трески, аккуратно положила его в рот, тщательно прожевала, проглотила и произнесла:
— Никогда, никогда в жизни я не ела ничего более полезного и более невкусного! Пожалуйста, прикажите больше не готовить это!

Николай Петрович прыснул со смеха, поперхнулся и закашлялся. По правде сказать, он тоже давился этим диетическим блюдом, и каждый кусок давался ему с трудом. Надежда Андреевна попыталась было сохранить серьезное лицо, но, глядя на мужа, как он хохочет и кашляет одновременно, не выдержала и тоже рассмеялась. Размороженная треска, да на пару — это действительно редкостная гадость!

Ольга Сергеевна озадаченно смотрела на них, а потом совсем как ребенок, который не понимает причины смеха взрослых, но хочет подражать им, тоже засмеялась – неожиданно громко и заливисто. Втроем они хохотали до слез, заражаясь друг от друга смехом, как вирусом. Так смеются в детстве, когда попадает в рот смешинка. Надежда Андреевна начала икать, и это вызвало новый приступ хохота. Они смеялись долго, пока, наконец, не обессилили и не замолчали устало, как будто смех закончился, как заканчивается торт на дне рождении или конфеты в вазочке. Со смехом вышло накопленное напряжение. Хороший сегодня день!

В три часа приехали дети — Миша с женой Наташей и дочкой Сонечкой. Они направились в комнату Ольги Сергеевны поздороваться, но Сонечка проскочила между ними, вырвалась вперед и, подбежав к Ольге Сергеевне, радостно крикнула:
— Бабулечка, привет! С днем рождения!!!
— Соня! — Наташа грозно шикнула на дочку, дернула ее за руку, но было уже поздно.

Все замерли и в комнате повисла тишина. Соня стояла виноватая и пристыженная. Она тут же вспомнила, что родители просили ее не поздравлять бабушку с днем рождения, и она даже честное слово дала, что не проболтается! Но как, как не поздравить бабулю с днем рождения?! Это ведь День Рождения!!! Оно само как-то вырвалось!
— У меня сегодня день рождения? — спокойно удивилась Ольга Сергеевна, слегка подняв бровь.
Все переглянулись и молча кивнули.
— И сколько мне лет? — так же спокойно уточнила она.
— Восемьдесят пять, — хором ответили они и замерли с приклеенными улыбками.

Ольга Сергеевна помолчала, обвела всех взглядом, а потом вдруг мечтательно улыбнулась и изрекла:
— Тогда я хочу шампанского с икрой и вальс!
Все облегченно выдохнули. Слава богу, кажется, обошлось без эксцесса, а про день рождения она забудет уже через пять минут!
— Конечно, бабуля! — заверил ее Миша. — Шампанское есть, икра, правда баклажанная, тоже, а вальс я быстро организую тебе! Твой любимый – «Весенние голоса». Я помню!

Вопреки ожиданиям, Ольга Сергеевна не забыла про день рождения через пять минут. Она попросила Надежду Андреевну помочь подобрать ей нарядное платье, и они, открыв шкаф и переждав полет одинокой моли, осмотрели вешалки со старыми вещами. «Сколько барахла-то накопилось! Надо бы разобраться!» — подумала Надежда Андреевна, вытащила макси-платье из набивного кримплена цвета топленого молока и предложила его Ольге Сергеевне. Та обрадовано закивала головой:
— Да, красивое платье. Я помню, как покупала его в комиссионке.

Надежда Андреевна недоверчиво покосилась на нее: «Чудеса да и только творятся сегодня с Ольгой Сергеевной! Не похожа она на себя. Может, и вправду помнит, что покупала платье в комиссионке?»
Когда Ольга Сергеевна, застенчиво улыбаясь, вышла из своей комнаты к столу, все притихли. Длинное кримпленовое платье, вышедшее из моды лет тридцать назад, свободно облегало сухонькую фигуру. Нитка бус из мелкого речного жемчуга украшала высокую шею. Но несмотря на эту простоту, во всем облике Ольги Сергеевны было столько спокойного достоинства, и при этом столько естественности и изящества, что все, не сговариваясь, почтительно встали. Перед ними стояла не бабушка и даже не прапрабабушка - перед ними стояла с выпрямленной спиной и скромным величием целая эпоха их семьи, ее чудом уцелевший осколок.

Первым нарушил молчание Миша. «Позвольте!» - он подошел к Ольге Сергеевне, с галантным поклоном взял ее под руку, попытался было шутливо, по-гусарски, прищелкнуть каблуком о паркет, но вместо этого пришлепнул тапкой по ковролину, понял нелепость своей выходки и бережно накрыл ладонью руку Ольги Сергеевны, провел ее на приготовленное место во главе стола и, посадив на стул, поцеловал руку. Она присела на край стула, обвела присутствующих взглядом и, смутившись их восторженным вниманием, застенчиво улыбнулась. Надежда Андреевна поспешила смешать для нее яблочный сок с газировкой, но Ольга Сергеевна лукаво скосила глаза на бутылку шампанского и робко спросила:
— А можно мне вон из той зеленой бутылки?
Надежда Андреевна перекинулась взглядами с мужем, и он утвердительно кивнул.
Миша разлил шампанское по фужерам, и за столом повисла секундная пауза — никто не знал, какой тост произнести.
— Давайте выпьем за хороший день и за тебя, дорогая наша бабушка! Будь здорова! Мы тебя очень любим! — с бодрой улыбкой сказал Миша, и все дружно сомкнули бокалы.

От шампанского щеки Ольги Сергеевны порозовели. Весь вечер она молчала и ласкала всех поблекшими голубыми глазами. И что-то неуловимо доброе и теплое витало в воздухе. И каждый чувствовал это.
— Я, пожалуй, прилягу. Устала. Спасибо вам за праздник, — Ольга Сергеевна, ощущая в теле непонятную зыбь, попыталась встать.
Миша подскочил к ней, помог встать, довел до кровати и пообещал:
— Сейчас, бабуля, найду твой любимый вальс Штрауса, включу его, и мы с тобой станцуем! Обещаешь?

Ольга Сергеевна только улыбнулась в ответ. Она никогда не обещала того, что не могла выполнить. Так ее научили родители.

* * *
Дверь комнаты осторожно приоткрылась, и в нее тихонечко заглянула, просунув вежливую рожицу, Сонечка.
— Бабуля, а к тебе можно?
— Да, милая, заходи.

Соня подбежала к бабушке, наклонилась к ней близко-близко и, с любопытством разглядывая ее, спросила:
— Бабуль, а тебе что, правда сто пять лет?!
— Наверное, — прошептала Ольга Сергеевна. Силы совсем оставляли ее. — Ты, детка, лучше ступай к родителям, а я посплю немного. Нагнись, я поцелую тебя!

Сонечка облокотилась легким телом на Ольгу Сергеевну и послушно подставила щечку. Ольга Сергеевна погладила ее мягкие волосы, коснулась сухими губами теплой кожи. Как сладко пахнут дети. Сердце дернулось и защемило от любви к этой маленькой девочке, в которой текла кровь ее рода. Ничто никуда не исчезает. Это верно.

— Ступай, Сонечка, — она прикрыла глаза и отвернула голову к стене, чтобы скрыть слезы.
— Пускай тебе приснится хороший сон, бабуля! — Сонечка встала на цыпочки, дотянулась до затылка Ольги Сергеевны, поцеловала ее в белые как снег волосы и также на цыпочках, чтобы не шуметь, крадучись, вышла из комнаты, старательно прикрыв за собой дверь.

Слезы скатились на подушку. «Не люблю мокрые подушки, — подумала Ольга Сергеевна. — На них так холодно спать. А умирать, видно, придется на мокрой. Ну что ж, одним время жить, другим — умирать».
За дверью раздался громкий смех. Это, наверное, Миша пошутил. Веселый парень. Как Ники.

«Я сегодня умру. Вот как это, значит, происходит. Ничего не происходит. Только большая усталость. Умирать, оказывается, не страшно. Особенно если умираешь от старости».

Ольга Сергеевна прислушалась к своему телу. Оно молчало. «Может, оно уже умерло? Почему ничего не болит? Пустое оно какое-то. Только сердце гулко и редко стучит в нем, как в бочке: бух, бух. Наружу просится из заключения?

Холодно как. Видно, смерть дышит на меня. Дыши, дыши, мне не страшно. Я старая и умираю от старости. А вот за что ты моих родных забрала так рано и такие страшные смерти послала? Бедные вы мои, бедные! Дай Бог, скоро встретимся.

Господи! Я разучилась молиться и благодарить Тебя! Прошу Тебя, Господи, сделай так, чтобы люди, которые сейчас сидят в другой комнате, были здоровы и счастливы, и чтобы не было с ними никаких бед! Господи, прости меня и прими уже мою грешную душу!»

Она приоткрыла глаза. Какое голубое небо. Как мамино платье из прошлой жизни. Где-то вдалеке зазвучал вальс. «Весенние голоса». Как давно это было: кружение пар, искры света в хрустальных люстрах, мама, как эльф, поднимается куда-то все выше и выше к люстрам, потолочным фрескам с пухлыми ангелами, облакам… и еще выше… и выше… и выше… Звук сердца становился все тише и тише, а дыхание — медленнее и медленнее. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

— Ну, бабуля, я включил твой любимый вальс! Ты готова танцевать? — Миша заглянул в комнату и застыл на пороге.

Вместе со звуками вальса в комнату влетел сквозняк, подхватил занавеску, и она, взмахнув белым кружевом, опустила прощальную тень на покойное лицо Ольги Сергеевны и выпорхнула в окно.

Ольгу Сергеевну похоронили спустя три дня. На простом деревянном кресте значились даты ее жизни: 29.05.1896 — 29.05.2001, а ниже в траурной рамочке висела фотокопия портрета прелестной девушки, у которой впереди еще очень, очень долгая жизнь.

В наследство от прапрабабушки Сонечке досталось старинное зеркальце в черепаховой оправе. Сонечка ловила в него солнце и, радостно смеясь, пускала по стене солнечных зайчиков. За окном, радуясь предстоящему лету, без умолку трещали птицы. Пышно цвела сирень. Ее запах сливался с жасминовым ароматом распустившегося чубушника, и от этого в воздухе пахло счастьем.