Наш член в Гаване. Часть 6 (последняя)

Автор: Щикотиллло Ласковое животное привязалось к ученым

Пытливый фтыкатель наверняка уже догадался, как примерно проходила вторая неделя нашего отпуска. Правильно, малацца! Наш генерал её мирно проспал.
То есть не то, чтобы совсем проспал, не приходя в сознание – это было бы циничное и неблагодарное западло с моей стороны. Всё было сделано cпортивно.
Я исправно, два раза в день давал своему пациенту по таблетке Финлепсина.
По утрам мы просыпались свежими, отдохнувшими и делали пробежку трусцой по Малекону. В это время набережная была пуста, целевая пс-пс-аудитория отсыпалась или зевала за партами после вчерашнего фестиваля, и только отдельные, уже упомянутые стайки спортсменов разных возрастов редко обгоняли нашу сладкую парочку.
По мере развития кумулятивного терапевтического эффекта лекарства Генерал не только полностью восстановил сон, но и стал утрачивать свою воинственную агрессивность. Конечно, видя очередную обгоняющую нас обтянутую в спортивную форму креольскую попу, мой спутник не забывал отпустить соответствующие комментарии, но делал это как бы по инерции и добродушно, без пыспыса.
Во время утренних упражнений я с удивлением узнал, что Вован – не только государственный стратег в области космических вооружений, но и ниибацо какой филосов, даже знает такие слова, как Спиноза, Сартр и Раскин. Ещё в тот далёкий 1993 он пользовался неведомым мне термином «глобализм» и предрекал развитие мирового сообщества по сценарию экономического фашизма - что все мы скоро станем абсолютно прозрачны для международных полицейских и финансовых органов, что странами скоро будут управлять не правительства, а пластиковые карты и транснациональные финансовые корпорации. Правда, к этим рассуждениям обязательно примешивалась хуйня типа особой исторической миссии России в противостоянии этой англосаксонско-жидомасонской экспансии, но в остальном всё выглядело вполне прилично, что свидетельствовало об адекватно подобранной терапии.
После утреннего моциона мы вкусно и здорОво завтракали, потом уходили гулять по Гаване, где Генерал увлечённо скупал всё, что имело золотую составляющую: часы, цепочки, монеты. При посещении местного ювелирторга у Генерала иногда всё же проскакивали пики агрессии - он мог взорваться и поорать на продавщиц и менеджеров за нерасторопность или неуступчивость в цене. Видимо, в моменты расставания с большими деньгами в нём включались какие-то высшие, приоритетные механизмы, не подвластные нормотимическому и антипсихотическому действию карбамазепина.
Когда же дело приближалось к сиесте, мы возвращались в гостиницу, обедали, и Генерала смаривало. Каждый раз, уходя в люлю, Вован говорил:
- Ща поспим, а вечером поедем в «Тропикану». Там возьмём танцовщиц, хуй с ним, пусть по полтиннику, зато ноги - от коренных зубов и жопы – ахуеешь! Хоть почувствуешь бля, что такое Куба, ёпта. Разбуди меня в девять.
Через день после нашего славного посещения Тарары приехали, как и обещали, Люба с Майей, ко мне за антибиотиками. Умиротворённый Генерал как-то спокойно и по-отечески обнял их, чмокнул в щёчки и пригласил к столу. Даже стал готовить своё любимое блюдо: порезал огромные спелые помидоры и полил их сладким кетчупом (никогда не пробовали? Выглядит очень странно, но на самом деле – неожиданно вкусно!)
Потом, после лёгкого перекуса, он добродушно так, без былого фанатизма сказал:
- Ну что, девчонки, пошли по койкам?
- Ой, Володя, нас там внизу ребята из посольства ждут, мы же только на минуту забегали, за лекарством. Может быть в другой раз?
- Ну и в пизду вас. Нахуй, – даже не обидившись, миролюбиво так напутствовал девушек Генерал.
- И Вам того же, и Вас туда же, - отработанно парировали гостьи, синхронно делая книксен и откланиваясь.
Уже у лифта я всё-таки спросил, что же такое «тортильяс» - блюдо что ли мескиканское? Майка в ответ рассмеялась:
- Тебе неправильно послышалось: не тортильяс, а тортильерас. Так по-испански называют лесбиянок. Ну ты же не в обиде?
Я был не в обиде.
Каждый день, ровно в 21:00 я честно подходил к сладко сопящему Генералу, легонько тряс его за плечо и мягким, вкрадчивым голосом сказочника говорил:
- Володя, девять вечера. Ты, вроде бы хотел в «Тропикану». Как, встанешь или сегодня поспишь?
- Ой, чё-то спицца заибись так сёдня. Я ж шесть лет толком не спал. Давай завтра, а?
Упрашивать меня не надо было - радостно, словно птичка из клетки, упархивал я погонять по Гаване, чтобы самому «почувствовать бля, что такое Куба, ёпта». Без ансамбля, одинбля! Сердце моё готово было разорваться от восторга и ощущения свободы на одноименном острове.
Надо ли говорить, что свободой, свалившейся наконец на конец, он (конец) пользовался самым банальным образом. Теперь уже в моей машине помещалось сразу же по четыре неёбаных человечка, которых можно было кормить, поить, при этом быть галантным, щедрым и не напрягаться по поводу автопиара и командирских интонаций компаньона.
У моего друга детства Славки Голова всё детство была заветная мечта, эротическая фантазия: угнать самосвал, загрузить кузов доверху блядьми и приехать куда-нибудь на дикую поляну. Развалиться на траве сзади машины, включить разгрузчик, чтобы кузов медленно так поднимался и чтобы из него вся эта блядва по очереди с радостным визгом скатывалась, как по горке, попадая к Славке прямо на каркалык.
Я как никогда был близок к осуществлению Славкиной мечты. Более того, в кузове моём сидели никакие не бляди, а обычные ПТУшницы или студентки, причём, тщательно подобранные. Мои критерии включения были не очень жёсткими: рост не должен был выбиваться из диапазона 1 м 50 см – 2 м; размер груди – от нулевого до седьмого, ворзаст - детородный. В общем, как говорил великий кардиолог В.И. Малахов: «Песда есть – значит красивая».
Неёбаные человечки быстро велись на мою щедрость и вольяжность, и среди них даже возникало некое подобие конкуренции за право слечь с Гарун-аль-Рашидом. Было немного жаль, что аборигенки, несмотря на свою easy-goingность, были по-католически весьма консервативны в матримониальном плане: мысль о том, что Гаруна можно порадовать всем гаремом сразу как-то даже не приходила им в голову.
Конкурентная борьба Гюльчетаек, конечно, льстила моему тщеславию. Подобное чувство, хотя и в меньшей степени, я испытал до этого только один раз, в клинике, когда случайно обнаружил листок с хит-парадом врачей-дежурантов.

Дивертисмент «Ночное Поротье»
(одобрено Минздравом)

Ни для кого не секрет, что ночное дежурство в наших больницах – это не просто выполнение служебных обязанностей медперсоналом в тёмное время суток. Нет, конечно, в приёмном отделении или в интенсиве работа идёт круглосуточно, часто ночью даже более напряжённо, чем днём. А чем заняться врачам в каком-нибудь спокойном терапевтическом отделении, тем более, если все больные по палатам мирно давят харю, и при этом нет кандидатов на вынос, а спать вроде бы не положено? Литпромами и вообще инетами в те годы не пахло - поэтому оставались три сценария полезного времяпрепровождения: писать дисер, квасить или епсти дежурных сестричек. Причём эти сценарии не были взаимоисключающими и могли осуществляться в любых комбинациях или же все три одновременно.
Если мы пили, то делали это правильно, по-научному. Наши умелицы-сестрички делали со спиртом чудеса. Прокачивали его через гемофильтры, дабы окончательно очистить от сивушных масел и других примесей, потом смешивали с дистилированной водой и ловко накрывали стакан ладошкой, чтобы напиток от реакции с воздухом не нагрелся, затем добавляли к этому топливу несколько капелек декстрозы или других синтетических присадок. В результате получался удивительное пойло. Жахнешь стаканяку-другую, приход моментальный и глубокий, а наутро – как огурец. Спокойно отсидишь без похмельных мук на утренней конференции, потом сдаёшь дежурство, выпиваешь стакан простой воды и сразу косеешь по новой - вот такой вот двухсерийный фильм.
Что касается поибаццо, то вопрос о том, отдаться или не отдаться дежурному врачу, у сестёр, как правило, не стоял – последнее являлось как бы их негласной обязанностью, по умолчанию. Как-то, в одно из моих дежурств говорю медсестре на посту: «Хочешь у меня в кабинете в компъютер поиграть? Новый тетрис трёхмерный поставил». А она: «Можно. Только у меня сегодня месячные, ничего?»
Бывали, конечно, исключения. Встречались такие уёбищные врачи и медсёстры, что никакого спиртового компресса внутрь не хватило бы для улучшения картинки. Ну и по здоровью и возрасту многие выбывали, канешна. А некоторые мудели заводили себе долгоиграющие романы, и такие медсёстры становились неприкасаемыми, верными вторыми жёнами, обрекая себя на пожизненную и бесперспективную партию второй скрипки, которой и играть-то дозволено только в драгоценные часы ночных дежурств. Такие тандемы, понятно, дежурили всегда попарно.
Что касается нас - остальных дежурантов, не шерочек-машерочек, то поначалу я наивно полагал, что медсёстры-напарницы выпадают нам случайным образом, как номера в Спортлото. Ну и дерём их, соответственно, по результатам тиража, кому что досталось. И вот как-то я случайно выяснил, что генератор случайных чисел здесь совсем ни при чём, а у медсестёр давно отлажена система рейтинга и эксчейнджа, по которому они разбирают нас, как доевнеримских рабов на Траянском рынке: меняются, торгуются, уступают друг другу. Существовал даже этакий прейскурант взаимозачётов, типа «одно дежурство с Соловьёвым – за два с Ярыгиным». Тогда мне было крайне приятно обнаружить себя посеянным недалеко от Первой Кожанной Ракетки больницы, а не среди аутсайдеров высшей лиги.

И вот теперь я опять стал объектом конкурентной борьбы, только уже не медсестёр, а кубинских казачек, и раззадоривало это меня - невздраченно!
Учитывая, что в ячейке гостиницы у нас всё ещё томятся несколько грэндов, я всё время старался перевести игру на своё поле – в гостиничный ресторан, где устраивал недетскую кормёжку и попойку. День ото дня представительские расходы росли, как снежный ком, одновременно с количеством подкармлимаевых мною девушек. Дело в том, что с каждым днём Гарем Гаруна пополнялся новыми любимыми жёнами, а старые никуда исчезать не собирались и все терпеливо ждали моего вечернего появления в фойе отеля.
Каждый вечер, ровно в 21 час 00 минут и 15 секунд (сразу после того, как убеждался в том, что Морфей крепко держит Генерального Спонсора в своих объятьях) я медленно спускался по центральной лестнице отеля «Гавана Ривьера» (никогда не в лифте!), чтобы снова и снова ощутить себя этакой Бельмандой на ковровой дорожке Каннского кинофестиваля. Как только мой распиздяйский силуэт в майке-шортах-шлёпках появлялся на ступеньках, с кресел фойе вскакивали и радостно неслись в моём направлении толпы фанаток - мои многочисленные Зубейды и Зульфии, в смысле Пилары и Долоресы. И я был искренне рад им всем. А ещё больше я был рад осознанию того, что кормлю гаванских блядей на деньги военно-промышленного комплекса - мой посильный вклад в дело демилитаризации. Любовь спасёт мир!
Мы всей толпой спускались прямиком в ресторан, где народ начинал усердно налегать на шведский стол. Примерно через полчаса Гарем превращался в толпу перекормленных тёлок, которые сидели по периметру стола с раздувшимися над расстёгнутыми джинсами пузами. Икая, они по инерции намазывали печенья и булочки маслом и запихивали их в свои дамские сумочки. У всех на лицах была написана одинаковая фраза: «Делай теперь со мной что хочешь, корасон, только на живот не дави!»
Постепенно жизнь суперзвезды мне стала приедаться, и я затосковал по высоким чувствам. Чтобы их испытать, я изловил на автобусной остановке гаванку лет двадцати пяти – точную копию Натальи Варлей (по состоянию на момент съёмки «Кавказской пленницы»), только, в отличие от оригинала, более смуглую и худую, а также с каре рыжих (а не чёрных) волос. Кто может представить себе более идеальный вариант женской внешности – пусть бросит в меня этот камень. Нет, лучше вот этот – поменьше.
Звали её Регла-Марина, и мариновал я эту Марину все оставшиеся три дня моего кубинского тура. Дабы ингибировать периодическую активность Генерала, специально для него Регла-Марина пригнала свою старшую сестру Янину, которая взяла на себя функции медсестры (во всех смыслах – от поддержания жизненно-важных функций до регулярной профилактики спермотоксикоза и пролежней на члене). Днём мы по-семейному так, двумя парами гуляли по магазинам, но большей частью проводили время в койках своих номеров. Бесплатно провести девчонок в номер труда больше не составляло: я заработал расположение охраны во время моих пышных вечерних приёмов, когда и им доставались нехилые куски со стола, а гостинице был явно улучшен кэш флоу за счёт добросовестного опустошения мною генеральской ячейки.
Поведение Генерала улучшилось настолько, что я снизил дозу до одной таблетки на ночь.
По вечерам мы спускались в ресторан, прикрывая своих спутниц от ненавидящих взглядов гарема, которому я изменил, и который, наверное бы растерзал сестричек, как стая пираний, оставь мы их хоть на минуту без присмотра. Пираньи всё ещё барражировали по фойе в расчёте на продолжение банкета. Они махали мне рукой, кричали что-то хором, но на вопросительное Маринино «Кьен ес?» я невинно пожимал плечами: «Но се...»
Неотвратимо приближался день отлёта домой.
К нам опять зачастили соотечественники: военные и гражданские. Каждый просил Генерала о чём-то своём, и Вова великодушно обещал всё устроить.
Приходил ещё пару раз Штирлиц, и каждый раз под конец пьянки исправно обосцывался, видимо выработался условный рефлекс то ли на виски, то ли на Генерала (сам же Вова не пил, всё из-за того же Финлепсинчика). В последний вечер перед отлётом прибежал торгпред Валя, такой старик-романтик в диоптриях (в первую неделю возил нас на Варадеро, а теперь решил нас проводить). Он сказал, что легенды о нашей группе захвата и безумных русских фестивалях в гостинице Ривьера распространились аж до Ольгина и Гуантанамо, и что таких неистовых ебарей дипмиссия не припомнит. Впрочем, скорее всего это была простая лесть. Когда Валентин увидел в моей койке Реглу-Марину, глаза его вылезли из-за диоптрий. Сначала он решил, что это действительно загоревшая Наталья Варлей, а потом стал приглашать Реглу-Марину на работу в торгпредство. Варлей-2 сперва испуганно куталась в простыню, потом оттаяла и вылезла из постели (через пару месяцев мы как-то встретились с Валей в Москве, но на мой вопрос, чем всё кончилось, он как-то смущенно заулыбался и не ответил).
Потом мы собирали шмотки, а Марина писала мне письмо печатными буквами. Запечатав его в гостиничный конверт, она взяла с меня обещание, что я прочту его только в Москве.
Валя повёз нас в аэропорт. Перед проходением таможни Генерал традиционно меня подставил, напичкав контарбандой, а именно – навесил мне на шею штук пять золотых велосипедных цепей, одел на обе руки по золотому будильнику, а в сумку запихнул торбочку с золотыми монетами. Вдобавок я затолкал в карман своего плаща запрещенное к вывозу чучело крокодила, небрежно перекинул его через руку и сделал непринуждённое лицо для прохождения таможни.
Лицо не понадобилось, потому что Валя провёл нас через какой-то VIP, где у нас не то что багаж, но и билеты не проверили.
Самолёт был практически пустой, несмотря на то, что летел из Лимы. С нами рядом сидели пьяные вдрызг нефтяники из Нефтеюганска и их московский юрист. Они праздновали открытие какого-то месторождения в Перу, и опустошали спиртовые запасы рейса.
Помимо нас с Генералом в Гаване подсели два контрабандиста. Они умудрились пронести в самолёт двух огромных зелёных говорящих попугаев. Сделано это было так: ребята перед посадкой на рейс накормили попугаев димедролом, перевязали клювы лейкопластырем (оставив ноздри незалепленными – тонкая работа) и засунули бедняг в колонки специально привезенного для этого бумбокса Шарп-777 (предаврительно вынув динамики).
Как только самолёт оторвался от ВПП, контрабандисты выпустили попугаев из магнитофона, привязав их за ноги к ручкам кресел. И все 15 часов полёта эти зелёные сволочи без устали матерились на весь салон на непонятном мне наречии.
Генерал под действием Финлепсина крепко спал в кресле, чего было нельзя сказать обо мне. Меня пробило на романтИк, и я, не сдержав обещание, вскрыл конверт и стал пытаться прочитать эпистолу Реглы-Марины.
Письмо было на высоком кастильяно - наверное так писали Сервантес и Лорка. Знакомых слов типа «марикон», «пута» или «мьерда» я не нашел и поэтому обратился за помощью к сидящему от меня через проход юганскому юристу. Он, как и я, выполнял в своей группе в качестве общественной нагрузки функции переводчика, но, в отличие от меня закончил МГИМО и действительно владел испанским.
Прочитав первые строчки письма, он пытался было вернуть мне листок со словами «Не-е, не могу, здесь очень личное». Я попросил его читать дальше. Потом он сказал, что всё прочёл, но переведет его мне только когда приземлимся в Москве, потому что если он сделает это сейчас, я побегу в кабину к пилотам и разверну самолёт назад в Гавану. И что ебал он такую перспективу, потому что в понедельник ему на работу.
Проникнувшись ситуацией, Юрист, предложил лучше забухать до самой Москвы и влил в меня чёрного лэйбла по самые нехочу. Смотри-ка, сцуко ещё и врач по совместительству оказалсо!
В Шереметьево мы прибыли вечером следующего дня. Мудила пилот промахнулся мимо кишки для выхода пассажиров и проехал на пару метров дальше. Так как у самолётов отсутствует задняя скорость, нам, измотанным 15-часовым (а нефтяникам – 26-часовым) полётом, пришлось еще почти час ждать, пока наземные службы найдут и разбудят водителя тягача, чтобы оттолкать нас на 2 метра назад. Из многих тысяч часов, проведенных мною в самолётах, это был самый тяжелый: кондиционеры выключены, ото всех несёт перегарным Джонни Уокером, матерятся и срут гадские попугаи. И только Генерал оставался невозмутим, спокойно посапывая в кресле.
В аэропорту нас ждал тот же Шевроле. Сначала мы отвезли Генерала, и я по дороге всё удивлялся, что Вова не орёт на водилу и не бьёт его по рукам, как две недели назад. Генерал пригласил меня зайти с ним в подъезд. К чему бы это? В подъезде Вован подошёл ко мне и со словами «Ну, иди сюда» потянулся обеими руками к моей шее, словно хотел обнять. Я не на шутку перебздел ахтунга, и в мгновенно протрезвевшей башке пронеслось: «Вот тебе и побочные эффекты карбамазепина!».
Но опасения были напрасны. Генерал просто снял с меня звои золотые цепочки, прилипшие за время полёта к моему потному телу, так, что я про них совсем забыл. Я радостно отстегнул обе пары часов вдогонку и поспешил к машине.
Вопреки моим ожиданиям, дома чучелу крокодила особенно не обрадовались. Жена стала ворчать, что его пасть будет трудно протирать от пыли, старший сказал, что от него воняет протухшей рыбой, а младший испуганно попросил, чтобы он ночевал на кухне. Через несколько лет я подарю его друзьям-стоматологам, и он до сегодняшнего дня будет встречать раскрытой пастью пациентов клиники «Частный дантист и коллеги», что на Динамо (Оля, поковыряешься в моей пломбе в субботу за рекламу?)
На следующий день позвонила генеральская жена, с удивлением и благодарностью рассказывая, какой Володя стал ласковый и спокойный после поездки. Как бы удержать эффект от моего лечения подольше?
«Пусть продолжает тот режим, который мы установили на Кубе. Свежий воздух, здоровый сон. И никаких половых сношений»
Письмо Реглы-Марины Варлей так и лежит в моём столе непереведёным. Да и надо ли?