Еврей

Автор: Zaalbabuzeb Автор не является антисемитом. В тексте высмеиваются невежественные представления средневековых людей, которые в наше время, к счастью, мало кто разделяет.

Солнце мазало розовыми лучами по шпилям и лениво колышущимся флагам. Кожевник Якоб, насвистывая, закрывал лавку – на час раньше, потому что по понедельникам он работать не любил. Парочки прогуливались у гранитного фонтана, девушки смеялись, а из парка лился мужской баритон, выводящий альбу «Славный Царь».
Среди этой предзакатной безмятежности, тяжело ступая по мостовой, брёл охотник.
– Дядя Иоганн! – обрадовался подбежавший к нему сзади племянник. Он был слегка дурачок, поэтому не обратил внимания на порожнюю сумку:
– А сколько зайцев ты подстрелил за сегодня? Пять? Семь?
Охотник даже не обернулся, шагая дальше, и племянник проводил его растерянным взглядом.
В трактире «Собака в песке» щербатый Николас рассказывал другу, как проучил дерзкого ландскнехта. Вздул его оглоблей, как есть вздул!.. Тут, грохнув о стену, распахнулась дверь, и друзья с тревогой посмотрели на вошедшего.
Охотник протопал к стойке. Сел на табурет и вперился в свои сцепленные пальцы.
Из крана пивного бочонка упала капля.
– Шнапса, – хрипло сказал Иоганн.
Бородатый трактирщик плеснул в кружку мутноватой жидкости, а Николас в углу удивился: «Он ведь не жаловал крепкое».
Охотник залпом осушил кружку и потребовал ещё.
– Слушай, дружище, – заговорил трактирщик, убирая бутыль под стойку. – Я знаю тебя как человека благочестивого и опытного, который в жизни повидал многое. Но сейчас на тебе лица нет! В глазах муть и волосы торчком… Что стряслось?
Вздохнув, Иоганн собрался с мыслями и стал рассказывать:
– Поднялся я до рассвета. Помолился Богу и Пречистой Деве, взял лук с колчаном и пошёл в лес. Долго бродил, но зверьё как будто попряталось. Солнце высоко, а я ещё не встретил ни кабана, ни лисицы. Уже решил возвращаться, но тут обнаружил вырезанную на дубе метку. Она говорила, что тут начинается Гнилой Лог. Подумал я, ну и…
Жена трактирщика Эрма бросила зажигать свечи и, заинтересовавшись рассказом, облокотилась о стойку.
– Иду по Логу, – продолжил Иоганн, – и вдруг справа вспорхнули птицы. Зверь испугал? Пригляделся я в ту сторону – никого… Иду дальше. Версту одолел, и тут на земле хрустнула ветка. Я прицелился из лука, замер – и снова ни намёка на зверя. Что за морок, думаю. Когда же осилил ещё версту, то лес кончился. И открылась поляна. Что-то с ней было не так… Держа лук наготове и молясь святому Давиду, я осторожно двинулся через полынь. И когда дошёл до середины, то увидел... Там было…
– Что, что там было?! – воскликнул щербатый Николас.
Они с другом застыли у стойки, слушая охотника.
Над ними прожужжала оса. Сделав круг над лужицей пива, она села на её край и принялась пить.
Иоганн набрал в грудь воздуха и выговорил:
– Там была… Стоянка еврея.
Николас и его друг ахнули. Трактирщик застыл, перестав вытирать кружку.
Щёки Эрмы сначала побледнели, затем порозовели. И надулись, точно два шара. Женщину прорвало. Она расхохоталась, как ведьма – оглушительно и визгливо-трескуче. Врезала ладонью по стойке.
– Ев… евреи! – выдавила она сквозь смех. – Да ведь их давно перевешали! За жадность и вороватость.
Николас хихикал, орошая всех слюной:
– Ну он придумал, а! Откуда в наших местах взяться еврею? Яйца ж они могут откладывать только в пустынях. У нас-то они повымерзнут.
Его друг зажмурился и трясся, словно зельц, и даже пухлые губы трактирщика скривились в усмешке. Но заметив потерянность Иоганна, он сделал серьёзное лицо и, погладив себя по бороде, спросил:
– А отчего ты решил, что это была именно еврейская стоянка?
– Ну, там выжжена трава, – ответил охотник. – И от кострища разило чесноком.
– Чесноком! – Эрма захохотала пуще прежнего. – Слышите, чесноком!
– И там валялась тряпка с вышитыми шестиконечными звёздами.
– Звёздами! – женщина вытерла глаза и обратилась к мужу. – Скорее налей ему ещё шнапса! Он тогда расскажет, как подстрелил единорога. Запёк на углях и съел с горчицей. А хвост замариновал с луком и хреном.
Дверь трактира открылась, и с весёлыми криками ввалилась орава крестьян, готовых всю ночь кутить и горланить песни.

Начался сезон сбора капусты. За ним пришло время уборки пшеницы, а следом созрели и тыквы. Солнце каталось по небу, как спелая репа, крестьяне трудились на полях, листья на дубах желтели, опадали, и граф Экберт, стоя на холме, провожал взглядом стаи свиязей…
Как-то раз далеко за полночь, когда луна повисла над шпилем собора, на Миттельштрассе раздался звук одиноких шагов. Они приближались к Шустерштрассе. Спавшая на крыльце кошка вскочила, зашипела и юркнула в проулок.
По соседней улице, пошатываясь и пьяно бормоча, брёл отставной ландскнехт. Когда он свернул на Миттельштрассе, то остолбенел, увидев кривой силуэт, что мелькал между домами. Ландскнехт, вмиг протрезвев, шагнул назад и вжался спиной в стену. Перекрестился. Вынул из ножен кинжал, набрался решимости и выпрыгнул из-за угла. Свет луны желтел на камнях безлюдной мостовой.
Частые шаги незнакомца между тем слышались на бульваре Горшечников, а у дома старика герра Шульпе они затихли.
– Фу, чем это воняет? – герр Шульпе заворочался в кровати. – Это снаружи, что ли?.. Белинда, закрой окно!
Супруга не ответила. Тогда мужчина сел и с кряхтением завозился с огнивом. Выбив искру, он зажёг свечку, проморгался и взглянул на супругу. Та лежала на краю постели укрытая до глаз одеялом. Сами глаза были распахнуты в испуге, а на лбу блестели капли пота.
Герр Шульпе поднялся и сделал шаг к окну. Оно дохнуло на него густой удушающей тьмой. По спине мужчины пробежала ледяная струйка.
– Да, вроде, и не пахнет уже, а? – сказал он. – Может, почудилось?
И, резким движением поставив свечку на стол, он бросился на кровать и укрылся с макушкой одеялом.
Шаги незнакомца вновь пронеслись по бульвару Горшечников, вслед за тем – по Эльфеналлее и, удаляясь в сторону окраины, растворились в безмолвии ночи.
А спустя две недели после набега незнакомца ратман фон Штигвальд топтался на перекрёстке в квартале столяров и слушал шорохи палой листвы, которую гонял по мостовой октябрьский ветер. Но слушай – не слушай, а работать надо, и, сплюнув под ноги, ратман двинулся в направлении городских ворот.
У книжной лавки, перебирая чётки, прогуливался отец Мартин. Когда он завидел фон Штигвальда, юное лицо пресвитера озарила улыбка, и он поспешил навстречу.
– Чудесный день, не правда ли? – возрадовался отец Мартин. – Ведь за этими серыми тучами на небе, как мы знаем, горит солнце. Так и в душе каждого христианина сияет Господь Бог! В такую-то погоду лучше всего думается о Нём.
– Или о Его врагах, – буркнул ратман.
Пресвитер заулыбался шире и побрёл рядом с фон Штигвальдом:
– А позвольте узнать, куда вы держите путь?
Ратман ускорился. Но отец Мартин не отставал, и шагов через десять фон Штигвальд сдался:
– Люди в городе встревожены. Цветочница Одилия сказала, что возле рынка видела еврея.
– Да ну?!
– Я тоже не поверил. Но доктор Август подтвердил её слова. Тогда я сказал, что не нахожу тут проблемы – возможно, еврей просто путешествует по северу или заехал в наш город по делу. Но герр доктор ответил, что если так, то дело это не вполне благочестивое. Потому что у рынка еврей разговаривал с Паулем Душегубом. И оба хохотали.
– Это ни о чём не говорит…
– А ещё, по слухам, этот еврей поселился в доме Кромберга. При этом не известно, где сам Кромберг и что с ним.
Порыв ветра взметнул полы сутаны отца Мартина. Одной рукой он придержал сутану, другой закрыл лицо от пыли.
– К дому Кромберга я и иду, – закончил ратман. – Мой долг – разобраться во всём этом и вернуть в город спокойствие. Или…
Он повернулся к пресвитеру:
– Или мне следует готовиться к худшему? – в глазах фон Штигвальда мелькнула тревога. – Отец, вы ведь инквизитор. У вас же есть методы на случай, если еврей начнёт распространять ересь и смуту?
Отец Мартин покачал головой и сокрушённо вздохнул.
Затем стал терпеливо объяснять:
– Я в курсе, что́ в народе говорят о святой инквизиции. Дескать, мы пользуемся дыбами, протыкаем людей спицами, сжигаем ведьм… Но это чушь! Дикие сплетни! Мы никого не жжём. Задача нашего ведомства – обеспечить законный суд в каждом конкретном деле. И в сотни раз чаще мы выносим оправдательные приговоры, защищая невиновных от народной расправы.
Пресвитер коснулся руки фон Штигвальда и кротко сказал:
– Я в сане лишь год. Но до этого усердно изучал юриспруденцию в университете. И поверьте, слухи о евреях – обычно именно слухи. Это я вам точно говорю. Вот увидите, и в нашем случае всё будет хорошо.
И он сахарно улыбнулся.
Ратман задумался, поджал губы и спустя время кивнул.
Прошагав через ворота, они оказались среди бедняцких лачуг. Обогнули сарай с лающей дворнягой на цепи, миновали конный двор, у которого их приветствовала пьяная Марлин, и спустились по размытой дорожке к озеру, заросшему рогозом да камышами.
Дом Кромберга кривился, будто физиономия старого бражника. Над плешью, с которой осы́палась черепица, кружила и граяла ворона, а из окон глядела вязкая тьма. Стены постройки, казалось, вот-вот обрушатся, как рано или поздно рушится всё забытое на окраинах городов и человеческих душ.
Пресвитер с ратманом переглянулись.
Фон Штигвальд подступил к двери и три раза стукнул кулаком.
В ответ лишь рогоз на озере зашуршал под шквальным порывом.
– Открывай! – крикнул ратман. – Есть ты там, эй?!
Дом молчал. Только ворона уселась на край крыши и покосилась на визитёров блестящим глазом.
– Похоже, никого нет, – фон Штигвальд пожал плечами и облегчённо выдохнул. – Ладно, идём отсюда.
Он развернулся и зашагал по дорожке вверх, но тут за спиной раздались удары сапогом в дверь, и грянул голос отца Мартина:
– Именем муниципалитета города Мальхаген и святой Католической Церкви – откройте!
Брови ратмана взлетели. Он обернулся, с удивлением поглядев на молодого пресвитера, и тут же увидел, как дверь приоткрывается. Из темноты высунулось лицо с крупным носом – он пару раз втянул воздух. Затем дверь отворилась, и на свет вышел невысокий пухлячок в халате и домашних туфлях. Виновато улыбаясь, он развёл руками:
– Простите. Я, кажется, совсем заспался.
Фон Штигвальд подступил к незнакомцу и уставился на его лохматые брови, которые напомнили ему родной саксонский лес.
Представив себя и спутника, ратман поинтересовался именем мужчины и целью его посещения этих краёв. Пухляк представился Мордехаем и сообщил, что прибыл жить и трудиться.
– И чем вы собираетесь зарабатывать на хлеб?
– Буду казначеем у графа.
– Так-так, – ратман потеребил подбородок. – А где, кстати, Кромберг, хозяин этого дома? Он разрешил у него пожить?
Мордехай засуетился, поднял ладони и юркнул в дом. Ратман посмотрел на отца Мартина, шагнул к приоткрытой двери и заглянул внутрь. Но ничего не разглядел, разве что в ноздри ему вдарил едкий смрад.
Выскочив наружу, Мордехай сунул ратману документ:
– Вот, возьмите. Это доверенность на пользование жильём. Кромберг сам попросил меня присмотреть за домом, пока он погостит у брата в Рёбеле. Можете проверить.
Фон Штигвальд сощурился:
– Обязательно проверю, – он убрал бумагу в карман. – Что ж, рад был познакомиться. Уверен, вы станете честно трудиться, чтить законы города и уважать его жителей.
И, поклонившись Мордехаю, ратман и отец Мартин зашагали по дорожке.
– Вот видите, – тихо сказал пресвитер, – я же говорил…
Вдруг фон Штигвальд резко развернулся на каблуках, чем напугал стоявшего в дверях Мордехая, и поинтересовался у него, замешан ли он в убийстве Иисуса Христа. Мордехай ответил, что к злодеянию не причастен. У него даже алиби есть.
Удовлетворившись ответом, ратман криво ухмыльнулся, и они с пресвитером продолжили путь.
Возле конного двора Марлин горланила разбойничью песнь. Завидев мужчин, она предложила им выпить пива и заодно угостить её, на что фон Штигвальд погрозил пальцем. В ответ Марлин повторила его жест, после чего сунула палец в рот и томно закатила глаза.
Отец Мартин густо покраснел.

С той встречи прошёл год, и в Мальхагене многое изменилось.
В фонтане кончилась вода, он треснул, от гранитной чаши откололись куски. Парк зарос сорняками, среди которых сновали бродячие псы. Больше не слышалось песен. Девушки стали опасаться выходить из дому поодиночке, и вечерами на улицах мелькали в основном уставшие и хмурые лица. На мостовых бурела грязь.
Горожане не раз просили муниципалитет наладить работу фонарей, снять рваньё со шпилей и повесить новые флаги, но служащие слонялись там и сям, делая что-то ненужное и бестолковое. Казалось, их разум окутали морок и животная тревога – из тех, что до поры таятся на краю сознания, но начинают его заражать, стоит лишь духу в человеке ослабнуть.
В тот год часто лили дожди, а солнце грело мало. В результате капуста выросла пустой, пшеница повымерзла, взлетели цены на еду.
Доктор Август не сумел вовремя закупить скипидару, и среди горожан распространилась чесотка. Несмотря на то, что кожевник Якоб начал работать без выходных и допоздна, он всё равно разорился и, продав лавку, пошёл попрошайничать у собора.
Год удался разве что для «Собаки в песке», куда стало захаживать всё больше посетителей, желающих напиться и забыть все беды. Но радости от новых клиентов трактирщик не испытывал. У него была собственная беда…
Тем октябрьским вечером трактир шумел от набившегося в него народа, а у стойки в мареве алкогольных паров буйствовал щербатый Николас:
– А все уезжают, все! – он сделал рукой широкий жест и окинул взором угрюмые лица. – Вот и Одилия, торговка васильками, уехала в Бремен на заработки. Тут-то ей работа уже не светит, разве что встанет на углу и…
Он похабно захихикал.
– Шибко много у нас развелось нищих, – проскрипел герр Шульпе.
– А кто до этого нас довёл, а? – Николас покосился на фон Штигвальда.
Тот ответил взглядом исподлобья, фыркнул и сложил руки на груди.
– У кого наши деньги? – продолжил Николас. – Кто день и ночь скупает золото и драгоценности? Кто строит козни да протискивается во власть? И уже диктует графу Экберту, что ему делать? Ясно же, кто. Еврей!
Люди недобро заворчали, как раскаты грома далёкой, но неотступно надвигающейся грозы.
– А ведь он знатно за наш счёт разжирел, – заметил каменщик Петер. – То был просто полным, а теперь на его брюхе сюртук не сходится.
Доктор Август вступился за Мордехая:
– У него, видимо, какой-то недуг. Здоровый человек так не раздастся всего за год.
– Да он жрёт как кабан! – взвизгнул Николас. – Весь город у него в долгах и платит проценты – чего б ростовщику не жиреть? Он и бедолагу Иоганна-охотника споил шнапсом и вогнал в долги. Тому аж пришлось заложить лук!
Посетители загомонили, стали ругаться сквозь зубы, кто-то выкрикнул: «Ещё шнапса!»
– А что делают власти?! А им наплевать!
Взгляды обратились к ратману. Тот оторвался от изучения дна кружки, огляделся и, нахмурившись, проговорил:
– Ты, Николас, упрекаешь Мордехая в махинациях с деньгами. Меня это не касается. Моё дело – следить за порядком на улицах и только…
Люди возмущённо загалдели: «Ишь ты!», «Его не касается», «Зачем он тогда вообще нужен?!»… Николас вскинул ладонь, призывая к тишине.
– А скажи-ка, фон Штигвальд? – он усмехнулся. – Разве нарушением порядка не являются супружеские измены? А ведь многие женщины стали уходить из домов, когда им заблагорассудится. Без разрешения мужей. Куда же они идут, м?
И сам ответил:
– Они идут якшаться с богатеньким евреем!.. Да взять хотя бы нашу добрую хохотушку Эрму!..
Сочувствующе взоры устремились на трактирщика. Тот, исхудалый, с синяками под глазами и всклокоченной бородой, потупился.
Николас указал пальцем на ратмана и, брызнув слюнями, объявил:
– Если ты не можешь призвать еврея к ответу и вернуть наши деньги, то мы сами пойдём и сделаем это! И вернём наших жён домой!
Гроза людского гнева разразилась: под грохот ударов кружками и кулаками по столам, сквозь топот повскакивавших людей донеслись выкрики: «Чихать на ратмана!», «Вернём наше золото!», «Гнать ростовщика из города вон!».
Но тут поднялся посетитель, всё это время сидевший в тёмном углу, и потому никем не замеченный. Отец Мартин спокойно пересёк зал и остановился у стойки, с лёгкой улыбкой окинув взором людей. Те ошарашенно замолкли.
– Я чрезвычайно рад видеть здесь столько благочестивых и верных последователей Христовых, – мягкий голос пресвитера контрастировал с недавно звучавшими воплями. – Вот только я услышал кое-что, крайне меня опечалившее.
Он прикрыл глаза:
– Мы живём в век стремительного развития науки. Недавно врачи Европы одолели великую чуму, а скоро медицина позволит продлить жизнь человека до ста двадцати лет. Я даже убеждён: не за горами и бессмертие!
Герр Шульпе вскинул седые брови и помотал головой, не веря.
– Правда, кое-где в Европе по-прежнему царят дремучие суеверия, а не наука, – голос отца Мартина стал жёстче. – Где-то, например, ещё верят, что если рассыпать соль, то обязательно случится беда.
Он взял солонку и перевернул её над стойкой.
Люди охнули. Друг щербатого Николаса в испуге спрятал лицо в ладони.
– А беды не случится, – пресвитер опять заговорил мягко, как с детьми. – Это всё предрассудки. Такие же, какие я услышал в отношении нашего соседа Мордехая.
Он чуть помолчал.
– Вы утверждаете, что Мордехай – источник вашей бедности. Однако слышали ли вы о справедливой цене, о которой писал ещё святой Аквинат в Summa Theologica? По книге, стоимость товара не должна сильно превышать затраты на его производство. Следить же за этим должны власти. Но наш муниципалитет, увы, не следит, а потому цены на товары растут, между тем как богатство горожан – нет. Отсюда и бедность.
– Сера и купорос в самом деле подорожали, – согласился доктор Август. – И начали дорожать ещё до прихода еврея.
Пресвитер кивнул:
– Вот и наш сосед Мордехай это понял. И захотел помочь нам, выдавая займы. Но вы, к сожалению, не поняли, что заём – это лишь помощь в трудной ситуации. А не средство, благодаря которому вы заживёте лучше… Так справедливо ли винить Мордехая в том, что вы залезли к нему в долги, движимые неразумными позывами и, не будем скрывать, алчностью?
Щербатый Николас обиженно пробубнил и отвернулся.
– Наконец, скажу и о добрых жёнах, обвинённых в страшном грехе, – отец Мартин поморщился. – Мне весьма обидно было слышать о них такое. На чём же основаны ваши подозрения? Разве ловили вы жён за руку? Разве есть свидетели их блудных похождений?.. Неужели вы забыли, что клевета – премерзкий грех?!
Посетители опустили головы, некоторые лица покраснели от стыда.
Пресвитер же окончил речь так:
– Я надеюсь, что вы перестанете обвинять жён, а также нашего славного соседа Мордехая в злодеяниях. Как писал святой Хризостом, не встреча с человеком делает день несчастным, а греховная жизнь. Поэтому будем исправляться сами, и следом всё вокруг исправится.
Люди одобрительно зашумели, кто-то даже похлопал в ладоши. Щербатый Николас сел на табурет и, свесив руки промеж коленей, глубоко задумался. А его друг подбежал к отцу Мартину и протянул глиняный стакан со шнапсом. И так замер. Потому что в тот же миг, хлопнув о стену, распахнулась дверь.
На пороге высился отставной ландскнехт. Глаза его смотрели куда-то внутрь себя и, казалось, ничего вокруг не видели.
Мужчина просипел:
– Охотник Иоганн умер. Удавился на конюшне.
Повисла тишина.
Сапоги ландскнехта прогремели по залу. Подойдя к стойке, мужчина выдернул у друга Николаса стакан, опорожнил его и повернулся к людям.
– На стене конюшни он углём нарисовал знак. Вот такой.
В рассыпанной соли ландскнехт начертил шестиконечную звезду.
Лицо отца Мартина вытянулось.
Фон Штигвальд растолкал сгрудившихся у стойки людей. Изучил рисунок, поджал губы и обернулся к народу:
– Что ж… Как представитель городской власти я постановляю. Арестовать еврея Мордехая и изъять у него долговые расписки и незаконно нажитые средства!
– Подождите, – воскликнул отец Мартин, но голос его потонул в криках и топоте рассвирепевшей толпы.
Стылый ветер рвал флаги. Во мраке мерцали сполохи прощальной октябрьской грозы, после которой долгие месяцы небо будет замазано тяжёлыми тучами, посыпающими город снегом.
Освещая путь факелами, толпа двигалась в направлении городских ворот. Многие при этом испытывали чувство, точно шагают не на окраину, а наоборот – к центру Мальхагена. Но не дневного, а ночного: грязного, липкого и зловещего.
Минуя квартал столяров, ворота, бедняцкие лачуги и конный двор, толпа спустилась к озеру. Дом Кромберга в темноте окривел ещё больше – и увеличился в размерах. Теперь он напоминал заброшенный замок.
Фон Штигвальд шагнул вперёд и грозно прокричал:
– Именем муниципалитета города Мальхаген, святой Католической Церкви и всех горожан – Мордехай, выходи!
Спустя мгновение, ратман оглянулся и скомандовал:
– Ломайте.
Первые удары оказались безрезультатными, потом дверь всё же захрустела и, треснув, проломилась. Горожане ворвались в дом и сразу закашлялись в плотном облаке вони.
Посреди помещения висели три женщины в ночных сорочках. Присосавшись губами к потолку женщины сладострастно постанывали. А та, что висела в середине, поджала ноги, они конвульсивно дёрнулись, и из-под сорочки хлынул поток жижи.
– Эрма! – вскрикнул трактирщик.
Он подскочил к женщине и потянул за лодыжки. Чмокнув, она снялась и упала на руки мужу.
Зажимая носы, люди осветили стены. На полках лежали книги, инструменты с крюками, спицами и корявыми лезвиями. Пылились банки с мясными да костяными извлечениями, залитыми желтоватым раствором. На каждой банке была налеплена этикетка с непонятными закорючками.
– А где еврей?!
– Да вот же он!
В углу лежал сдувшийся Мордехай. Тело его распласталось, как тряпка, лишь руки елозили по доскам пола. Еврей пытался ползти.
Фон Штигвальд проследил направление его взгляда и чуть не рухнул от ужаса и омерзения. В противоположном углу бурел кожаный бородавчатый куль, местами покрытый жёсткими волосками. Из-под него вытекала жидкость, и в ней копошились белёсые твари, вроде головастиков.
– Он всё-таки отложил яйцо, – ошалело констатировал щербатый Николас.
Протиснувшись между людей, в помещение вбежал отец Мартин. Лицо его напоминало оплавленную перекошенную маску.
Пресвитер вырвал у Николаса факел и прохрипел:
– Спалить. Сжечь нечисть иудейскую. Немедленно.
И в этот момент бородавчатый куль с хлюпаньем прорвался.

Когда каноннику отцу Бенедикту доложили, что его вызывает кардинал Монтеризи, старая рана на плече заныла, а во рту расползся кисловатый привкус железа. Канонник шагал по коридорам дворца, а с гобеленов на него холодно смотрели святые.
Главный инквизитор кардинал Монтеризи сидел в своём кабинете за столом, на лице читалась суровая сосредоточенность, пальцы стучали по столешнице. Сглотнув слюну, отец Бенедикт подошёл к кардиналу и поприветствовал его, взяв благословение.
– Я снимаю тебя с должности в базилике Святого Себастьяна, – без обиняков заявил кардинал.
Сердце канонника бухнуло в висках, он пошатнулся.
– Ты знаешь, что силой Господа Иисуса Христа наша Церковь раскинулась от южных островов до северных морей, – продолжил кардинал. – И в моей ответственности как раз находится земля на севере, с её мрачными народами и густыми лесами. Так вот. У меня там появилась серьёзная проблема.
Лоб кардинала наморщился.
– Четыре года назад я рукоположил в сан юношу – одного из лучших выпускников университета. И, кстати, моего племянника. Знания его были обширны, а вера горяча, поэтому, дабы он стал настоящим священником, я послал его служить в далёкий северный город. Mea culpa... В начале всё шло хорошо: от племянника регулярно доставляли письма, в них он с любовью отзывался о прихожанах. Но внезапно писать он перестал. И уже два года я не получаю от отца Мартина ни весточки.
Отец Бенедикт слушал, понурившись.
– Я направил в Мальхаген человека, – сказал кардинал, – но он вернулся, так и не сумев попасть в город. Ибо… тот словно окопался среди непролазных лесов. Его жителей не видят и в соседних поселениях – только в конце лета из Мальхагена на ярмарки приезжают телеги с необычным красным чесноком. Говорят, он по-особому острый, но и отличающийся удивительным зловонием.
Кардинал всмотрелся в глаза каноннику, и у того снова заныла рана от меча.
– А месяц назад ко мне привели галла-путешественника. Ему удалось побывать в городе, и он рассказал страшную вещь. Гнусную и невероятную. Дескать, в Мальхагене… процветает некий богомерзкий антихристианский культ!
– Не может быть!
– Может, – кардинал привстал и ткнул пальцем в отца Бенедикта. – И ты поедешь туда, чтобы выяснить всё лично.
Рот канонника наполнился гадкой слюной, и очень захотелось её сплюнуть на алый ковёр. Уйти, упасть на постель, накрыть голову подушкой… Но отец Бенедикт сглотнул, провёл ладонью по лицу и спросил:
– А почему именно я?
– На то есть причина.
– Я плохо знаю германский.
– Подучишь на месте.
– Да и старый я уже…
– Не старый, а опытный. К тому же бывший крестоносец. Такой человек и нужен для задания.
Канонник потупился и удручённо вздохнул. Что поделать – приказ есть приказ…
– Хорошо, ваше превосходительство, – капитулировал он. – Во имя Господа нашего Иисуса Христа я готов.
Кардинал кивнул, удовлетворённо причмокнул и с пыхтением опустился в кресло.
На сборы он дал неделю. За это время нужно передать все дела по базилике Святого Себастьяна, собрать вещи и попрощаться с друзьями.
С тяжёлым сердцем отец Бенедикт Коэн, выкрест из пизанских евреев, покинул кабинет кардинала и пошёл готовиться к дальней поездке.