Мотя (подрихтованный, репост)

Автор: Игорь Бекетов Мотя

1

Мотю доставили на притравочную станцию по темну.

Сторож Щипочка только что изготовился ужинать: снял с плиты сковороду с жареной
барсучатиной, потянул носом.

- Ништяк запашок, - сообщил он журнальной красотке из "Private", и хохотнул, нагнав
двусмысленность фразы - пришпиленная к стене кыса завлекала роскошной вагиной.

В покой стихшего на ночь заведения ввинтился рокот авто. Щипочка глянул в окошко:
лучи фар, ныряя на ухабах, лизали кромку сплошного забора.

- Какого хрена...

Он вышел из сторожки, врубил прожектор. Свет выхватил часть двора с длинным
зарешеченным строением. Тотчас по разлинованной отражениями решеток земле
заметались косые тени; пространство наполнилось рыком, писком, в этот ор врезался
знакомый сигнал "Газели" и придушил Щипочкин выкрик:

- Ёбаный ты смешной!

Бывший щипач Дмитрий Щепочкин погорячился. Владетель испытательно-
тренировочной станции - пожилой еврей и список с Яна Френкеля Павел Иосифович
Рабин был насмешлив, гетеросексуален, избирательно представлялся Палосичем,
мимоходом сканируя интеллект, и любил слегка озадачить, подменить, к примеру, шанс
шанкром, заглянув в глаза. "У тебя есть шанкр, воспользуйся им".

- Ты, Саня, за Мотю не горюй, - обещал он дрессировщику Саше на подъезде к ИТС. -
Зверей содержу на ять, и кошт не чета твоему жопито.

- Шапито.

- И я о том, за версту говном прёт. А у нас что ни зверь, то огурчик.

- Туды его в качель.

- Умница. Перебегай ко мне, рублем не обижу.

Грузовая "Газель" проехала распахнутые сторожем ворота.

- Принимай насельника, Дима, - сказал Рабин.

- Барсука?

- Льва. Расширяемся под сафари-парк. Ты Сэмэна сперва дожуй. Вчера, - Рабин отнесся
к Саше, - барсука Сёму ягдтерьер... язык вывихнешь, задрал. По недосмотру. Жаль,
красавец был барсук. Арбайтен, Митрий, волоки трап вынимать зверугу.

Гималайский медведь - старый, запущенный, без намордника, ведомый дрессировщиком
за ошейник, будто за шкирку, покорно сошел по трапу, плюхнулся на задницу и
безучастно оглядел новое пмж. Обитатели клеток, почуяв зверя, притихли, забились в
сумраки загонов; только лисица - ладная, откормленная - продолжала метаться из угла в
угол, с упорством параноика наскакивая на решетку, вязкая слюна тянулась из ее пасти.

- Сегодня гончие задали Патрикеевне жару, - сказал Рабин Саше. - Может, спятила?

- Шибко драли?

- Боже упаси, притравка без контакта.

- Тогда отойдет. Но все равно сдуреет. Дюжина сеансов, потом аминь. Не жаль зверья,
Палосич?

- Э, ласковый, кто бы меня пожалел. Это бизнес. Ты глянь; нет, ты уж пойди к клеткам,
да глянь! Чучела б делать из этих зверей, не было б в мире чучЕл чучелей. Шерстинка к
шерстинке! А сюда прибыли навроде твоего Моти - мешки с костями. Вот он - пан
гималайский - бухнулся на жопу, ласты не держат, а я за него двадцать кусков вашему
директору отвалил, спас от голодной смерти.

- Кланяйся спасителю, Мотя, - велел Саша.

Медведь горбато поднялся в рост, прикрыл лапой замызганную чайку на груди и
поклонился, но не Рабину, а Щипочке.

- Бедняк бедняка видит издалека, - усмехнулся Рабин в усы. - Угадал душевного
человека.

Мотя будто и впрямь что почуял, раззявил губы, выпрашивая у Димы гостинчик.

- Напрасно смеетесь, Палосич. Мотю не проведешь, он все понимает, но молчит.
Поощри, добрая душа, - Саша подал сторожу кубик рафинада.

- Веточки не оттяпает? - забоялся Дима. - У меня их мало.

- У него зубов осталось как у тебя пальцев, - сказал Рабин. - Клади на губу не ссы,
медведь тебя атаманом выбрал.

Получив угощение, мишка опять брякнулся на пятую точку.

- Ушатали сивку, - вывел Палосич. - Ничего, откормим, наведем лоск, - потом вдруг
выпучил глаза, хрипло вдохнул и рухнул замертво рядом с медведем.

***
Нечаянный подвох, причуда фатума.

"Хороший был мужик. Оттого, наверное, и хвоста легко кинул, не мучился", - прощаясь
на кладбище с Павлом Иосифовичем, думал Дима. Бросил ком суглинка в могилу - бум!

2

Бум перемен.

Сын Рабина Аркадий, не в пример родителю - не жадному и не злому, оказался алчен и
жесток. При жизни Палосича Щипочка видел наследника лишь однажды, месяцев десять
тому, и подивился несходству отца и сына: "обмылок плешивый; приемный что ли?"

Перво-наперво новая метла махнула из звериного корыта прежний рацион. Следом
вычистила трех наймитов бульбашей, вместо них явились два таджика - молодые,
усердные и бестолковые. Солидных собачников, оттягивающихся здесь - за городом -
под стейки и коньячок, сменила кровожадная урла, херевшая от контактной травли и
кокса, а псы их, в отличие от тех - чистокровных, по штуке баксов за штуку, казались
чупакабрами из преисподней, назначенных не охотиться, но только рвать.

"Еврей еврею рознь, - тосковал сторож по прежним порядкам, присматривая за
таджиками, разносящими тухлый харч едокам. - Чтоб ты так жил, гнида; хиляет, блять,
как в морге".
Хищники воротили морды от осклизлого терпуга и зазеленевших кур, но жрали.
Увечному Щипочке тоже некуда было деваться. На последней командировке он вдруг
подался в быки-рогометы (призадумался за свою шалопутную жизнь, к сорокалетию
увидев сон в СИЗО: бревенчатый домик, ромашковый двор, стол под сиренью, на столе
самовар, за столом - он в белоснежном исподнем, в руке тульский пряник; одесную -
бабенка с добрым лицом, напротив - двое огольцов мал-мала лижут петушков на
палочках) взялся стахановски добывать УДО и ларек, и однажды так замечтался о
будущем тихом счастье, что вдогон за железякой послал в вальцы правую руку. Кисть
он выдрал, но четыре пальца сделались вдвое короче. Улыбнулись и досрочка, и тихая
гавань с сердечной лоцманшей, и всё вообще, даже лопатники на переломе в
оттопыренных карманах фраеров. Придавленный судьбиной незлобивый Щипочка
сделался нервным, на перевязке двинул с левой груборукому лепиле в нос и загремел в
ШИЗО, куда наведался еще пару раз, пока тянул срок. К Рабину нецелого Диму
пристроил семейник Моня, черкнул дяде челобитную и пошутил - неунывающий
аферист, провожая худосочного земляка на волю:

- Не обжигай у анкла звегей, им и так хегово.

Палосич при встрече был доброжелателен и краток:

- Племяш за тебя просит; стало быть, человек ты хороший. - Потом показал на
территорию ИТС: - Тут тебе и кол, и двор... отставной багдадский вор.

- У меня год надзора, прописка нужна.

- Устрою. Ночью бди, блядей не води; и беса в себе попридерживай, сюда такие бобры
наезжают - барсетки от лавешек трещат, не греби беды на голову.

Так было, а теперь Рабин в могиле и, верно, ворочается в домовине, грезя навалять по
шее идиоту Аркаше за то, что вывернул наизнанку папин бизнес, но Аркаша ужас как
далеко.

3

Нынешняя ночь выдалась Щипочке беспокойной. Накануне скотч-терьер, смахивающий
на лютого мохнорылого деда, перекусил заднюю лапу еноту. Енот Гриня - попрошайка и
здешний старожил - по обыкновению прикинулся мертвым у выхода из дощатой норы.
Терьер, выползший следом, тупо уставился на недвижный комок, соображая. Владелец
не взял пса на поводок; этот прыщавый сморкач, с фейсом отпетого негодяя, наддал по
зверьку берцем, и зверек побежал...

"Пристрелить, чтоб не мучился, - размышлял Щипочка, закутывая вопящего Гриню в
тряпку, - но из пальца что ли".

До полуночи умирал енот, забившись в сторожке между "Лысьвой" и умывальником.
Дима уж было решился тюкнуть его топором, но тот издох сам. Сторож глядел на Гриню
и, не зная зачем, прикидывал, сколько в последнее время было задрано лис, кроликов,
белок... прицепом вспомнил как приглашенный хохол ветеринар, с удачной фамилией
Коровяк, третьего дня выдирал клыки соструненной Патрикеевне и Чуку с Геком -
братьям волкам, взросшим здесь сызмальства; как похохатывал при этом Аркадий,
отпуская что-то о пользе манной каши и о выхлопе в семьсот колов против ранешних
трех сотен за безопасную для псов травлю; разъезжался о зверье, которого браконьеры
воз навезут, и о Моте, до чьих когтей днями подоспеет шабашка тому же Коровяку.

Дима хоть и желал живодеру Аркаше болт в гузно, но, в общем-то, клал с прибором на
всю эту возню. Однако Мотя - другое дело. Покойный Палосич вышиб десятку,
пошутив, что медведь усмотрел в Щипочке приятеля.

- Чем ты его присушил? - дивился Аркадий. - Раскланивается с тобой, чуть не
обниматься лезет.

- Хрен пойми, - сердито отбояривался Щипочка. - С первого дня прилип как слива к
жопе.

А сам таял от собачьей привязанности зверя.

- Ах ты побирушка, фоска подъебная, - урчал сторож, скармливая вечерами в
редкозубую Мотину пасть рафинад и печеньки.

Мишка нямкал няшки и глядел вишнёвыми лупками в лучший уголок Диминой души.

Неделю назад с Мотей вышло нехорошо, его крепко отделала пара бывалых лаек:
покусали зад, ляжки, и даже хвост. Очумевший медведь ревел и неуклюже отмахивался,
насколько позволял трос и остаток ловкости. Аркаша, и тот не выдержал, а может,
пожадничал над явным убытком:

- Хорош! - заорал он лайкодержателю. - Уйми псов! Димон, уводи медведя, ебёна мать!

"Ебёна мать не только мать закона, ебёна мать зовут и Агафона!" - кипел сторож,
препровождая зверя в клетку.

Следующим утром Мотя не стал класть поклоны Щипочке, поприветствовал, как смог:
лежа на брюхе, просунул лапы и нос сквозь решетку, спугнув с ран тучу зеленых мух.

"Черви разведутся, cсука, - мелькнуло, - сгниёт! В город нужно двигать за лекарством".

Как раз сегодня поднадзорному Щипочке необходимо было явиться в районный ОВД
для регистрации.
Еженедельные поездки в райотдел, провонявший бытовым газом и ментовским духом
осточертели. Но год истекал, а с ним и надзор.

- Ну что, вор пикулька, - подшучивал над Димой капитан Довбня, занося явку в журнал,
- последняя неделька пошла. Скучать по тебе буду. Ну да ничего, глядишь, опять
встретимся.

"Хера тебе лысого дОлбня! - злился про себя Щипочка. - Обожди, приеду ночью, насру
вам тут на крыльцо".

Щипочка знал: не станет он обсирать мусарню, но от этой мысли сделалось уютнее на
душе.

Покинув ментовку, Дима зашел в аптеку, где купил перекись, марлю, катушку пластыря,
а мазь Вишневского ему сосватала стройная фармацевт лет сорока, с дефектом речи,
вздернутым задком и повадками хотящей давалки:

- Раны рваные?

- Рваные.

- Ребенку? Взроцлому?

- Медведю.

- Ах-ха-ха! - залилась она, прогуливаясь по клиенту блядским взглядом. - Цутник!

"Нагнуть бы тебя, сиповочка. Прямо за стойкой". Диме, как Кисе Воробьянинову, вдруг
страстно захотелось женской ласки. Но Дима не ведал о терзаниях Кисы, книг он сроду
не читал, он время от времени разбирал лишь ментовские протоколы и то - по слогам, а
потому поступил немудрёно: выйдя из аптеки, нырнул в дверь по соседству, в сексшоп,
прикупить журнальчик. "Мотю полечу, потом подрочу".

- Куда ты впёрся, Айболит хренов? - вполголоса ныл Аркаша, застав Щипочку в клетке
над медведем. - Махнет лапой и кишки из тебя вон, а я сяду.

- Вах-вах! - подкудахтывали таджики и сплевывали насвайные слюни.

Но Мотя, в наспех состряпанном наморднике, лежал смирно. Пока Дима состригал
шерсть на ранах, накладывал мазь, клеил пластырь, мишка изредка поднимал башку и
опасливо взглядывал на сторожа: больно не сделаешь?

Через шесть дней лечения Мотя оправился.

Все это - нынешней ночью - пока подыхал енот, припомнились Щипочке.

"Выходил Мотю, хули. Псам на растерзанье", - сокрушался он, засыпая.

Нынче Диме предстояло в последний раз пройти надзор. Во сне он ожидал утренний
"пазик" в город, и уже видел авто, сбавляющее у остановки ход, но явилась покойница
мать, взяла за руку и свела с трассы в васильковое поле. Дима маялся думой, что
следующий рейс будет лишь в полдень, что капитан Довбня взыщет за опоздание, к
тому же слегка трусил покойницы, не решался заговорить, но только ушел автобус, как
мать выпустила его руку и удалилась тихими стопами.

Потом во сне его снесло в райотдел, в кабинет Довбни. На столе, по пояс нагая,
распахнув ладные бедра, разлеглась аптекарша.

- Хоцу пороца! - заявила она сходу, и шлепнула ладонью по гульфику своих шорт.
Щипочка в жизни не испытывал бОльшего восторга. Подпрыгивающим аллюром он
метнулся к столу, и с вседозволенностью, какая приходит только во сне, принялся
тискать аптекаршины груди. Чумея от волнообразной игры ее тела, он пальпировал
плоский живот, подбираясь к промежности, но не спешил, оттягивал миг, страшась
только припустить нежданчика и вместе зная, что и после него будет наготове через
минуту. В голове, под иерихонский рёв "заебу!" мчала круговерть поз одна слаще
другой.

Дима вылизывал языком пупок - последний редут, за которым чудилось разграбление
крепости.

- Целуй меня! - изнемогала аптекарша, - скользи ниже, ниже... до самого хуя! - вдруг
прибавила она утробным басом.

Дима вскинулся и застыл: вместо дамы на столе разлегся квадратный капитан Довбня, с
усами до горла, оселедцем в пол-аршина и рожей купоросного цвета. Он походил на
труп Тараса Бульбы.

"Сейчас выебет!" - перепугался Щипочка.

- Выыебу, - длинно рыкнул страшный мент. - За нарушение режима! Сержант, позовите
Вия!

Грянула тишь. За дверьми послышалась тяжкая поступь и потянуло могилой.

"Крикни же, петух!" - взмолился Дима, вспомнив жуткий советский фильм.

Но вместо петуха ахнул гимн Российской Федерации: таджики, селившиеся через стенку
в пристройке, врубили радио, и Дима проснулся.

4

Измученный диким сновидением, Щипочка без аппетита жевал хлеб с салом и корил
себя за подломленный страшным Довбней кайф: "Сука ментовская! А аптекарше надо
было слёту вдувать, по-гусарски!"

Еще он жалел, что не обмолвился словцом с матерью. "И чего это она меня от автобуса
отвела?"

Поскребшись в дверь, вошел таджик.

Нелегалов звали Файзуллох и Мукаддасхон, но сторожу не давался тугой набор букв; к
тому же он не мог запомнить кто из них кто и величал того и другого Махмудом.

- Ись нету, - пожаловался бабай. - Кончился.

- Кончился, ё. Свинину хаваете?

- Кушаем.

Диму почему-то рассердила всеядность таджиков.

- Гляди, Махмуд, - погрозился он, отрезая шмат сала, - отпишу вашим родичам в
чуркестан, что вы Аллаха не любите.

Работник ушел, а Дима засобирался ехать в райотдел.

Опять заявился таджик, но уже другой:

- Мотя не встает, не кушает, умер поди.

***
Медведь лежал сбоку входа, отворотив морду.

- Мотя, - позвал Щипочка.

Зверь не пошевелился. Дима вошел в клетку, повернулся закрючить дверь, и получил
такого тычка в бок, что отлетел к стене. У распахнутой двери уселся Мотя.

- Ты охерел!? - заорал Щипочка, и понял, что вопит от страха.

Таджики драпанули к сторожке, однако тормознули у порога пристройки, готовые
шмыгнуть внутрь.

Но медведь, казалось, не собирался покидать клетку. Он сидел, загораживая выход
спиной, и глядел на поверженного владыку.

"Вылупил шнифты, пиздюк!" Дима чуток успокоился. "Надо выбираться, кто знает, что
у него на уме".

- Мотенька, чего ты, медведюшка, задумал? - засюсюкал он нараспев и неприятно
подивился себе: до чего склизко он способен подъехать из боязни. - Выпусти, я на
автобус опаздываю. Мне полицаю нужно показаться, не то этот змей такого гуся
выведет, что я подавлюсь. А я тебе арахиса из города привезу. В сахаре, блять.

Медведь поднялся на лапы.

Дима тоже встал.

- Вот и умница, - продолжил заливаться он, - шевели булками, двигай в уголок, а я
выйду.

И сделал для пробы шаг.

Но Мотя мотнул башкой и рявкнул так, что к углу прилип сам Дима.

Мишку - озверевшего и чужого - было не узнать.

"Во попал! И мобила в сторожке".

- Эй! - крикнул Щипочка таджикам. - Звоните в эмчеэс. Один, один, два. Скажете,
человек пропадает в клетке с медведем.

Те закивали черепушками и скрылись в пристройке.

- Довыебывался ты, Мотя, - взялся стращать Дима. - Сейчас приедут бойцы и снесут
твою башку, тварь ты неблагодарная!

Сторож как-то вмиг рассвирепел. Свались с неба дробовик, шмальнул бы в Мотю, не
задумываясь. И тут его догнало: у конторы нет адреса, а Махмуды не смогут объяснить
спасу, как сюда добраться.

Показались таджики.

- Там говорят, мы где? - крикнул один.

- В пизде!

- А?

- Хуй на! Набирай Аркаше. Пусть чешет сюда со спасателями.

"Часа полтора надо продержаться. Уснула бы эта гадина, что ли".

- Там говорят, недоступен, - сообщил бабай.

"Дрыхнет, сука!" - Дима плюнул в пол, а Мотя вдруг поднялся, убрел в
противоположный угол и лег, освободив Щипочке путь к выходу.

5

Дима велел таджикам молчать о происшествии.

К восьмичасовому автобусу он опоздал, а потому завалился на диван коротать время до
полуденного рейса.

По телеканалу гнали сюжет из соседней Чечни. Рамзан Кадыров, на вид простой и
доступный, выгуливал московскую репортершу по Грозненскому зоопарку -
обихоженному, чистенькому, точно скопированному с открытки. Обитателей было не
много: тигр, пара львов, волк и бурый медведь. Холеные звери глядели с достоинством,
как лики членов политбюро на первомайских плакатах.

"Фартануло им... - дрёмно думалось Щипочке, - катаются как сыр в масле. А Мотя
опасный стал, больше в клетку не войду".

Под гортанный говорок Кадырова Дима уснул. Его разбудил телефонный звонок
Аркаши:

- Живой?

- Дышу пока.

- Значит, в ментовке не был.

- Не был. Опоздал на автобус. Двенадцатичасовым поеду.

- Уже не надо. В рубашке ты родился, Димон.

- Ага, в клеточку. А что такое?

- Нет больше райотдела; руины и трупы. Там газ взорвался полчаса назад, у меня стёкла
на кухне вынесло. В общем, отмечай свой второй день рождения. Приеду завтра, с
Коровяком, когти Моте выдирать.

Дима долго лежал потом, уставившись в потолок. Он понял всё так, как дано было ему
понять. А истиной ли являлось его суждение или то, что произошло, было всего лишь
хитроумной ухмылкой случая - для него не имело значения.

В открытую форточку влетел мотылек, заметался в поисках выхода и прилип к паутине
над окном. Дима поднялся, выпустил бабочку в ее короткую июльскую жизнь, потом
пошел к Моте.

***
Ставропольской степью плелись двое. Бледнели звезды, ночь была на исходе, и путники
устали. Время от времени, когда уж слишком одолевали сомнения, человек
прикладывался к фляжке с водкой, потом хрустел кириешками, угощал ими медведя и
приговаривал:

- Ничего, Мотя, прорвемся. Кадыров добрый: сыт будешь, пьян и нос в табаке.
Спаситель ты мой! - и чмокал мишку в темя.

Так они шли, не ведая, что тащатся в противоположную Чечне сторону. А в вышине обе
Медведицы перемигивались с Весами, уготовляя будущее двух неприкаянных существ -
зверя и человека.