Какая … разница?

Автор: Владимир Владимиров Наш славный Московский энергетический давал вполне приличное образование. По крайней мере тем, кто хотел учиться. И в нём учились не только студенты из всех республик необъятного тогда СССР, но и из многих и многих братских и дружественных стран. В Союз направляли лучших, учились ребята серьёзно. Приезжали они в Москву уже с языковой подготовкой, но, чтобы они быстрее поднимали язык, в общежитии их селили в комнатах с русскими студентами, а не с соотечественниками. И это правильно. Через год ребята говорили по-русски совершенно свободно. Кроме вьетнамцев, которых, когда их тряпкой гоняла по коридору уборщица за то, что они опять на кухне жарили селёдку, от которой вонь и дым по всей общаге, они только жалобно попискивали в ответ – русская речь из них не лилась совершенно.
Моего приятеля Вову Московского поселили в комнату с первокурсником Гансом из Германской Демократической Республики – была тогда такая страна.
Студенты из ГДР были самыми ответственными и старательными из посланцев братских стран. Сказывалась немецкая дисциплина и обстоятельность. Ганс был типичным немцем – очень собранный, дисциплинированный, ходящий на все лекции. Немного занудный предельной пунктуальностью, но это терпимо. В комнате он находился редко – или на занятиях, или в библиотеке. Только спать приходил. А перед сном старался говорить с Вовой по-русски, для совершенствования в языке. Но это не долго. Засыпал Вова быстро.
Как-то вечером, когда Вова валялся на кровати, разглядывая узор трещин на потолке, в комнату без стука вломился какой-то мужик в зелёном потёртом балахоне, в кроличьей поюзанной шапке, с авоськой в руке, в которой лежали пара пива, хлеб и плавленый сырок. Кивнув на пустую койку студента из ГДР, он бросил:
– А где этот ху…?
– А ху… его знает, куда-то уе…, – ответил ему Вова.
– А, ладно, как прие…т, скажи, Дитер заходил. Пусть ко мне подвалит! – и мужик в балахоне ушёл.
Через полчаса Ганс вернулся с тетрадками подмышкой. В читалке торчал.
– К тебе тут чувак ваш заходил, – сообщил ему Вова. – Так матерился классно, я его за нашего принял.
– А зачем?
– Да ху… его знает. Дитер какой-то.
– А! Дитер! Это старший нашего землячества! – с уважением произнёс Ганс.
– Один ху…, – согласился Вова. – Он сказал к нему приканать!
– Это как? – не понял немец.
– Ногами, как-как. Зайти к нему велел.
Ганс выскочил в коридор. Субординация и орднунг у немцев на высоте.
Вернулся Ганс довольный. Видно, хвалили его, по крайней мере, не дрючили, это точно.
– Слушай! – обратился он к Вове. – Я тоже хочу как Дитер, чтобы меня за русского принимали.
– Ничего не выйдет у тебя! – урезонил его Вова. – Бесполезно!
– Почему это? – законючил Ганс.
– Говоришь слишком правильно. Ты как по букварю шпаришь. Ни приколов никаких, ни мата. Так нормальные люди не говорят! Вот, допустим, я тебе говорю: «Ганс, иди ты на ху…!». Ты что, прямо туда и пойдёшь? Это же не метро и не библиотека. Ты что должен мне сказать?
– Что не пойду! – предположил Ганс.
– Понятно, что не пойдёшь. Но так не по-русски. По-русски ты должен мне просто сказать: «Сам пошёл в пи…!». И всё, без обид, всё ясно.
– Понял! – просиял Ганс. – Это – просто, чтобы разговор поддержать!
– Ну, да, – согласился Вова.
– Научи матом ругаться! – попросил Ганс. – Будь другом!
– Сам к пятому курсу научишься, как Дитер!
– Нет, я хочу сейчас на нормальном языке говорить! – стал уговаривать немец.
Под обещания накатить полдюжины пива Вова согласился.
Обучение лёгким не оказалось. Не то, чтобы Ганс был тупым или слова запоминал плохо. Небогатый матерный лексикон он освоил быстро. Проблема была в контексте. Немец никак не понимал, куда нужно, и куда не нужно вставлять мат. Вместо того, чтобы гармонично вплетаться в речь, придавая ей игривость и лёгкость, матерные слова врезались в неё там и сям, как булыжники на дороге, не к месту и слишком часто. С такой речью Ганса не только за русского не приняли бы, но только за иностранца, притом долбанутого.
– Нет, Ганс, не так, не части. Не надо везде вставлять! Если тебя спрашивают: «Как дела?» – надо просто бросить: «Ху…о!». А не надо долдонить: «Сегодня есть ху…!». Так не по-русски. И потом, почему сегодня? Без конкретики. Тебя ведь не про сегодня в 11 утра спрашивают. Просто бросить коротко: «Ху…о!» – и всё! А не грузить твоими проблемами. Кого они вообще еб…т?
– Но он спросил! – заспорил Ганс.
– Ну так ты и ответил. Вот если он тебя спрашивать начнут, почему ху… и когда ху… – тогда и расскажешь! Понял?
Ганс кивал, но понимание загадочного великого и могучего к нему так и не приходило.
Вова человек ответственный, к тому же по вечерам делать особо нечего. И остановить обучение на позорном результате он не мог. Засмеют ведь Ганса. А кто его учил? Вова. И на него часть позорища падёт.
Поэтому решил научить Ганса нескольким популярным в общении фразам. Их проще в речь вставлять, чем из отдельных слов элегантные конструкции лепить. И они разучивали фразы, стараясь придать им музыкальность и нужную интонацию.
Целый вечер разучивали популярную фразу: «Какая в пи… разница?» – её по любому поводу бросить можно. Легко! Красиво!
Добились полного совершенства, и Вова, довольный, уснул.
Фиаско ждало его на следующий день в туалете, когда Вова сидел орлом в кабинке, просматривая страничку газеты «Комсомольская Правда», очень своевременную из-за отсутствия туалетной бумаги. В предбанник туалета, который служил курилкой – курить в комнатах строжайше запрещалось, вошла группа ребят, оживлённо переговаривающихся. Первокурсников-иностранцев. Точно, немцев – он услышал голос Ганса. Тот решил блеснуть знаниями, и предложил научить соотечественников настоящему русскому языку.
Вова чуть не упал с унитаза, услышав, как Ганс старательно, чётко и медленно, с авторитетом профессора произносил фразу, вызубренную накануне:
– Какой … в пи…е 3 различием?
В строгий немецкий мозг никак не вписывалось элегантное изящество Великого и Могучего!