Штыки в землю 5 часть

Автор: Gavr *Вот решил выложить продолжение*

- Да, да, только что проснулся! Ты чего звонишь так рано? Что значит «уже одиннадцать»? Еще одиннадцать, а не уже! – меня злит, что Шелест звонит мне, прекрасно зная, что в это время я обычно сплю. – Ну, чего ты хочешь?
- Да я вообще-то по делу звоню. Пойдем, к Хапуге сходим где-то через часик, а то я потом занят буду. Я ведь знаю, что тебе тоже пора к нему идти.
Сначала я думаю о том, что Марина все расскажет Свете, но, вспомнив вчерашний разговор с Викой, понимаю, что терять мне уже нечего.
- Ну, давай сходим… Только давай не через час, а через два, а то я пока встану, пока поем и все такое…
- Блин, я же тебе говорю, что потом занят буду, или ты не проснулся еще?
- Ясен хрен не проснулся! Ты бы еще в девять утра позвонил! Короче, откладывай свои дела, и пойдем в час. Не хочешь – я один пойду, а ты его как раз предупредишь о моем приходе, чтобы все подготовил и запаковал и бантиком обвязал. Ха-ха… А ты что, лечиться уже передумал?
- Очень смешно. Ладно, я попробую отложить там встречу, потом тебе перезвоню.
- Ну, пока.
- Пока, - он вешает трубку. Мне очень не хочется вставать, но надо. Мне не хочется идти к Хапуге, но надо. Где-то там, глубоко внутри мне даже не хочется колоться, но надо.
Шелест перезванивает минут через сорок – я как раз чищу зубы. По утрам я всегда собираюсь очень долго – ужасно не люблю торопиться. Шелест говорит, что у него получилось перенести свои дела на «после обеда», и мы решаем встретиться с ним возле моего подъезда в час. Я завтракаю бутербродами с маслом и колбасой и запиваю их ужасно крепким и горячим кофе. Я пью растворимый, хотя и предпочитаю заварной, просто сейчас лень готовить. Одновременно с этим я смотрю телевизор – там все еще переваривают 11 сентября, короче, ничего интересного. В час дня я выхожу из дома. Шелест уже ждет меня. Мы идем к дому Хапуги пешком – Шелесту не хотелось идти в гараж за машиной, так даже дольше получилось бы. Он рассказывает мне, что Рома звонил своему «кредитору» и сказал, что деньги отдаст, но не через месяц, а через два. Так что вполне возможно, что мы с Ромой еще раз встретимся.
- Слушай, - говорю я, - а ты помнишь, у нас тогда с ним какая-то заминка получилась? Ну, когда он сказал, чтобы я его отпустил и отряхиваться начал. Мы стояли и смотрели на него, как бараны.
- Да, было дело… - Шелест пытается подобрать слова. – Понимаешь, как сказать… Да хрен его знает! Подустал я, наверно, тогда после ночи... А может, вообще от всего устал. Да и не спали почти. Ты еще со своими психами. Короче, не хотелось мне его бить. Но он сам виноват, неправильно себя повел.
- Это да, - говорю я. – Мы его не обзывали.
Больше мы на эту тему не разговариваем. Я рассказываю Шелесту о вчерашнем разговоре с Викой. На это он замечает, что давно уже пора забыть про Светку и вообще больше не париться по этому поводу. Я с ним соглашаюсь, но все равно на душе у меня тяжело. Потом я думаю, что хватит распускать сопли. Все – значит все.
Когда мы поднимаемся на этаж Хапуги, он как раз стоит и курит на лестничной площадке.
- А, это вы, пришли уже… - мы пожимаем друг другу руки. – Ну, давайте покурим, что ли.
Хапуга одет в мятые спортивные штаны и футболку. Он работает официантом в каком-то ночном клубе, и сегодня у него выходной. Мы с Шелестом закуриваем.
- Деньги-то не забыли? – спрашивает он. Я щелкаю языком, не отвечаю и отворачиваюсь к окну.
- Ну а как ты думаешь? – говорит Шелест.
- Да ладно, что вы злитесь? – он выбрасывает окурок. – Считайте деньги, сейчас вынесу. Вам как обычно – по чеку? Или по грамму?
Мы киваем, и он уходит, а мы принимаемся считать купюры.
- Прямо придурок какой-то, - говорю я, не вынимая сигарету изо рта.
- Да и долго мы к нему уже ходим. Шутки шутками, а как-нибудь запалят еще, - Шелест убирает портмоне в «барсетку», а деньги для Хапуги оставляет в руке.
- Пожалуй, да. Пора уже другого искать. Надо будет заняться на днях.
Хапуга возвращается. Мы отдаем ему деньги, а он протягивает нам небольшие комочки фольги. Меня раздражают его мелкие, быстрые движения. Мне становится интересно, откуда он берет фольгу. Наверно, покупает пищевую, а потом режет ее на кусочки, в которые и заворачивает «белый». Очень мило и аккуратно получается.
- Да кстати, Игорь, - обращается он ко мне, - не надо больше таких засланцев сюда направлять, типа Сереги, хорошо? Не надо лишних людей сюда мешать.
- А ты своей скажи, чтобы поменьше языком чесала, тем более о том, что ее не касается, понятно?
Он смущается, вспомнив, что именно его жена рассказала Свете, зачем я хожу к нему.
- Нет, в этом случае она конечно не права, но я с ней уже поговорил. Думаю, мы-то с тобой договорились?
- Ну, хорошо, хорошо, - мне хочется уйти. - Ладно, давай.
Мы прощаемся с ним и выходим на улицу.
- Пойдем сейчас ко мне, - предлагаю я. – Я тебе куртку отдам, заодно ударимся, да поедешь по своим делам. У тебя ведь время есть?
Шелест что-то обдумывает.
- Пошли, - говорит он.
Мы идем вдоль дома Хапуги, заворачиваем за угол и видим машину ППС. Это 41-й «Москвич». Поначалу мы даже не обращаем на нее внимания. Но потом, охваченный непонятной тревогой, я тихо говорю Шелесту:
- Менты.
- Забей.
Когда мы проходим мимо машины, из нее выходит здоровенный старший лейтенант и обращается к нам:
- Добрый день, молодые люди. Старший лейтенант Апраксин, - он небрежно прикладывает руку к козырьку. – Разрешите ваши документы.
- А в чем дело? – протестует Шелест.
- Все в порядке, простая плановая проверка, - он даже улыбается. – Вон, в мире что творится, видали?
Нам совсем не хочется начинать с ним разговор о ситуации в мире, и мы молча отдаем ему паспорта. Он долго их листает, смотрит на нас, на фотографии. Я стою и думаю о том, что при большом желании, если бы не спокойствие Шелеста, мы могли бы избежать этой встречи. Наконец, он закрывает книжечки, но нам их не возвращает.
- Прошу вас, присядьте в машину, пожалуйста.
- Может, вы объясните нам, в чем все-таки дело? – интересуюсь я. Голос у меня какой-то чужой - сухой и ломкий.
Лицо Апраксина превращается в официальную маску, а глаза становятся жесткими и безжизненными.
- Я же сказал вам, Игорь Владимирович: простая проверка. Садитесь в машину. И вы, Евгений Александрович, - добавляет он вежливо-издевательски и открывает заднюю дверь.
Мы садимся на заднее сиденье. Там уже сидит молоденький, даже, пожалуй, младше нас, сержант с автоматом на коленях. За рулем – усатый прапорщик лет сорока. Старлей садится впереди.
- Так, ребята, - поворачивается он к нам. – Спокойно, без паники, выворачиваем все карманы. Все содержимое отдаем мне. Затем снимаем обувь, вытряхиваем ее – только аккуратно на пол вытряхивайте – и выворачиваем носки – так чтобы вот товарищ сержант все видел. Начинайте.
Я не знаю что делать. Я сижу между сержантом и Шелестом и выскочить из машины не могу. Шелест может, но глядя на автомат, я сомневаюсь, что из этого выйдет что-нибудь хорошее. Не то время – шмальнут и не извинятся. Нам крышка. Я начинаю доставать из карманов всякое барахло, Шелест тоже. Сержант и старший лейтенант внимательно следят за нами, прапор же равнодушно смотрит в окно. Мы отдаем вещи Апраксину и снимаем обувь, затем носки. Ничего нет. В это время старлей тщательно осматривает пачки сигарет, жвачки, наконец добирается до портмоне. В своем районе чеки мы с Шелестом всегда носили в кармашках для мелочи – никак не думали, что здесь нас могут начать обыскивать. Апраксин вынимает чек сначала из кошелька Шелеста, потом из моего. Он их разворачивает.
- Смотри-ка Коля, - улыбается он, обращаясь к прапорщику. – Чистый «белый».
Коля безразличным взглядом скользит по чекам. Сержант вытягивает шею, чтобы рассмотреть получше. Мы с Шелестом молчим.
- Ну что, парни? Вы ведь не станете отрицать, что это героин? – говорит нам старлей. – Или будем затягивать ход следствия и отдадим его на экспертизу?
Шелест облизывает губы.
- Ход следствия? А может, договоримся, товарищ старший лейтенант?
- Договоримся? Да ты что мне взятку предлагаешь? – Апраксин хороший актер, я даже не могу понять, в самом деле он так возмущен или играет. – Саня, ты видел?
Сержант кивает. Старлей усмехается.
- Ладно, Коля, давай в отделение, пацаны, по-моему, не понимают, как они попали. Вы знаете, - он снова поворачивается к нам, - что на территории Российской Федерации приобретение, хранение, транспортировка и так далее наркотиков являются делом незаконным? – В это время машина трогается с места. – Знаете? А знаете, что за это бывает? Нет? Ну, ничего, ничего, скоро узнаете, - он вынимает из кармана куртки рацию. – Седьмой, седьмой… Взяли двух орлов, сейчас подъедем, подготовьте апартаменты…
Мы переглядываемся. Дальше едем молча. Я пытаюсь придумать какие давать показания. Ничего лучшего, кроме того, что «шли, нашли, в милицию несли» мне на ум не приходит. Когда на повороте меня немного наклоняет к Шелесту, я успеваю шепнуть ему на ухо «нашли». В ответ он чуть кивает головой.
- Эй! Хватит там шептаться! – Апраксин недоволен. – Надо было тебе, Саня, между ними сесть. - Сержант хочет как-то оправдать себя, но офицер машет рукой: - Да, ладно, молодой ты еще…
Дорога до нашего отделения милиции занимает меньше десяти минут. Последний раз я был здесь лет пять назад, когда получал паспорт. С тех пор ничего не изменилось, разве что дверь поставили новую, железную. Когда мы заходим внутрь, я только убеждаюсь в том, что здесь осталось все так же. Мне даже кажется, что фотороботы преступников остались такими же. Мы проходим мимо дежурного.
- Эти, что ли, Гриш? – спрашивает сидящий за пультом лейтенант.
- Они самые…
Нас заводят в какую-то комнату, в которой стоят два стола друг напротив друга, несколько шкафов и стульев. На стенах – плакаты и календари, прославляющие МВД. Нас с Шелестом усаживают на два стула возле окна. Сержант стоит у входа. Апраксин снимает куртку и садится за стол перед нами. Поднимает трубку телефона, набирает короткий номер.
- Леша? Я уже здесь, зайди ко мне, - говорит он и кладет трубку.
Некоторое время все молчат. Мы с Шелестом сидим и стараемся придать себе виновато-раскаявшийся вид. Я представляю себе картины суда и реакцию родителей. Я уверен, что нам дадут по паре лет условно, но от этого не легче. Теперь родители будут все знать, а значит, грядут большие перемены. Я горько усмехаюсь.
- Что, весело? – тут же реагирует Апраксин.
- В другом месте весело будет, - суровым голосом говорит от дверей сержант, пытаясь придать себе солидности.
Апраксин бросает на него быстрый взгляд, в это время дверь распахивается и сильно бьет сержанта по лбу. Он отскакивает в сторону и, видно, собирается обматерить своего обидчика, но тут же передумывает – в комнату быстрыми шагами входит светловолосый, невысокий полный капитан. Он весь какой-то круглый и суетной, и даже кажется, что он двигается быстрее, чем обычные люди.
- Ой, извини, Саша, - бросает он сержанту.
- Да ничего, ничего… - но капитан уже его не слушает.
- Это они? – спрашивает он Апраксина.
- Они самые.
Капитан поворачивается к нам.
- Наркоманы, значит?
- Не-ет… - жалобно вытягиваем мы с Шелестом.
- Да бросьте вы свое «нет», что я не знаю вас, что ли… Ладно. Меня зовут Алексей Владимирович, а это, - он показывает на Апраксина, - Григорий Петрович. Сейчас один из вас пойдет со мной. Кто хочет?
Шелест толкает меня в бок. Я встаю.
- Замечательно. Гриш, дай мне документы этого молодого человека.
Апраксин протягивает ему мой паспорт.
- Пойдемте, - говорит мне капитан. Мы выходим в коридор, проходим мимо трех дверей и заходим в его кабинет. Здесь стол один. Он садится на свое место и жестом приглашает меня сесть напротив него. Потом раскрывает мой паспорт.
- Так-с… Лукашин Игорь Владимирович – я, кстати, тоже Владимирович, - 1980 года рождения, седьмое марта, угу… - он перелистывает страницы. – Прописан… Москвич. Хорошо. Ладно, - он откладывает паспорт. – Учишься?
Честно говоря, я не ожидал, что все будет происходить в столь спокойной обстановке. По пути сюда я представлял грязную камеру, сапоги по ребрам, крики «Откуда наркота?!» и все в таком духе. А тут все так мило – «Учишься?».
- Учусь… В строительном…
- Это который на Красных воротах?
Интересно, он знает, где находятся все институты в Москве?
- Да…
- Учишься на дневном отделении или работаешь где-то?
Ну, прям не мент, а отец родной!
- Да где там работать, на дневном учусь, - мне кажется это неубедительным. – Надо ведь хорошо учиться, - добавляю я и чувствую себя идиотом.
Несколько секунд он смотрит на меня.
- Значит, находишься на иждивении родителей? – в его голосе сквозит радостная надежда, которая мне совсем не нравится. Я начинаю понимать, к чему он клонит.
- Выходит так…
- Замечательно, - он зажмуривается и потягивается. – Ну, так слушай меня, Игорь Владимирович. Я не буду тебя сразу сильно пугать, составлять протоколы, нет. Я вижу, что ты парень нормальный, хотя и колешься, - тут я делаю возмущенный вид, но он меня останавливает: - Перестань, любая медэкспертиза без труда это докажет. Если хочешь, лично я тебе это прямо сейчас докажу, поверь, опыт у меня есть. Хочешь?
Я качаю головой.
- И правильно, - продолжает он. – Ты, Игорь, попал очень здорово, и судимость тебе обеспечена. Срок, конечно, вряд ли дадут, но если постараться, то можешь и схлопотать годик-другой, понимаешь?
- Понимаю, - отвечаю я и пытаюсь представить себя в тюрьме. Я вижу себя в синей робе в большой, переполненной и вонючей камере, и страшные зэки со шрамами на лицах приближаются ко мне. Что там сейчас Шелесту впаривают? – Очень понимаю, - повторяю я на всякий случай.
- Я смотрю ты вообще сообразительный молодец. А жизнь после зоны, да еще и с печатью в паспорте - совсем другая будет жизнь. Но! – он поднимает вверх указательный палец. – Есть одно «но». Мы здесь тоже люди и все прекрасно понимаем, поэтому мы готовы пойти на встречу тебе и твоим родителям. Почему родителям? Потому что они все еще отвечают за тебя, по крайней мере юридически. Так что давай, вот тебе телефон, - он подвигает ко мне аппарат, - и звони родителям. Помнишь рекламу «Позвоните родителям!»? - Он смеется, затем неожиданно его лицо становится серьезным. - Звони.
Мне кажется, что на самом деле все это происходит не со мной, а с кем-то другим, а я – настоящий я – просто присутствую в комнате и наблюдаю за всем со стороны.
- Они сейчас все на работе, - говорю я. – Может, без их участия разберемся?
Капитан немного мрачнеет.
- Слушай, Игорь, ты же мне вроде сначала понятливым показался. Ты тупой или ты не догоняешь, что с тобой я разбираться не буду? Что вообще за слова такие – «разбираться»? Разбираются знаешь где? Сейчас начнем тебя по полной оформлять, узнаешь! На работу звони родителям, блин! – он с силой ударяет телефоном по столу.
Мне становится ясно, что спорить с ним бесполезно, и я набираю рабочий номер отца. Он отвечает через шесть гудков.
- Папа? Привет, это я. Да нормально все. Слушай, у меня тут неприятности небольшие возникли, ты не мог бы подъехать? Да нет, не домой, а в наше отделение милиции. Да, да, отделение… Не по телефону. Пока, - я кладу трубку.
- Ну что? – спрашивает меня капитан.
- Приедет…
- Прекрасно! Вставай, пойдем посидишь со своим корешом, за жизнь подумаешь.
- В смысле – «посидишь»?
- Вставай, я сказал! Вперед иди.
Меня поражают перемены в нем: то он добрый и вежливый, то неожиданно становится жестким и бескомпромиссным. Мы снова идем по полутемному коридору, несколько раз куда-то сворачиваем и, наконец, упираемся в обитую жестью дверь.
- Это наша камера! – С гордостью говорит капитан. – Тебе повезло: ты в ней сегодня первый.
Он открывает дверь и слегка подталкивает меня внутрь.
- Ну, заходи, заходи…
Когда я вхожу, он закрывает за мной дверь, и еще некоторое время я слышу звук его удаляющихся шагов. Я остаюсь один в камере размером где-то три на три метра, с поднятыми нарами и окошком с решеткой. Все как в кино. Ужасно хочется курить, но вещи мне еще не вернули. Если вообще вернут, конечно. Думать ни о чем не хочется, все уже безразлично. Минут через десять приводят Шелеста. Вид у него уставший. Он садится, облокотившись спиной о стену.
- Тоже на родителей разводили? – спрашиваю я его.
- Каких родителей? – удивляется он. – Про бабло базар шел.
- А ну да… Ты ведь уже – самостоятельная единица общества. Это я еще на иждивении числюсь… Ну, и сколько?
Шелест злобно сплевывает.
- Косарь, блин.
- Бачей?!
- Тугриков монгольских, сука! – он вскакивает и начинает ходить туда-сюда по камере. - Говорил я, что лечиться надо! «А зачем? Мне и так хорошо!»
- Да ладно, не злись ты. А кто сегодня такой храбрый был: «Забей на ментов, пойдем», а? Не помнишь?
- Ну, да, было дело… Да чего уж теперь… - Шелест снова садится у стены. – Садись, чего стоишь…
Я сажусь рядом с ним. Больше мы ни о чем не разговариваем. Часа через полтора за нами приходит тот самый сержант и уводит нас в комнату, где со мной беседовал капитан. Несколько минут мы сидим там втроем. За окном, возле которого я сижу, виден небольшой пустырь, а за ним начинается лес. Ветер качает высокие сосны. Дверь открывается, и входят капитан, мой отец и мать Шелеста.
- Вот они, ваши детки, - усмехается капитан, обращаясь к ним. Я смотрю в окно и представляю себя сейчас в этом лесу: тихо-тихо, только сосны скрипят на ветру, под ногами мягкая, словно уставшая от лета, трава и где-то высоко перекликаются птицы. Никаких кабинетов, никаких проблем, никаких ментов, никакого «белого» - ничего.
- Ну что, Владимир Иванович, я вам общую картину обрисовал, - говорит капитан моему отцу, - вот Татьяна Михайловна, - он показывает на мать Шелеста, - уже приняла правильное решение, вернее сын ее, лоботряс, все сам правильно понял. А ваш… Вон, даже не смотрит на вас.
Я поворачиваю голову и смотрю на них. Все, даже Шелест, смотрят на меня осуждающе. Я отворачиваюсь.
- Ничего, Алексей Владимирович, - говорит мой отец, - мы с ним дома побеседуем. Пойдемте с вами поговорим.
- Да, пойдемте, только секундочку, - отвечает капитан и поворачивается к тете Тане: - Татьяна Михайловна, можете забирать сына и уходить. Спасибо вам, до свидания.
- Не за что. До свидания, - она и Шелест выходят из комнаты. За все это время Шелест не сказал ни слова. Отец с капитаном тоже уходят. Остаюсь только я и сержант.
Я сижу за столом и рассматриваю свои ногти. В открытую форточку слышно, как шумит лес. Значит, мать Шелеста, просто принесла деньги, отдала их капитану – и Шелест свободен. Замечательно. Похоже, у него была довольно приличная заначка на черный день. Или копил на что-то. Скорее всего, копил. Так, с него взяли, косарь. Интересно, сколько с меня возьмут?
- На полторы штуки твой папа попал, - словно угадав мои мысли, говорит сержант, все так же стоящий у дверей. Я даже не смотрю на него.
Полторы штуки. Не хило. Я думаю о том, как сегодня вечером капитан придет домой и скажет жене, показывая деньги: вот, мол, дескать, двух лохов сегодня с Гришкой взяли, развели, теперь хорошо поживем. Жена, наверно, очень обрадуется, детям, небось, подарки купят какие-нибудь. А меня дома сегодня вечером, вероятно, тихо линчуют, а потом заставят лечиться. Уж попали, блин, так попали. Больше всего меня бесит моя неспособность хоть как-нибудь повлиять на ход событий. Я ничего не могу сделать, могу лишь спокойно наблюдать за тем, как вершится моя судьба. Ненавижу жизнь! Я с силой бью кулаками по столу, так что в руках появляется ноющая боль.
- Успокойся, - говорит мне сержант. – Чего теперь-то дергаться…
Это точно. Это он прав на все сто. Дергаться теперь поздновато. Интересно, сколько он получит с нас двоих? Или ему опять скажут, что пока он «молодой», пусть смотрит да учится?
В комнату входят мой отец с капитаном.
- Забирайте свое чадо, - капитан делает широкий жест. У отца бледное лицо. – Надеюсь, вы примите должные меры.
- Насчет этого не беспокойтесь, - цедит отец сквозь зубы. – Вставай, пошли, - приказывает он мне.
- До свидания, товарищ капитан Алексей Владимирович, - говорю я с чувством глубокой благодарности, останавливаясь в дверях.
- Давай, давай, иди, – отвечает он, не поворачиваясь ко мне лицом.
Мы выходим на улицу. Светит яркое солнце, но ветер холодный. Отец дает мне такой сильный подзатыльник, что мне кажется, будто голова раскалывается на части, а внутри стучит набатом Царь-колокол. Мы садимся в его машину и едем домой.

...