Пульс ЛитПрома: последние комментарии

но безнадёжно охуенно.

у Хэма есть рассказ, где малыш приготовился умирать, там тонко разобрано, но светло.

мрачно, бля, вспомнил свою мелкую

Буду счастлива выразить восхищение вашим талантом и остроумием в форме минета

" на фуя, на фуя"

для нуфно!

Только тут уже никто не прицепился бы к рифме.

/где сисьги? в студию!/

А на фуя? Мне думаеццо, што нормальному мужику от виртуальных сисег стока же кайфу, как нормальной бабе - от минета фаллоимитатору!

Может, озяб в прохладе вечерней зари? Может, это нервы – ведь предстоит тяжелый разговор с тобой? Ведь совсем вряд ли, что сказываются принятые ноль семь «Парламента» …

- Ну и где ты шлялся? – спрашиваешь ты.

- Ты хочешь моих откровений? – робко переспрашиваю я.

- Да мне похуй, - равнодушно пожимаешь плечами ты, закуриваешь и смотришь куда-то вдаль, за горизонт.

Мне обидно. Мужа столько не было дома – а тебе похуй? Неужели же между нами всё кончено? Нет, верно ты шутишь и меня пугаешь, как обычно.

- Душа, - говорю я тебе, - на ладони смотри!

Ты смотришь на мои ладони. Они трясутся.

- И? – холодно спрашиваешь ты.

- Душа на ладони, - растерянно повторяю я.

- По-моему, это хуй, - возражаешь ты. – Давненько не видела, уж и забыла как этот девайс выглядит. А что, напоминал кому-то сегодня?

Я стыдливо прикрываю свою душу рукой. Но где-то в глубине просыпается радость – неужто ревнуешь? Значит, я тебе всё-таки небезразличен?

- Ты точно хочешь моих откровений? – кокетливо интересуюсь я.

- Я хочу, чтобы ты не дышал в мою сторону, - отрезаешь ты и отворачиваешься, щелчком отправив окурок за перила балкона.

- Ну вот зачем ты мусоришь, поросёнок, - укоризненно говорю я. – Дворникам же убирать.

Я хочу обнять тебя за плечи, но промахиваюсь и роняю горшок с кактусом.

- На счастье, - глупо улыбаясь, оправдываюсь я.

Ты молчишь, брезгливо пнув беззащитный кактус.

- Дорогая, мы ведь разрушаем свой рай! – настаиваю я.

- Мой рай, когда тебя нет дома. Никто не воняет перегаром.

- Да что ты заладила «перегар» «перегар». Не в перегаре ведь дело, - я пытаюсь заглянуть в твои глаза, но ты отшатываешься и зажимаешь нос рукой.

- Я не могу тебе изменить, - признаюсь я. – И даже не только потому, что нельзя изменить. Я был у доктора. Он сказал, что это импотенция.

Может быть, ты обрадуешься, что теперь я тебе верен навсегда. И мы будем долгими часами безмолвно плакать по ушедшей юности, обильно заливая тоску водкой. Кстати, пора бы накатить полтешок за счастливый конец конца.

Ты действительно радуешься.

- Так, значит, я теперь могу тебе изменить? – спрашиваешь ты. – На полных, так сказать, основаниях?

Сука. У тебя точно кто-то есть. Кто? Васька? Мишка? Оба? Сразу?

- Мы теряем путеводную нить, - говорю я.

- Ты давно её порвал, - говоришь ты таким тоном, что я чувствую себя без вины виноватым. Почему ты постоянно выставляешь всё так, будто причина всех наших бед во мне.

Я закрываю глаза и считаю до десяти. С третьего раза выходит.

Удаётся не заснуть, я поднимаю веки, глядя на блики заката.

- По-моему мы ломаем наши крыла, - говорю я, с ужасом понимая, что всё кончено.

- Крылья, долбоёб, - говоришь ты, снова закуриваешь и, запрокинув голову, выпускаешь дым вверх.

Глядя в небо, которое истово крестится всеми звёздами, глядя на нас.

Твои губы смазкой разбудят:

их найду у себя на еблете -

вот такое скрещение судеб...

сколько раз я просил тебя, сука:

ты б побрила свою пелотку!

ну, вперед тебе будет наука:

щас как кончу тебе я в глотку!

"кавыЫЫЫчечки" у неё.

давай показывай себя всю. с кавычечками со всеми.

То Дмитрий Германович пел,

не приходя в сознание

Стихами бля

То Дмитрий Германович пел,

не приходя в сознание

Стихами бля