Шаги

Автор: сергей неупокоев Когда я был ребенком, отец водил меня гулять в порт, и я любил ходить вдоль причала и мерить шагами корабли. Даже самые большие лайнеры, заходившие в наши воды, были длиной всего в сто шагов, потому что я умел считать только до ста. Тесные шорты, из которых я давно вырос, врезались мне в промежность, и так, шагая и стараясь не сбиться со счета, я получал свои первые сексуальные ощущения.

С тех пор секс и море были неразрывно связаны для меня. Я мечтал заняться сексом на яхте. Или под водой, среди кораллов и ярких, как турецкие конфеты, рыб. Повзрослев, я понял, что у меня нет и никогда не будет денег на такое. Все, что я мог себе позволить, это снять тесную комнатку у старухи, и там, в окружении пыльных ковров и статуэток, довести себя до оргазма при помощи огромного кулака в форме девушки.

Я нравился девушкам, потому что был высоким, статным и улыбчивым. Еще я умел подолгу сдерживать семяизвержение, если во время секса начинал вспоминать о том, как умерла моя мать.

Моя мать умерла, когда мне было шесть, – на полу кухни, подавившись косточкой персика. Отец был рядом, но он не смог спасти ее, потому что не знал, что следует делать. Наверное, он просто похлопал ее по спине, как будто она поперхнулась. Позже, когда санитары переносили мамино тело в спальню, врач «скорой» обнял меня сзади и показал, как правильно давить на диафрагму в таких случаях. Он сказал, что тогда косточка вылетела бы из маминого горла как пуля из духового ружья. Еще он добавил, обращаясь к отцу, что люди ухитряются подавиться самыми странными предметами – вилками, пуговицами, презервативами, а один старик даже подавился вставной челюстью. Отец все это время сидел на стуле и рассматривал свои ладони.

На следующий день он впервые повел меня на прогулку в порт. И там я начал мерить шагами корабли, чтобы хоть чем-то занять свою голову и не думать о том, как мой отец убил мою мать своим бездействием.

Мы с отцом, в общем-то, ладили, хотя и не сошлись ближе, чем позволял широкий кухонный стол. Отец никогда не обнимал меня, и я был этому рад, потому что его ладони всегда казались мне липкими.

Тема маминой смерти не считалась запретной, но мы никогда об этом не говорили. Лишь однажды я сказал отцу, что скучаю по маме, и он купил мне кота. Я его ненавидел. Кота, не отца.

Я беспокойно спал по ночам и часто сталкивал подушку с кровати на пол. Во сне подушка казалась мне омерзительной.

Так прошло четырнадцать лет. За эти годы мало что изменилось. Разве что отец начал лысеть, и чтобы доказать, что его организм все еще способен производить волосы, отрастил эспаньолку. Наш кот состарился и стал все чаще забираться в тумбочки, шкафы и темные углы, готовясь к смерти. А я вырос и стал на голову выше отца.

Я нравился девушкам, но не мог водить их к себе домой, потому что дома всегда был отец со своими штангами, гантелями и боксерскими трусами с мультяшным рисунком.

Когда-то отец был толстым, мягким, и от него пахло пивом, но после смерти матери он стал фанатично заботиться о своем здоровье, как будто компенсируя свою тогдашнюю безграмотность в вопросах физиологии. Теперь он в точности знал, где находится портняжная мышца бедра, чем отличаются аэробные нагрузки от анаэробных, и почему от избытка молочной кислоты начинает колоть в боку. Все металлические детали его тренажеров проржавели от пота. Запах пота въелся в обои и в побелку на потолке. Даже никем не читаные книги, если снять их с полки, пахли отцовским потом сильнее, чем клеем и типографской краской.

Я не мог водить девушек к себе домой, поэтому напрашивался в гости к ним. Еще я осваивал квартиры друзей, съемные квартиры, подъезды, лавки, лифты и туалетные кабинки. Я не знал, что мне нравится больше – сам секс, или возможность побыть вдалеке от дома.

Иногда по вечерам я ходил гулять в порт, но это было совсем не то, что в детстве. Корабли стали меньше, а все удобные подходы к морю теперь занимали рыбаки, загипнотизированные огоньками на концах собственных удочек. Я кормил уток хлебом, смотрел на темную воду и недоумевал, почему люди тонут. Ведь человек как виноградина – на девяносто процентов состоит из воды. Значит, тонут не сами люди, а оставшиеся десять процентов, и эти десять процентов тянут ко дну все остальное. То же и со смертью в целом. Крошечный холестериновый тромб, вирус или косточка персика действуют как прикованная к ноге гиря.

Наш старый кот собирался умирать почти каждый день. Как-то он забрался на шкаф, под самый потолок, и провел там несколько часов, но смерть все не шла. Он так ослабел от ожидания, что не сумел слезть сам, и стал кричать как раненый дельфин.

Снимая кота, я заметил на шкафу пыльную коробку из-под обуви, крест накрест перевязанную шпагатом. Я достал ее и открыл. Внутри лежала пачка черно-белых фотографий, на которых были запечатлены моя мать с каким-то мужчиной. Мать выглядела очень молодой – наверное, снимки были сделаны еще до моего рождения. Мужчина был высоким, статным и улыбчивым. На одном из снимков он был обнажен по пояс, и были видны кубики на его прессе, разделенном дорожкой редких черных волос. У мужчины была бородка, какие теперь называют эспаньолками. Его лицо казалось знакомым и незнакомым одновременно.

Еще в коробке лежал замшевый мешочек, в каких продают ювелирные украшения. Я запустил в него пальцы и выудил тонкую, потускневшую серебряную цепочку. На цепочке болталась косточка персика с аккуратно просверленным отверстием. От косточки неприятно пахло. Кажется, она сгнила изнутри, но со временем даже запах гнили рассеялся, и остался лишь едва уловимый душок лежалых специй.

Косточка раскачивалась у меня перед глазами как медальон гипнотизера. Я смотрел на нее и не мог собрать мысли вместе. Я уложил содержимое коробки обратно и вернул ее на шкаф.

А несколько дней спустя мне удалось свести вместе секс и море – две составляющие одной мечты.

Это случилось на пляжной вечеринке, где все были полуобнажены и пили коктейли из половинок кокосовой скорлупы. Я познакомился с девушкой, которая была одета как японский фрик – в балетную пачку, чешки и кожаную куртку. Мы танцевали быстрые танцы, а во время медленных, когда остальная публика сходилась в клинче, шли в бар и пили какую-то белесую дрянь, цветом напоминавшую сперму и протеиновые коктейли моего отца. Позже, когда парочки стали разбредаться по темному пляжу, мы нашли удобное место у самой буны, и тут выяснилось, что под курткой у девушки совсем не было грудей – только коричневые соски, затвердевшие на влажной после танцпола коже. Мы целовались, я раскрыл ее пизду двумя пальцами. По черному небу над нашими головами скользили расплывчатые пятна света.

– НЛО, – сказал я.

Девушка рассмеялась и сказала, что это светомузыка отбрасывает лучи на облака. А потом добавила, что нам совсем не обязательно разговаривать. Она протерла мои потные гениталии гигиенической салфеткой, которая нашлась в бездонных карманах ее куртки, раскатала презерватив и взяла мой член в рот. Я откинулся на остывшую гальку и стал слушать, как волны разбиваются о берег. Я подумал, что девушка может запросто подавиться соскользнувшим презервативом, стоит моему члену слегка обмякнуть. Я почти хотел этого. Тогда бы я смог спасти ее, надавив на диафрагму так, как научил меня тот врач «скорой».

Девушка уселась на меня сверху.

И тут мое бинарное оружие – секс и море – сработало. Я как будто протрезвел после четырнадцати лет запоя.

Мысли стали простыми и четкими, как реплики в комиксах. Даже лучи НЛО замерли в ночном небе.

Посторонние люди всегда отмечали, что я не похож на отца. Они говорили, что я пошел в мать, потому что никогда ее не видели. Легко валить все на мертвых.

На самом деле я не был похож на мать – я был похож на незнакомого мужчину с тех черно-белых фотографий.

Девушка двигалась все быстрее, заставляя меня ощущать спиной каждый камешек пляжа.

И тут я отчетливо увидел это. Что-то вроде видения. Как много лет назад мой отец находит эти фотографии. Как он просматривает их одну за другой, вглядываясь в лицо незнакомого мужчины. Как он понимает то же, что понял я. Как он сидит на стуле и рассматривает свои ладони. Как он идет и душит мою спящую мать подушкой, а потом ест персик и запихивает косточку ей в горло. Или другой вариант: сначала он ест персик, а уже потом идет и душит мою мать подушкой.

Вот почему его ладони всегда казались мне липкими – сок персика въелся в них, как кровь в руки Макбета. И вот почему во сне я так часто сталкиваю подушку на пол.

Этот пляжный секс длился не больше пяти минут, но мне показалось, что он растянулся на годы – что я заново прожил всю свою жизнь, но уже по-другому.

Как будто раньше я сидел слишком близко к экрану телевизора и видел только красные, синие и зеленые точки, – и вот теперь отодвинулся и разглядел картинку.

Я оттолкнул девушку от себя.

Я взобрался на буну и пошагал к самому ее краю – позеленевшему и скользкому от водорослей. Пахнущий йодом ветер охлаждал мой лоб. Я сорвал презерватив и стал дрочить, глядя на волны и стараясь двигаться в одном ритме с ними. Я надеялся, что это поможет развязать узел у меня в животе.

Девушка что-то кричала мне с берега, но я не оборачивался. Она сделала свое дело.

Что за извращенное чувство юмора заставило моего отца истязать себя на тренажерах? Качать кубики? Отращивать эспаньолку? Он сознательно превратил себя в пародию на моего настоящего отца.

– ТЫ ИДИОТ! – кричала девушка.

Он хранил косточку персика, как охотничий трофей. Как дикари хранят зубы и отрубленные пальцы – напоминание о славной победе над врагом. И он специально положил косточку персика рядом с фотографиями, чтобы нейтрализовать их действие.

Я кончил в воду. Я подумал, что теперь мои сперматозоиды обречены бороздить целое море в поисках яйцеклетки.

Море представлялось мне концентрированным раствором моей собственной ненависти. Я так долго стравливал в него свои черные мысли, что оно стало едким как аккумуляторная кислота.

Остаток ночи и весь следующий день я бродил по городу, глядя себе под ноги. Пару раз я проходил мимо порта, но не решался заглянуть внутрь – боялся, что тогда не выдержу и расплачусь.

Вечером я вернулся домой. Отцовские ботинки стояли в коридоре. В них, как моллюски в раковинах, свернулись грязные носки. Отец был в «спортзале» – возился с железом. Я понял это, едва переступив порог, потому что вся квартира пульсировала от его шумных выдохов.

Не разуваясь, я вошел к нему. Отец лежал на скрипучем лежаке с соляными разводами на обивке. Он поднимал штангу – восемьдесят кило, не меньше. Пот стекал по его раскрасневшемуся лицу, задерживаясь на бровях и волосках эспаньолки.

– Три, – сказал он на выдохе, делая очередной подъем.

Наш старый кот, который когда-то был призван заменить мне мать, подошел и потерся о мои ноги. Я наклонился и погладил его – впервые за много лет.

(четыре)

Я знал, что отец всегда делает по восемь подъемов за подход, подбирая вес таким образом, чтобы последний подъем давался ему из последних сил. В журналах четырнадцатилетней давности писали, что это оптимальный способ наращивания

(пять)

мышечной массы.

Я ждал, когда отец станет делать последний – восьмой – подъем. Когда его руки задрожат от напряжения. Когда

(шшесть)

его лицо перекосит гримаса, а воздух со свистом выйдет из легких. И когда это случилось, я

(сссемь)

поднял кота за шкирку

(фффссс…)

и бросил отцу в лицо.

Обезумевший кот отскочил в сторону.

Отец вскрикнул и уронил штангу себе на грудь. Я перекинул одну ногу через отца и сел на него верхом, чтобы не дать ему соскользнуть с лежака. Локтями я надавил на гриф штанги, чтобы она скатилась ему на горло. Отец пытался оттолкнуть штангу. Я навалился на нее всем телом. Отец был гораздо сильнее меня, но сейчас он был измотан, а на моей стороне была гравитация. Отец захрипел. Его глаза вылезли из орбит, как выдувается яичный белок, если при варке лопнула скорлупа.

Отец пытался что-то сказать, но не мог – на губах возникали и лопались пузырьки слюны. Наконец, он затих. Царапины от кошачьих когтей на его лбу сочились кровью. Я где-то читал, что даже после смерти, когда сердце уже не бьется, мелкие ранки какое-то время продолжают кровоточить.

Я отпустил штангу – одна сторона перевесила, и блестящий хромированный гриф проехал по отцовской шее, заставив его голову чуть повернуться. Что-то хрустнуло. Ржавые блины лязгнули об пол. Я встал. Ноги дрожали. Кот зажался в угол и вопросительно смотрел на меня.

Наверное, у меня потемнело в глазах, потому что мне вдруг показалось, что сейчас ночь, и я стою на скользком от водорослей краю буны, и вот-вот упаду в воду. Это быстро прошло.

Выходя из комнаты, я обернулся, чтобы еще раз взглянуть на отца. Под его боксерскими трусами с мультяшным рисунком топорщился вставший член. Я где-то читал, что… Неважно.

Коробка из-под обуви все еще стояла на шкафе. Фотографии были на месте, там же была и косточка на цепочке. Я долго смотрел на нее, размышляя, стоит ли запихнуть ее отцу в горло. Решил, что не стоит.

Я надел цепочку на шею и спрятал косточку под футболкой. Потом взял верхнюю фотографию в пачке и разорвал ее так, чтобы лицо моего настоящего отца невозможно было восстановить. Я рвал фотографии, одну за другой, и бросал клочки обратно в коробку.

Я не собирался искать этого человека. Он не имеет никакого отношения к этой истории.