Понедельник. Амок.

Автор: не жрет животных, падаль Есть любопытное психическое заболевание, наблюдающееся у жителей Малайских островов – называется «амок». Выражается в приступообразном нарушении сознания, возникающем внезапно или после краткого периода расстройства настроения. Больной пускается бежать, бессмысленно уничтожая всё встречающееся на пути. По окончании приступа воспоминание о случившемся крайне смутное или вовсе отсутствует

Щелчок в замочной скважине закрывающейся за тобой двери самый печальный звук, который мне когда-либо доводилось слышать по понедельникам. Все. Хоть и условно, но весьма ощутимо, перерезается дорога назад – это значит, что время пришло. Там за захлопнутой впопыхах дверью остался аромат разведенного самому себе растворимого кофе, стандартный, как набор его насквозь химических составляющих, персиковый оттенок смуглой кожи жены, с не смывшимся за ночь миндальным ароматом одного из ее бесконечных кремов. Полураскрытые в утреннем расставании глаза полны нежности и желания поскорее избавиться от моего суетливого присутствия и вернуться ко сну между согретых комков одеял. Плевать, утром я вижу в них нежность – вижу или, по крайней мере, пытаюсь разглядеть. Шаг за шагом, чем дальше я удаляюсь стуком каблуков по выложенной плиткой лестничной клетке, тем меньше остается ощущения тишины и теплого дыхания на порезанной во время безалаберного бритья шее. Я ухожу, когда все еще спят, моя понедельничная трагедия по обыкновению разворачивается без свидетелей. Я целую дочь, боясь разбудить ее запахом своего одеколона, который так неприятно обжигает кожу, аккуратно накрываю ее одеялом и завидую ее малолетней беззаботности. Ритуал.

Мгновения, когда жена, торопливо поворачивает за мной ключ в двери, заменяют мне сцены прощания. Хотел ли этого я? Уже не уверен. Но сейчас вопрос не в этом, проблема в том, что сегодня понедельник.

Шум разбуженного как будто резким ударом, так слабо просачивающийся сквозь приоткрытые окна и форточки, сейчас готов оглушить, сбить с ног, раздавить. Холодный осенний ветер срывает и уносит последние ощущения дома с тела, выбивая аромат моих домашних резкими порывами так, как выбивают зимой ковры на снегу. Закутываясь в полы пиджака, я стискиваю стучащие зубы, теряя драгоценное ощущение спокойствия, которое так необходимо в только предстоящем мне общественном транспорте.

Трамвай. Метро. Никакой разницы. Хлынувшие на меня остатки в беспамятстве изорванного сна «принеси воды, закрой окно», настигаю меня здесь, висящего на поручне. Веки тяжелея, мешают с прежней ловкостью уворачиваться от других пассажиров всенепременно пробирающихся вдоль салона к одним им ведомым целям. Дремотное состояние приливами заставляет неистово кружится картины выхваченные взглядам и сохраняющиеся в глазах, даже тогда, когда они уже в бессилии закрыты. В этот момент так неприятно получать удары локтями в области ребер. Блять, как же вы заебали! Куда нахуй вы лезете? Гребанные школьники, хлынувшие в автобусы, троллейбусы и трамваи одновременно с началом учебного года, настойчиво намекают на то, что демографический кризис – беспезды гигантский обман.

Безликий человек за моей спиной, явно выбрал лучшую диспозицию для себя и своей задницы, облокотившись на меня, и переместив весь вес своего тела на мое, едва держащиеся на ногах. Запах дешевого одеколона, смешанный с перегаром подступает уже почти забытым завтраком к горлу. Что ж ты за мудак? Внезапно понимаю, что сказал это вслух. То же самое, как с щелчком замочной скважины – пездец, дороги назад нет. Разворачиваюсь и вижу в налитых злобой и вчерашними алкогольными возлияниями глазах ниибацца удивление – типа, как же так, схуя ли? Как можно, любезный? И, наконец, «за что?». Спонтанная грубость иногда бывает до предела красноречивой, недоумевающее ебало напротив судорожно напрягает все центры головного мозга, ответственные за представления о тотальном холокосте. Когда регулярно во время променадов до работы и с нее, получаешь от незадачливых спутников всевозможные тычки, для человека более менее интеллигентного и желающего избежать эскалации насилия любой ценой единственным выходом для агрессии являются мечты об этнических чистках, праве на ликвидацию подобных уепков, лицензии на убийство, а также о суде Линча.

Почему-то сегодня я даже рад, что не ношу с собой портфель, бумажек и прочей хуйни, а карманы брюк вечно распирает от ключей, зажигалок и сигаретных пачек. Ф пезду гармонию, зато руки свободны. Особо не вступая в прения, а лишь упомянув о некоторых моих подозрениях касательно темного прошлого его мамаши, а также ближайших родственников, кивком уебываю лбом ему в переносицу. Галстуку – форменный пиздец, рубашке, собственно тоже. Однако, какой эффектный дебют. Пока я раздумываю о последствиях удачно проведенного приема для своего лба, подмечаю некое шевеление в той области, где недавно довольно ухмылялся супостат – не иначе, пидорок готовит контратаку. А вот тебе хуй, дружище, зря ты так разнервничался – я вознамерился довести дело до конца. Толкаю ногой в живот, отчего воспаривший оппонент, цепляя по дороге в момент онемевших свидетелей и сочувствующих, валится на пол, изрыгая проклятия а также пары выпитого вчера спиртного. Тело оседает на внезапно опустевшее сидение под ним – разумеется, если не хочешь перемазаться с утра в чужой или своей крови, лучше по-быстрому съебнуть подальше от подобных происшествий. Я хорошо понимаю и даже разделяю подобную реакцию. Дальше происходит самая что ни на есть физкультура и акробатика. Хуле, хуже уже не будет. А уже эту жертву у меня никто теперь не отнимет. Отчего-то, когда я хочу что-нибудь разрушить или когда обнаруживаю причины своей лютой ненависти к другим представителям человечества, корень зла я вижу в лицах людей – в их выражении, совокупности черт, строении лица, ассиметрии и прочем. Именно этим объясняется мое повышенное внимание к ударам в область расплывающейся кровавой пеной рожи. В лучших традициях спонтанных налетов хулиганствующих молодчиков на представителей якобы враждебных национальных диаспор, я, повиснув на перекладине, отталкиваюсь от земли и ногами уебываю едва приходящего в себя соперника. Яркий финал, ничего не скажешь, наконец-то каблуки моих ботинок, одолевающие своим стуком по офисному полу, обрели прикладное значение. Серия из нескольких ударов уже слабеющих рук довершает начатое – и вот мою жертву уже не узнать: съехавшая на пол куча бесполезного мяса, изредка подающая стонущие сигналы гортанными звуками, неспособная к сопротивлению, а значит и не представляющая никакого интереса, включая спортивный. Разворачиваясь, я с хрустом наступаю на стелющуюся по грязному полу ладонь и пальцы потерпевшего, ставя тем самым победную точку в кратком, но чрезвычайно насыщенном бою. Я б еще конечно буквой «Z» расписался бы, но побоялся банальностей.

Опоздание на работу, можно воспринимать как личную трагедию, особенно такому сценарию способствует установленный руководством режим строжайших табу и система неумолимых штрафных санкций. Однако, сегодня для меня опоздание – лишь причина для серьезного разговора с этим самым руководством о причинах несправедливого гнета и контрсоциалистических репрессий, а также о не менее важных причинах нежелания отпустить меня в долгожданный отпуск на курортах черноморского края. У меня очень деловой настрой, я так сказать сегодня в настроении внести конструктивное зерно в наш затянувшийся в силу иерархических барьеров диалог. Не желая разбазаривать этот самый настрой на приветственные процедуры, я следую прямиком к месту публичной экзекуции, где уже дожидаются своей участи другие опоздавшие, менее наглые и не позволяющие себе часовых отсутствий на рабочем месте. В приемной уже довольно много народу, что вполне объяснимо – понедельник все-таки. Кто-то обнаруживает в себе симптомы хронического алкоголизма, наливая себе из графина воду в граненый стакан и заполняя помещение звоном стекла, кто-то просто любитель поспать, а кто-то не может остановится в погоне за ощущениями пленительного очарования ночного города, наконец, некоторые просто приболели, но не обзавелись подтверждающими это документами. Я прикидываю насколько уважительной может такая причина опоздания, как «бил ебало очередному быдлу, а потом стеснялся ехать в том же трамвае и предпочел пешую прогулку». Вряд ли, конечно, я и сам понимаю. Поэтому не утруждаю себя церемониями и вопреки крикам и упирательствам самой тупой секретарши на свете, Катеньки (вовсю дающую ночальнегу, но в хуй шлющую всех его приспешников, включая меня, отказывающую в сожительстве по причине его малой перспективности для ее бюджета) врываюсь в кабинет Самого. Видимо, полноразмерные, во всю грудь следы крови на рубашке галстуке, а также на руках, являются для Катеньки и ее куриного мозга, литых сисек и упругой задницы серьезным аргументом, а посему серьезного сопротивления я опять же не встречаю – жизнь иногда кажется совсем простой и прямолинейной.

Раскрытая дверь в кабинет начальнега обрывает немалоинтересную беседу нашего доблестного ордена Ленина руководителя с моим коллегой из соседнего отдела. Видимо, в момент моего пришествия начальство намеревалось перейти от предварительных ласк к основным, а посему мое внезапное появление вызвало сначала некоторое замешательство в стане противника, а затем и вовсе спонтанный взрыв непарламентарной лексики. И это он мне? Это ж надо так? ишь как заворачивает, а всего лишь торопился на очную ставку с совестью, которую этот пидор устраивает нам тут каждое утро, взывая к глубоко моральным правилам сосуществования в гуманном сообществе работников. Предполагалось, что выслушав речь начальника до конца я должен был обратиться в горстку пепла и развеяться тут же по углам просторного кабинета. Именно этим я склонен, объяснять установившуюся после пламенного пассажа тишину в кабинете. Этой паузой я воспользовался для того, чтобы вскочить на длинный стол руководителя, и взяв низкий старт под прицелом его округляющихся глаз, набрать приличную скорость, расшвыривая ногами всевозможные важные беспезды бумаги. Хорошо разбежавшись, я с навыками профессионального футболиста, уебал ногой в челюсть руководителя, которая как раз удачно приоткрылась в снедающем его удивлении. Удар получился ахуительным – в девятку, мне даже удалось проследить полет нескольких белоснежных зубов по параболической траектории. Пробив пенальти, я с видом победителя спустился со стола и присел на его край, чтобы повнимательнее рассмотреть характер нанесенных мной повреждений. Однако, мой начальнег, ошибочно уразумев, что на этом пьесе конец, потянулся в шкафчик письменного стола, где я, собственно и прищемил его руку, стремительным ударом по ручке. Что же тебя там влекло, паскуда, чем ты хотел спастись… ага, за пистолетиком тянулся, хотел выстрелить в меня, самооборона-стайл и ниибет ничто. Я, очень оскорбленный подобной предательской выходкой, извлек пистолет из письменного стола, покрутил его в руке, снял с предохранителя и стал водить его дулом по трясущимся, как желе щекам своего борова-руководителя. Сейчас мне хотелось поговорить.

Расхаживая из стороны в сторону из конца в конец, и подмечая в разных углах комнаты лежащие то тут то там зубы, я рассуждал о вселенской несправедливости того, как мне не желают предоставить законный отпуск, заставляя подыхать на работе за мизерную зарплату. Директор, попытался было возразить, но раскрыв рот в этой попытке, дал мне обнаружит в своей пасти несколько целых передних зубов, чем совершил непростительную ошибку. Разумеется, такую оплошность надо исправить, чем я и занялся, выдалбливая в его деснах ровненькие отверстия телефонной трубкой. Покончив с санацией начальственного рта, я подумал о тщетности нашего диалога и стал было уже размышлять над возможными сценариями продолжения, как этот падонаг начал что-то шептать, понять что он бурчит, было совершенно невозможно, но по злобному выражению крысиных глаз, тонущих в сальных бровях и мешках под веками, я понял, что речь он завел о том, как в дальнейшем намеревается меня выебать. Решение родилось само собой. Продолжать разговор мне не хотелось, а оставлять пидора в живых не хотелось, поэтому я выстрелил ему в легкое. Струя крови, пополам с пеной его слюней стала моим лавровым венком. Говорят, этот человек, любил поебать наших коллег мужского пола, случайно провинившихся перед ним и убоявшихся возмездия от того согласных на унижение. Что ж, пришло время ему ощутить все силу мужской плоти. Пуля не прошла навылет и застряла на выходе, отчего кровь из раны текла все быстрее, а начальник хрипел все громче, если бы я хотел его спасти – я бы заткнул рану какой-нибудь затычкой, например, наспех сделанной из носового платка. Но спасение утопающих не входило в мои планы, я лишь планировал буквально выебать гандона. Таким образом, применение новому отверстию на его теле долго искать не пришлось.

Чуть не разорвав суку на куски своими стремительными фрикциями, я достал член из его раны, запустив поток его крови с новой силой. Я подумал, что кончить в его беззубый рот будет не слишком гигиенично, к тому же вид пены отхаркиваемой им вместе с кровавым кашлем, не располагал меня к эротическим фантазиям. Поэтому я лишь вытер свой окровавленный член его рубашкой, заправил его в штаны, а затем, пнул булькающее в предсмертной агонии тело, так что оно завалилось на спину вместе с креслом, где и замолкло спустя минуту.

Однако, организм требовал разрядки, подавлять эрекцию мне не хотелось, тем более, что на выходе из кабинета руководителя меня ожидала пусть и слегка побледневшая, но все же красивая (вот стерва!) секретарша Катенька, которой сегодня явно предстояло узнать мою истинную сущность. Она, бедняжка, ожидала увидеть своего распрекрасного толстобрюхого ухажера, выставляющего жалкого меня из кабинета, а увидела меня шествующего с видом победителя, отчего от ее глаз немедленно разбежались в разные стороны почерневшие от туши стрелы слез. Она было дернулась убежать и даже выскочила из-за стола, но я успел придать ей дополнительное ускорение аккуратным толчком, от которого она споткнулась и влетела в стену приемной, немедленно потеряв и без того зыбкое сознание.

В приемной по-прежнему толпились провинившиеся коллеги, которые учуяв революционные настроения в коллективе, не пожелали расходится, а ожидали трагической развязки очередного бунта. Некоторые, подбадривали меня и давали советы по наилучшему расположению бессознательного тела Катеньки на ее же рабочем столе. С помощью двоих внезапно примкнувших ко мне соратников по незримой борьбе, нам удалось зафиксировать секретаршу на столе при помощи толстенного скотча. Разумеется, помощь коллег была не безвозмездной, их усердие объяснялось прозаическим желанием совокупится с Катенькой, уступив право первой ночи мне. Я не стал возражать, как новоявленный вожак я не гнушался подачками своре своих братьев по оружию.

Катенька пришла в себя, когда ей лучше было этого не делать: в этот момент я, грязно ругаясь, стачивал свой член в кровь об ее сухую пезденку, пытаясь понять, а не лучше ли будет предпочесть анальное соитие. Видимо, Катенька, очень испугалась, когда поняла причину моих нервных движений между ее раскинутых ног, однако физиология взяла свое, и вскоре тело секретарши стало даваться мне значительно с меньшими трудозатратами. Когда, сучка, устав драть глотку в бесполезных криках (мои коллеги взяли на себя труд по обеспечению обороноспособности двери в приемную, а также звукоизоляцию нашей оргии) начала получать похотливое удовольствие от происходящего с ней, я готовился завершить свой крестовый поход. Положившись на ее порядочность, я кончил в нее, а когда она перестала стонать, услышал из ее губ: «поцелуй меня». Я ахуел.

- поцелуй меня…
- поцелуй меня, папа

Дочь едва, открыла ясные глазки влажные после сна и улыбнулась мне, завязывающему галстук у зеркала. Я подошел к ней, наклонился и поцеловал ее в румяную мягкую щечку – она закрыла глаза и по-моему снова уснула. Понедельник – пора выходить, чтобы ни в коем случае не опоздать на работу, ведь у нас за опоздания принято строго штрафовать.
__________________________________________
не жрите жывотных - они вас тоже не любят