Алиби

Автор: НевозможнаЯ Священик был тучен, потен и по-обыкновению лыс:
- Покайся, сын мой, - ласково вытолкнул он с языка влажной губой свои пустые давно заученные слова. Фраза, мягкая и болезненная, словно выстрел в литсо, вмиг нарушила весь его сублимированный анабиоз, заставив трепетную душу взбрыкнуть и вывалитса обратно в суровый кошмар последних дней.
Рудольфа Фейербахера подняли с постели в тот славный ранний час, когда питух ещё только полощет своё лужоное горло, хорохоритса и чистит пёрышки на пощипаной гузке, чтобы при полном при параде протрубить сонливому миру о наступлении нового дня. Голова Рудольфа мирно покоилась под необъятной левой грудью фрау Фейербахер, литсом он ласково тыкалса в её пушыстую, пахнущую здоровой и работящей женщиной, подмышку и смотрел чудесный сон, в котором были и красное, тягучее пиво, бьющее пенной рекой, и сальные пьяные песни свинорылых собутыльников, и даже заголённые мясистые прелести красотки Ханны-Полторы Ноги. Глухой стук в дверь заставил Рудольфа убрать свою влажную, трясущщуюся в предвкушении плотоядной радости короткопалую руку с необъятного зада чертовки Ханны, разлепить наглухо захлопнутые сном глаза, тяжело поднять слежавшееся тело с кровати и мелкими шажками засеменить к двери, сотрясая предрассветный спёртый ото сна комнатный воздух мягким волосатым жывотом.
В дверях грозно хмурили суровые литса двое совсем юных солдат. Позади них седой и сморшенный литсом судебный пристав тихо бранилса оттирая с замшевой синей туфли нежносерый куриный помёт. Рукой он держал за ногу тело какой-то абсолютно голой девки, шеяя которой была вывернута назат, посему литса в ней было Роберту не разобрать, несмотря на то, что общий ракурс девичьеё мёртвой тушки был ему несомненно знаком.
- Вашых рук дело? Собирайтесь, Херр Фейербахер, вы арестованы, - скривился холодной улыбкой пристав, заглядывая через плечи статных солдат ему в глаза, - С собой ничего не берите. Все равно не понадобитса.
Рудольф часто часто заморгал красными ото сна глазами, с резким звуком усугубил чистый утренний воздух и тяжело качнувшысь упал назад затылком.
***
- Покайся же, самому полегче станет, - бубнил своё священник, стараясь побыстрее закончить своё дело. Рудольф показал ему руку, сжимавшую его хуй - ногтей на пальцах не было.
Кожа свисала с них лохмотьями, кровавые струпяные пятна напомнили священику о страданиях Иисуса, он взбледнул и несколько раз судорожно сглотнул сиплым горлом.
Рудольфа пытали вполне качественно: поначалу инквизиторы постращали его одним только видом Железной Девы, предъявив её во всей красе, а поскольку он продолжал упорствовать, то его вполне профессионально подвесили на дыбе, ловко надели Испанский Сапожок и по одному повыдёргивали ногти.
После чего Херр Фейербахер три раза признавалса в содеянном, также три раза истошно кричал о своей невиновности и наконец, обессиленный, потерял всяческое сознание и был кинут в камеру до суда. Суд над ним назначили утром следующего дня.
***
- Рудольф Фейербахер, именем Господа Нашего, признаёте ли вы себя виновным в совершении изнасилования и последущего жестокого убийства девы Брунгильды Суккермахер, 19ти лет, совершонное 29 июля сего, одна тысяча шестьсот пятьдесят третьего, года от рождества Христова, тело которой было найдено в кустах черёмухи близ вашего дома? - напевно вопросил его председатель суда, господин Хуго Обергрейпфруттен.
- Нет, Ваша Честь, - вымученно ответил Рудольф, стараясь не шевелить горящим болью телом.
- Имеете ли вы, может, какое-либо алиби, Херр Фейербахер? - криво усмехнулся господин Хуго, в голове которого уже вполне созрел обвинительный вердикт.
- Нет, но я же говорил вам уже, что это не я, это не мог быть я, потому что... потому что не мог! Ну как же это мог быть я, когда я не могу, да! да! я не могу им быть, поэтому всё, что вы тут утверждаете - это всё никак не я! Не Я!
Не мог я! Ну не мог, поверьте! Это не Я! Не Я! Ну не я это!
- Тише, тише, Херр Фейербахер, вы нам много чего наговорили за эти дни... что это вы, а вроде бы как и не вы, а потом снова вы и уже совсем окончательно не вы. У меня к вам есть один последний вопрос: Если это сделали вы и в тоже время - совсем и не вы, то кто, кто же тогда, ответте мне, сделал-то это? Кто? - хитро и всёпонимающе прищюрился Обергрейпфруттен.
Присутствующие гулко загудели: да он это, он, кто же ещё-то, йопта?
- Всё! С болью в сердце выношу вердикт суда, - резво поднялся с места господин Хуго, размахивая спаниэлевыми ушами парика, - Херр Рудольф Фейербахер, на основании собственных противоречивых признаний, являетса по нашему мнению несомненно виновыным в зверском изнасиловании и не менее зверском убийстве девы Брунгильды Суккермахер и приговариваетса к смертной казни через повешение, причом немедленно. Члены суда: Херр тыр-пыр...минтц и Херр дыр-быр...лентваген, председатель: Херр Оберу... Обергру...одним словом, я. Палач, можно начинать!
- Погодите, погодите, Ваша Честь! Вы никак не можете меня повесить!
Не имеете такого права! Бляди, бляди вы все - вот так запросто вздёрнуть совершенно невиновного человека, за глаза обвинив его в изнасиловании этой Сук.. этой суки, как там её дальше? Но сто хуйов вам в ваш парик, Херр Обергрейпфруттен, да-да, именно так, потому что у меня есть одна такая штука... - Рудольф рукой полез к себе в штаны и достал член наружу, - вот он, дамы и господа, вот эта штука, которую я проклинал, которую я постоянно ругал, мял, бил, всячески издивался над ней по-разному, но теперь я благодарен ей, ему, то есть хую моему, потому что именно он, родной мой, сейчас спасёт меня от петли. Всё дело в том, друзья, что он - не-ра-бо-та-ет! Да, бляди, он не стоит! Ха-ха! Он у меня совсем не может выполнять своего прямого назначения, следовательно, он, то есть я, то есть мы с ним совершенно не могли изнасиловать ту сукербрюкву, или как там её ещё, ха-ха! Вот смотрите все - висит! Как вист-то, а? Висит же, красавец, не стоит. И не встанет, ни за что он не встанет! А кто не верит мне, пожалуйста, может подойти, всласть потрясти его и лично сам удостоверитса, и даже отсасать, я тоже буду не против. Господин Обергрейпфруттен, прошу вас! Прошу-прошу!
Приссутствующие всколыхнулись.
- Но как же тогда твои рассказы о пятистах бабах, которых ты трахнул за последние пять дней? - удивлённообиженно просипел дружок и собутыльник Рудольфа олигофреничный Ганс-Кишок.
- Ну прости мне, друг. Спиздел я тебе.
- Ах ты тварь, - заорала фрау Фейербахер, - ну ты получишь у меня дома. Да какой же ты импотент, когда у нас с тобой...это...ну это...
- Ты уж прости меня, мать - это я пальцем тебя, сталобыть.
- Пальцем? И этих пятьсот ты тоже пальцем? - забилась в истерике фрау Фейербахер и мощно изверглась округлыми слезами, - Сволочь, какя же ты сволочь, Рудик.
- Тем немение, дорогие мои, вердикт вынесен, посему казнь состоитса при любом раскладе, - торжественно прервал всех господин Хуго Обергрейпфруттен, - давайте уже вешать его, ужынать давно пора.
Рудольф перестал трясти свой грустный хуй и замер, сжимая вялый член лишонной ногтей пятернёй.
- Но веть, вы же видите, вы сами всё видите, господин Обергру... Херр Хуго, как же так, ведь я... ведь он... ведь не стоит же... - Рудольф упал на колени, весь сник и затих.
- Стоит - не стоит, хватит время тянуть. Значит, пусть он быстренько у нас сейчас покаетса и давайте его уже повесим наконец!
- Покайса, сын мой, пока не поздно! - потный священник теребил его за рубаху.
- Вешайте, вешайте, видит Бог - не виноват я и вот, вот Его знамение! - встрепенулса Рудольф и вялый член вновь задёргалса в его руке.
Палач скоренько накинул на него тугую петлю, мелко перекрестилса и, ловко сплюнув в первый ряд зрителей, пинком выбил из под Рудольфа скамью.
- Эх-ма! - вздрогнула толпа, а Рудольф резко обвиснув, засучил ножками и завертелса вокруг своей оси. Обернувшысь ровно восемь раз, его тело наконец остановилось, замерло, слегка покачиваясь. Член Херра Рудольфа вяло кивнул, затем ещё, и вот он уже распрямился и встал во весь свой рост, как штык, как палец, обвинительно указующий на Херра Хуго.
Господин Обергрейпфруттен тяжело и устало выдохнул и, не отводя глаз от торчащего ему в литсо члена, бросил куда-то в толпу: А ведь правосудие, что ни говори, не обманешь, правосудие не наебёшь, так то, дорогие мои. Так то.