Пастораль

Автор: Танин Глюк Танин Глюк
Пастораль

В середине сентября Мефодьич, как всегда, собрался на дальнее болото за клюквой. В тайге он любил ходить именно в это время – клеща уже нет, да и гнус не тот, особенно в хорошую, солнечную и сухую погоду. Как сегодня вот. Так что взял Мефодьич короб под ягоду, клюку длинную (на болоте-то всяко может быть) и попиздовал бодренько на промысел. Под ногами сухо поскрипывал белый мох, нагретые последним осенним солнышком сосны издавали приятный запах смолы, трепетали красные осины, пахло грибами. На душе было покойно и радостно.

Километрах в десяти от деревни Мефодьич собрался перекурить и повернул с просеки к полянке, на которой лежало удобное поваленное дерево. Однако полянка оказалась занята: на ней стоял навороченный джип, курился костерок, а перед ним… прямо на земле, привязанная за раскинутые руки и разведенные ноги, лежала голая девка, а три бритых здоровенных мужика стояли над ней и ржали. Мефодьич слегка прибздел, схоронился за лесиной и стал наблюдать. В некотором ступоре он смотрел на то, что эти мудаки вытворяли с девкой. Харили они ее во всех дыры, однако отдыхали здесь, видимо, уже давно, так как быстро утомились и присели к костерку, к накрытому раскладному столику. Разлили по стаканам дорогущий, судя по бутылке, коньяк, громко регоча, принялись чавкать, ковыряясь пальцами в каких-то судках. Девка лежала неподвижно, было видно, как вздымалась ее очень даже завлекательная грудь.

Мефодьич судорожно соображал, что же делать. Жалко, пошел в тайгу без другана Казимирыча, вдвоем бы они показали козлам городским. Казимирыч, хоть и был литовин (сосланных прибалтов в деревне было полно), реакцией обладал отменной. Но приходилось рассчитывать только на себя. План в голове деда примерно сложился, когда сухая ветка под ногой щелкнула, как выстрел. Реальные пацаны на полянке рефлекторно вскинулись. Мефодьич, растопырив руки, вышел из-за дерева, широко улыбаясь. «Здорово, мужики! –сказал он – не помешаю?». «О, дедок! Местный, што ль? – оживились те – мы щас и тебя к делу приспособим, повеселишь нас, раз уж заглянул на огонек! Давай-ка, телку отъеби, а мы поглядим, как деревенские умеют, подрочим на тебя».

Мефодьич подошел к девке, оглядел. Да, чо уж скрывать, была она даже в таком виде оченно ничего, так, что у старого перечника засвербело в штанах. «Эх, где наша не пропадала!» - мелькнуло в голове, он сбросил кожушок, расстегнул портки, влез на девку и от души вставил. Ебля Мефодьича, видать, не показалась ей тяжкой опосля быков здоровенных, она даже не охнула. А те завелись, распустили слюни, дроча на прикольное зрелище: Мефодьич, в стареньких опорках, байковой рубахе, с всклокоченной головой, на распятой красотке был забавен. Но пацанам хотелось экстрима, простая ебля их уже не возбуждала.

Они подняли девку с земли, приставили к сосне и привязали руки вокруг дерева. Спина и зад ее были исколоты иглами, грязны и помяты. Ублюдки, прихлебывая коньяк, достали из машины плетки и принялись избивать жертву, возбуждаясь от стонов и зрелища беззащитного окровавленного зада. Время от времени какой-нибудь из них подходил сзади и безжалостно трахал девку анально. Скоро по ногам ее потекла кровь. Мефодьич, сидя на земле и наблюдая все это, понял – вот-вот искалечат непоправимо, а то и забьют до смерти. Тут один из долбоебов внезапно надул щеки, бросил плетку и побежал к лесу. Коньяк пополам с закуской вырвался из него фонтаном. Согнувшись, он блевал недалеко от Мефодьича, который понял – пора! Нащупав за голенищем вострый ножичек, без которого в тайгу не совался, он тихо метнулся к блюющему говнюку, захватил его сзади за подбородок и сильно полоснул ножом по горлу. Тот залился кровищей и повалился рожей в собственную блевотину.

Мефодьич оглянулся. Парни стояли к нему спиной, один пристроился к заду существа, в котором трудно уже было заподозрить красотку, настолько оно было исполосованным и истерзанным. Второй пьяно гоготал, шатаясь рядом. Мефодьич бесшумно (охотник, а хули) подскочил к гогочущему придурку и хорошо рассчитанным движением ударил ножом в шею. Брызнул фонтан крови, и старик понял, что перерезал артерию. Труп повалился снопом под ноги, Мефодьич перепрыгнув через него, был уже почти рядом с третьим пиздюком. До пьяного в хлам идиота с трудом стало доходить, что картина на полянке как-то изменилась. Однако он только успел освободить анус потерявшей сознание девки, как отважный старикан метнул нож с близкого расстояния прямо ему в глаз. Нож вошел почти по рукоять, пробив глазное яблоко и вонзившись в мозг. Когда ублюдок уже лежал на земле, Мефодьич добавил контрольный – перерезал и этому артерию. «Хули нам, охотничкам, – думал он, вытирая нож об траву, – и не такое видали».

Он отвязал девку, которая кулем рухнула на землю. Сел рядом, закурил, передыхая. Годы давали о себе знать. Однако было еще много дел. Прикрыв голое тело своим кожушком, Мефодьич аккуратно погрузил трупы в джип. Собрал столик с остатками выпивки и закуски. Все это вместе с разорванными и затоптанными девкиными тряпками пихнул в багажник. Оставил только ее небольшую красивую сумочку, предварительно посмотрев, что внутри. Документов никаких не было, так, платочки, таблетки какие-то, косметика и прочая хренотень бабская. В лесу дед наломал лапника, прикрыл безобразие на полянке – кровищщу там, блевотину и прочую грязь. Скоро первым снежком укроет, а к весне все это перепреет. Сев за руль, он провел внедорожник между деревьев к ближнему знакомому болоту. Издали оно смотрелось прямо как зеленая полянка, но старик знал – соваться туда ой как опасно. Направив джип прямо в центр темно-зеленого мохового пятна, он выпрыгнул из машины на самом краю болота. Джип мягко покатил по мху, и вдруг колеса чавкнули и начали погружаться между кочек. Через некоторое время над крутым брабусом сомкнулся зеленый покров. Деду даже немного жаль стало ни в чем не повинную машинешку.

Солнце уже пряталось за верхушками сосен. Вернувшись к месту своего приключения, Мефодьич соорудил из больших веток волок, уложил на него так и не пришедшую в сознание девку, впрягся и поволок ее в сторону деревни. Да, Казимирыча, черта здорового, не хватало сейчас особенно. «Вот удивится, старый кобель, – думал Мефодьич, улыбаясь про себя, – эх, остался я, кажись, без клюквы!»

Деревня, в которой жил Мефодьич, была бывшим леспромхозом, в советское время вполне успешным, в перестроечное – обанкротившимся и за копейки проданным местному нуворишу. Этот бывший деятель ОБХСС, поднявшись на торговлишке обувкой, оченно уважал охоту, был большой знаток всех ее тонкостей и признанный в области консультант. Поэтому, прикупив леспромхоз, он не стал в дело бабки вкладывать. А построил себе заимку (цельный дворец) в тайге, в отличном для охоты месте, и назвал ее своим именем. И даже, сделав карьеру до заместителя главного выключателя страны, не бросил свою заимку, налетал вертолетом с богатенькими дружками поохотиться. Деревня тем временем все старела, узкоколейку до райцентра снесли (лесу-то нет возить, а на дедков насрать), продуктишки какие-никакие раз в месяц завозили на раздолбанном ЗИЛке вместе с копеешной пензией. Жили, в основном, на подножном корму – что тайга даст, то и ладно. Телевизор казал только первую программу, остальные районный ретранслятор не тянул. В общем, жить стало хуже, жить стало скучнее…

Мефодьич подгребал к родной деревне уже в полной темноте. Он сильно притомился, десять километров с грузом – это вам не в тапки срать. Хорошо хоть девка была легкая, видать фигуру блюла. Задами прошкандыбал к своему огороду, пролез под заплотом, протянул за собой волок и по меже дотащил его до сеней. Что делать дальше, он продумал еще по дороге. Расстелив в комнате старый матрац, он положил спасенную на него, поставил на плитку ведро с водой и пошел к старой боевой подруге, травнице Митревне, жившей через три двора. Медпункта в деревне давно не было, так Митревна пользовала всех страждущих своими настойками да отварами. В райцентр на ЗИЛе отправляли только совсем уж плохих. Мефодьич стукнул в окно. Бабка спала чутко, выглянула почти сразу. Уяснив ситуацию, она скоренько покидала необходимое в сидор.

Вода уже нагрелась на плитке. Митревна, поохав для порядка, помыла девку, отметив ухоженность ее, безволосые подмышки и икры. «Видать из обеспеченных деваха, - решила она, - жить будет, молодая – оклемается быстро». Все поврежденные места скоро были смазаны чем надо, в разъебанные дырки вставлено по тампону, пропитанному нужными настоями. В рот девке влили хорошую дозу лечебного сбора. Очнувшаяся девка начала было постанывать, однако сонный отварчик сделал свое дело – отрубилась и не мешала отсыпаться Мефодьичу до утра. Утром Митревна пожаловала уже с Казимирычем, совет держать: как жить с таким-то довеском да на наших скудных харчах? Казимирыч, старый кобель, плотоядно косил на спящую девку лукавым глазом. Порешили пока втроем справляться, а там видно будет.

Очнулась девка назавтра – не помнит ни хера. Вот те на! Прям мексиканский сериал! А документов-то нету, куды ж девать найдёнку, видно, так и придется зимовать. Решил назвать девку Дашкой – типа Богов подарочек. Через неделю Дашка уже сама пошла в баню, а через две – Мефодьич не выдержал и подкатился к ней на новый, Митревной выданный из закромов, матрац. А она очень даже не против была, ёбкая такая попалась. Таких сладких девок Мефодьич не помнил когда и ебал. Как закинет длинные ноги ему на спину, да как подмахнет – Мефодьич аж улетал (в хорошем смысле). Когда чуял, шо силенок перестает хватать, шел к Митревне, та наливала в склянку настойку для потенции. Эта секретная настойка ей всегда удавалась, все мужички в деревне попивали волшебное питье регулярно. Еще через неделю зашел в гости Казимирыч, принес штоф самогоночки, да банку бражки, да кружок литовской кровяной домашней колбаски. Выставил все на стол и выразительно посмотрел на друга. Мефодьич понял все без слов и отправился навестить Митревну. Та, выслушав, мудро сказала: «А чо ты хотел? Ты ж один ее не прокормишь, а всей деревней уж как-нибудь. Да и пусть мужички хучь на закате дней побалуются с городской гладкой девкой, свои-то старушенции совсем уж остопиздели – без моего зелья на них и не стоит!»

Вернулся Мефодьич к себе в хату – Казимирыч так и сияет! Дашка тоже довольнешенька – видать постарался, он завсегда был ебарь знатный. Так и повелось: приходит к Мефодьичу очередной сосед, достает из сидора чем богат и в койку, с Дашуткой развлекаться. А та и рада, и так даст, и эдак, покажет мужичку все, на что способна, и пососет, и в позах разных поизощряется. Счастья на всю деревню хватало! Но, конешна, Мефодьича, спасителя своего, любила, как родного. Ему все первое доставалось, в баньке, аль сразу посля баньки, да с дорогой душой все, шо хочешь! Скока Мефодьич в ту зиму настойки у Митревны выпил – за всю жисть стока не пил! А уж запасов склалось – немерено! И сальцо, и медок, и капустка, и клюква, и брусника моченая – наипервейший закусон. Бражка лилась ведрами, самогоночка ковшами, прибалты, гораздые на домашние мясные заготовки, и зельц тащили, и карбонад, и колбасу домашнюю, и еще хуйзнаит что! Такой сытной зимы отродясь у Мефодьича не было.

Новый год встретили как никогда! Стол накрыли в старом магазине – зашибись! Пели песни, слушали президента, а под концерт зарубежной эстрады по телику Дашка устроила стриптиз – ахуеть! Вся деревня лежала, как она по столу голая скакала! Однако бабки, разглядывая девку, чо-то шушукались. А посля праздника Митревна зашла к осоловевшему от непрерывных новогодних возлияний Мефодьичу. Она села за стол, налила кружечку брагульки, с удовольствием выпила и сказала: «Ну чо, друган! Дашка-то в тягости. А отца ты хуй найдешь!» Мефодьич обалдел. Дашка вроде по-прежнему стройная. Но Митревне верить можно было – спец! А он как-то упустил из виду эту возможность. И чо теперь делать?! Еще и выблядка кормить?! Это ж урону хозяйству, и без того небогатому, сколько – она ж, сильно беременная, никому не интересна будет! Мефодьич пригорюнился. В хате чо-то мерно бурчал телевизор. И вдруг Дашка как заорет: «Папа! Папа!» и пальцем в экран тычет! Мама родная! Там заместитель этот выключателя этого, хозяин заимки таежной, выступает! Рассказывает, сука, как у их контора на благо Родины работает! С Новым годом поздравляет! Ахуеть! Мефодьич упал под стол. Митревна, уж на што хладнокровная бабка, так челюсть и уронила на увядшую грудь. Хуясе, птичка залетела! Хуясе, кого мы ебли всей деревней! Хуясе, кого мы пузом наградили! И как теперича выгребать из ентой ситуевины прикажете?..

Думали всей деревней. Решили – негоже в зиму девку выгонять, не по-христиански. Поэтому январь и февраль ебли ее с особым усердием, опять же и пуза еще не видно было. У Митревны кончились запасы трав. Мужики заводили уже друг друга сами – один ебет, другой смотрит и дрочит, готовится. Дашка еблась как кошка, видно чуяла, что скоро конец всей лафе. Хата Мефодьича ломилась от жратвы и питья. Он стал брать уже и мануфактурой – пинжак там или рубаха, опять же носки никогда не лишние в хозяйстве. В марте животик у Дашки округлился, слушали, приложив ухо, как там пизденыш толкается! Своих-то уж и забыли как носили, да рожали, да пороли! Бабки умилялись, пекли пироги, кормили Дашку как на убой. Но закон жизни гласит, что всему, а особенно хорошему, когда-нибудь приходит пиздец.

Рано утром из деревни по хрустящему мартовскому насту выехали сани, запряженные невысокой лошадкой карей масти. В санях сидели Мефодьич с Казимирычем и Дашка, пузатенькая, одетая в полушубок Казимирыча, ватные штаны Мефодьича и платок Митревны. Деды были в дупель пьяны с горя – праздник тела и души закончился. Последняя ночь прошла для них в небывалой ебле: нежно, чтобы не повредить дитя, они имели беременную красотку вдвоем, со всех сторон, во все дыры. Дашка, рыдая, взахлеб сосала, уминая пальцами дедские зады. Когда у них уже ничего не стояло, она тоже получила завидную порцию дедовых слюней в свое заветное местечко, из которого месяца через четыре должен был появиться плод деревенской любви! «Вот же пастораль, бля!» - думала Дашка, дремля под скрип саней. Далеко от деревни на тракте, ведущем в областной центр, сани остановились. Мефодьич сгрузил девку, вручил ей сумку с собранными деревней деньгами на дорогу, обнял, поцеловал и перекрестил. «Ну, с Богом, Дашутка - сказал он – не поминай лихом!». Отъехав в лес, старики схоронились за кустами. Через час они, утирая слезы, смотрели вслед автобусу, увозившему в областной город их последнюю любовь.