Попутчик

Автор: Arturo Попутчик.

Вокзал странное место – почти мистическое, перекресток семи дорог. Наверное, те же бомжи, или сотрудники транспортной милиции могут рассказать много странных, не похожих ни на что историй. Однако, они думают, что им не поверят (и у тех и у других такая репутация)) и потому молчат, предпочитая никому ничего не говорить. Лишь изредка, люди из внешнего мира могут воочию стать свидетелями или участниками странных событий, но и они вступают в этот сговор молчания, понимая, что спокойствие бывает дороже истины.

Когда-то считали, что перекрестки дорог – прямые врата в другой мир, и здесь, кроме шуток, сделав просто неосторожный шаг, можно легко очутиться в странных местах, или повстречать тех, чьи имена иногда, в искаженном виде встречаются в полузабытых легендах, отголосках памяти древних народов. Мы просто не сознаем особого смысла и значения этого места, не можем воспринять и объяснить те странности, которые происходят вокруг и не вписываются в наше представление о настоящем.

Поезда уходят от вокзального перрона и идут в другие города: они летят сквозь ночь и сквозь день, они идут по грани реальности, и короткие остановки не меняют этого факта. Люди, несущиеся в поезде, ушли из своего мира и еще не прибыли в другой мир, они скользят по кромке миров, пока поезд не придет в определенный ему пункт назначения.

Однако, я попробую рассказать об одной такой истории, произошедшей с…, одним лично знакомым мне человеком, рассказать от его имени, в том виде, в каком эта история была рассказана мне.

Любой человек, попав на железнодорожный вокзал, легко почувствует его особый запах, и в запахах вокзала каждому чудится что-то свое: кто-то вспоминает вокзальную кражу в эдаком-таком году, кто-то грязных бомжей обретающихся на привокзальной площади, кто-то сутолоку приезжих с чемоданами и сумками. Для меня в вокзальных запахах прячется детство, да не просто детство, а самая приятная его составляющая, во всех возможных имеющихся смыслах.

Лето. Каникулы. Мой мир был мал, и вокзальные запахи значили для меня маленький переворот моей личной вселенной, предвкушение долгой дороги, и ожидание, томительное щемящее и щекочущее чувство, поселившееся где-то в сердце. И теперь, каждый раз, когда я оказываюсь на вокзале, это ощущение просыпается во мне вновь, и не разбирает место назначения и цель поездки.

Неизвестность, которая открывается где-то поблизости, не дает мне покоя: мой мозг пытается ловить и анализировать мимолетные образы и сортировать обрывки им же рожденных мыслей, которые вновь разбегаются под натиском иных, столь же неуловимых. Иногда, мне даже кажется, что я начинаю понимать эту особую атмосферу. Образы разных людей, которых я встречал в дороге: и в детстве и сейчас, вспоминаются и теснятся перед мои внутренним взором. Они улыбаются и грустят, нашептывают мне свои истории, кто-то из них живет, кто-то, наверное, уже ушел, иных я иногда встречаю, а некоторых не увижу уже никогда.

Выскочив из метро, придерживая сбоку, на ремне коричневый потертый портфель из толстой кожи, я торопливо скачу через зал ожидания Ленинградского вокзала, и сверившись с информационным табло, перед выходом на перрон, выскакиваю на морозный воздух. 23.35. Почти полчаса, чтобы купить журнал и плитку шоколада. Обретая желаемое, торопливо запихиваю его в набитый портфель, с трудом застегиваю латунные замки, на ремнях, как на ранце первоклассника.

Уже не тороплюсь, бреду по перрону, дышу своими волнующими запахами, и думаю, о том, что мне нравится эта поездка, Ленинградский вокзал, зеленое покрытие, которое кажется мне отлитым из полупрозрачного пластика, суета отъезжающе-провожающих.

5-й вагон – люкс, мой клиент может позволить себе отправить разлюбезного адвоката в спальном вагоне, заботясь о свежести и бодрости вступающего в сражение авангарда. Завтра у меня много дел и воображаемые варианты развития событий выстраиваются в моей голове. Однако, на сегодня достаточно, все это пройдено и оговорено десятки раз. Многократно продумана общая стратегия дела и вероятные детали, но действительность как всегда окажется богаче, и, конечно, бесконечно удивит меня.

Подходя к вагону, всегда думаю о возможном попутчике: кого Бог пошлет? Кого-то, конечно, пошлет: сурового командированного офицера, проторчавшего весь день в разных приемных да частях, да в приемных частей, возможно, получившего начальственный нагоняй и транспортирующего его к месту службы. А может, это будет тучный коммерсант, спешащий в Северную столицу по каким-то неведомым предпринимательским делам. Или дама средних лет, с женским романом, и немного радостным, провожающим ее мужем. Или стройная симпатичная студентка. Последнее вряд ли, ни разу не встречалась симпатичная студентка в люксе, у студенток есть самолетные места в первых вагонах поезда «Юность», и нет денег, чтобы тратить их на право поспать несколько часов в горизонтальном положении.

Объяснив проводнице всю радость от столь счастливой встречи, захожу в приглушенный свет коридора. Нахожу 3-е купе, место пять. Портфель кладется на полку, пальто на вешалку. Все, я в поезде.

Провожающих никого, потому, что время позднее, да и грустное это занятие – быть провожающим. Отъезжающий уже в поезде, и его место в остающемся мире потеряно, а может уже и занято кем-то другим. Этот кто-то ходит по твоим улицам, дружит с твоими друзьями, и, возможно встречается с твоей женщиной. Будет ли тобой обретено свое место вновь, никому не известно. Уехавший существует где-то между мирами, а пока он не прибыл в точку назначения, тот, кто провожает и остается, ощутит конечность жизни, и, может быть, горечь расставания. И часто кажется, что этот уехавший человек будто умер, исчез его материальный образ, и только предметы в пустой квартире напомнят тебе, что он уехал всего на пару дней, и, возможно, вернется. Я не завидую провожающим…

В пространстве купе нужно устроиться максимально удобно, если этого не сделать, то сосед или соседи непременно сделают это за тебя. К примеру, пристроят свой багаж под твою полку, и тогда, если конечно, не захочется немного поскандалить, придется тихо лежать на ней и грустно думать, что ты укрываешь своим телом ценную кладь ловкого попутчика от купейных воров, а твоя сумка собирает пыль в верхнем багажном отсеке. Но, к счастью, у меня нет чемодана и нет ценных вещей.

В открытую дверь купе заглядывает, сверяясь с номерами, молоденькая русоволосая девушка. Удача! Увы, мимо. Счастье, похоже, пролетело дальше, к кому-то другому. Нам остаются только будни.

Наконец, в дверь купе входит высокий, худой и бледный мужчина, весь вид которого вопиет о тяжкой судьбе высокопоставленных околофинансовых работников, принявших на себя добровольно все печали мира. Он русоволос и аккуратно пострижен. У него высокий лоб, острый выступающий подбородок и узкое лицо, где мирно уживаются крупный нос и широкий рот, с едва намеченными губами. Губы эти отвечают на мое приветствие, и я слышу его голос: холодный, негромкий. Глаза посажены глубоко, очень темные и почти без белков. Отвечаю на приветствие, дружелюбно улыбаюсь, киваю головой, выражая искреннюю приязнь попутчику и собеседнику.

Он неторопливо снимает элегантное темно-серое пальто, и расправляет его на плечиках, застегивает пуговицы. С собой немного багажа: небольшой портфель для документов и неяркая дорожная сумка. На пассажире темный, дорогой, явно на заказ шитый костюм, манжеты белой рубашки на два пальца выступают из рукавов пиджака, видны запонки, галстука нет, воротник расстегнут только на одну пуговичку.

Он смотрит на меня, и уходит в сторону купе проводника. На часах полночь.
Ровно в назначенную минуту поезд трогается, пассажиры плющат носы об окна, и машут-машут-машут провожающим. Ход ускоряется, перрон позади, все расходятся по своим местам, чтобы лучше устроиться в дороге. Все попрощались с близкими и друзьями, и время вне основной жизни должно быть использовано самым наилучшим образом. Извлекаются дорожные припасы, а обделенные припасами или состоятельные спешат в сторону вагона-ресторана.

Возвращается мой сосед. Интересно, кто его провожал, а может, он просто подходил к проводнику, спросить или узнать что-либо. Хочу проявить любопытство: представиться, поинтересоваться его именем, но почему-то одергиваю себя. Раздумал заводить разговор, лучше буду сидеть, ждать проводника в ожидании чая, и молчать, или задумчиво перелистывать запасенный журнал, освещенный тусклым светом ночника.

Попутчик усаживается напротив, откидывается к стенке, глаза прикрыты, руки скрещены на груди. Мы молчим, поезд постепенно набирает ход. Входит ангел всех путешествующих железнодорожным транспортом - проводница, проверяет билеты, обещает чай и прочие жизненные блага.

Вносят чай: тонкое стекло в завитушечных металлических подстаканниках. Ложечки звенят о стенки стаканов, дребезжат в такт перестука колес. Пьем чай, никто никого ни о чем не спрашивает. Взяв свой стакан, попутчик отодвинулся ближе к двери, смотрит в ночь, проносящуюся за окном. Моя обычная разговорчивость, уступила место стеснению, а возможно даже и некоторой робости, которую вызвал во мне этот спокойный и молчаливый пассажир. Я время от времени бросаю на него взгляды украдкой: он пьет чай маленькими глотками, и лицо его остается таким же спокойным, даже отрешенным. Молчим под перестук колес.

Я почему-то перестаю понимать происходящее, не ощущаю его реальности, не хочу ни о чем расспрашивать незнакомца, я только хочу знать, что ночное чаепитие будет продолжаться бесконечно, потому, что окончание его сулит мне неизвестность более удивительную и жуткую, чем любую неизвестность вообразимую мной. Страх мой удивительно осязаем, плотен, удушливо сжимает мое горло, заставляет истекать потом.

Я не знаю, сколько прошло времени, и какое время этой безумной ночи наступило, когда мой незнакомый попутчик перевел на меня глаза, темные глаза, в которых я не мог прочесть какой-либо мысли, доступной и понятной мне.

Неясные тени мчатся за окном, в приоткрытую дверь купе не видно коридора вагона, мне кажется, что в коридоре тоже мчится ночь, пытаясь догнать поезд, схватить его, выжать свет, несущийся в ночи и растворить его в себе, заглушить боль, причиняемую этим беспокоящим светом, разрезающим пространства ночи, которая вечно простирается между мирами.
Я даже не знаю мои ли это мысли, откуда в моей голове берется такое… Просто судорожно пытаюсь встать, крикнуть, хоть как-то попытаться обрести контроль над телом и пространством, почему-то вспоминаю все сразу: про нож, лежащий в кармане брюк, и про статью, которую не могу дописать уже полгода, о сотне долларов одолженных, у приятеля, о куче других важных и неважных дел, которые ждут меня в прошлом. Потом начинаю тихо плакать, и чувствую слезы как холодный дождь, неведомо откуда взявшийся на моем лице, сердце бьется тяжелым колоколом, все медленнее и медленнее. Холодный, липкий пот на лбу, неотрывный, темный и томительный взгляд ужаса напротив, ощущение медленного тока крови в венах, и удушающий подлинный страх, который довелось испытать немногим.

Он тянет ко мне длинную руку, тонкие пальцы сложены лодочкой, ладонью вверх, и я понимаю, что должен что-то отдать ему, что-то необходимое, и холодными негнущимися пальцами, которые двигаются как-бы помимо моей воли, я шарю в карманах. Вытаскиваю нож, паспорт, удостоверение, распечатанную пачку жвачки, ключницу и паспорт. Нет чего-то важного, чего невероятно важного…Ни рубля нет, ни обола…

Голова кружится, глаза заливает пот, с трудом различаю силуэт, бледное лицо и ладонь, сложенную ковшиком, а потом меня затягивает в темный омут мрака и бессознательности. Время истекло, мое время кончилось…

- Вставайте, вставайте немедленно! Вы пьяны? Вам плохо?

Кто-то настойчиво дергает меня за плечо, пытается поднять, тянет за руку. Я не чувствую тела, не владею языком, даже русским, и только что-то мычу.

Через некоторое время, с милицией и врачом я был доставлен в отдел транспортной милиции на Московском вокзале Санкт-Петербурга, где долго приходил в себя, а потом долго объяснял, а потом плохо слушающимися руками писал объяснения, о том, что ночью мне стало плохо, хотя спиртного я не употреблял. Где мой попутчик сошел, и когда это произошло - не знаю, а очнулся я оттого, что меня стала толкать проводница, открывшая после долгих стуков и криков, мое закрытое изнутри купе своим ключом, благо блокиратор замка не был надет.

Сотрудники милиции считали, что мне, вероятно, подлили чего-то в чай, а потом забрали все бывшие при мне деньги, потому, что денег у меня при себе не было, хотя все документы были в наличии, а прочие вещи были доставлены сопровождающими меня лицами прямо в отдел.

Я плохо помню, что было дальше, только помню пожилого милицейского капитана, который сидя рядом, заглядывал мне в глаза, неловко хлопал меня по руке и все подвигал мне большую керамическую кружку с кофе. Кружка была белая, с какой-то надписью и отколотым краем, с порыжевшими от чая внутренними стенками.

В тот момент я уже точно знаю, что у меня не было с собой денег, я забыл бумажник и помню, где он лежит. На письменном столе, возле лотка с бумагами. Последней мелочью я расплатился в привокзальном киоске. Но, ничего этого я не стал говорить опрашивающим меня лицам. Поверьте, меня не интересовали последствия этого случая, и неотвратимость наказания, которое должен понести преступник не казалась мне такой уж важной.

Иногда глухой ночью, я просыпаюсь и лежу без сна в постели, пока окно не станет серым от близкого рассвета, и только потом засыпаю вновь. Ночью я думаю о том, что произошло со мной, было ли все это на самом деле, и кто делил со мной в купе вагона люкс, ночного поезда Москва - Санкт-Петербург. Иногда, мне кажется, я знаю, кто это был и чего хотел, когда протягивал мне ладонь, сложенную ковшиком, и почему я не ушел с ним в ночь, всегда расстилающуюся между мирами, где мчится поезд. Я забыл деньги и не смог оплатить свой уход проводнику, который явился за мной без моих просьб и без предупреждения.

И еще, самое последнее: я больше никогда никуда не поеду поездом, а тем более «люксом», где так комфортно двум пассажирам. Я никогда никого не встречаю и никого не пойду провожать, потому что, находясь в толпе отъезжающих и провожающих, я боюсь всматриваться в их лица, ожидая каждое мгновенье увидеть высокого худого человека с бледным лицом, в элегантном и дорогом пальто. Он иногда ездит поездами, и сходит, никого не спрашивая, неизвестно где.