ГыГессе

Автор: Ьфкмшт У меня почему то быстро бьется сердце. Я люблю думать. Это в принципе как мечтать, только я слишком крут, чтобы употреблять это второе слово. Но по факту так оно и есть. И так оно было с самого начала – как сейчас передо мной: последний день в детском саду, скоро в школу (я еще не знаю, что в первый класс меня с первого раза не возьмут), воспитательница раздает всем квадратики линолиума с круглыми мордочками разного вида и поясняет, как кто ей представляется. Вот тогда мне и достался круг с глазами, возведенными к небу в задумчивых мечтах.
Я недавно ехал по набережной, смотрел на Москву и думал, что вот этот город очень сильные люди делали и делают, все в нем – внешний вид, атмосфера, машины сделали сильные, волевые персонажи. Другие бы не смогли. Зато эти другие не наворотили бы такого ужаса. Мне совсем не нравится большая часть Москвы. Эта такая эклектика, что чувствуется, что уже всё, уже чересчур, слишком, она просит не трогать себя, не смотреть, но мы не можем, и с каждым прикосновением как будто наклеиваем еще один яркий листочек и все еще хуже. Сильные люди обладают волей, чтобы притворять в жизнь задуманное. Но в этот период перехода мыслительного концепта в нечто осязаемое, они напрочь отключают рефлексию, вообще не останавливаются и не пытаются со стороны как то осмотреть. Есть еще другие, которые ничего не строят – они постоянно рефлектируют.
Вот эти вторые – я их совсем не уважаю, зато люблю и считаю себя их частью. Это ужасно конечно.
А вот теперь представьте вот такого другого героя. Его ни в коем случае не надо относить к интеллигентам. Он вовсе не от культуры или большого ума такой. И поговорить на кухне ему нравится все реже и реже. От Обломова его необходимо отделить хотя бы по тому, что он не на столько впечатлителен, чтобы враз забыть свою жизнь ради кого то. Он не Печорин – ему не повезло с историческим контекстом, а без нужного антуража все равно не то. К тому же, мышление у него занимает так много времени, что даже на игру в русскую рулетку не хватает. И при этом он не Манилов – в своих мечтах он не живет. Он их создает и забывает. Ни рыба ни мясо, но что то третье, чего как будто нет. Пока нет, думает он, и, как не сложно догадаться, ждет, когда же кто нибудь это придумает.
Его стрижет парикмахер. Жалко, что у нас нет парикмахеров – турков как в кино. У нас вообще нет ничего как в кино. Все ужасно не кинематографично. Как, спрашивается, можно переживать смерть модерна в некинематографичной среде? Нашему герою повезло – вчера он прочел Старика и море и сегодгя мог уйти от этих чересчур горестных мыслей в лоно размышлений о силе и воле. Да, старик был очень крут. Прямо так и представляешь себе как ощущает боль от лесы и как онне видит в этом чего то особенного и страшного, а просто терпит и плывет дальше. А как акулы съели его рыбу? Это очень как то ужасно получилось. И уже львы начинают вылизать на отмель и чудный морской бриз обдувает засохшие губы…
Вот тут все исчезает и раздается ужасное: ну вроде все, как вам?
Он осматривается чтобы нащупать взглядом, где же вопрошающий мастер, но никого нет кроме прелестного двойника в зеркале. Сегодня мы особенно смотримся хорошо. Кто это мы? Вот ведь странный вопрос – его одновременно могу задать и я и тот в зеркале и будет совсем разный смысл. Он опустил голову, вновь засыпая, но голова в зеркале снова открыла рот.
-ты давно думал об одной штуке. Ты все гадал, что же такое должно произойти, чтобы она оформилась во что то стоящее. В тайне ты надеялся, что в голову придет что нибудь новое, и можно будет забыть про эту мысль. Так вот мне это уже надоело. Убивать мысли это как убивать звезды. Это очень очень неправильно. И мы посовещавшись решили убить тебя.
Уах. Что за сны снятся! Ну почему меня так плохо подстригли. Я же даже картинку из журнала принес…Ладно, ругаться буду в следующий раз.
-Что сидите, молодой человек? – раздалось где то позади.
-Просто жду смерти, - отвечает герой, сам себе удивляясь. В ту же секунду огромные стальные ножницы вонзаются в шею и поворачиваются вбок. Кровь струей водяного пистолета хлещет на пол. Причем сразу с двух сторон.
Проткнули насквозь, думает наш герой. Но вот в чем вопрос – кто?
А нахуй вот это знать?
Он пытается встать, поскальзывается в луже собственной крови и падает на спину. От удара захрустит череп, а что наиболее интересно – сломаются передние зубы и вылетят вон осколками. Но пока он не приземлился, он в полете. И это очень кинематографично. Голова резко отброшена назад, подбородок чуть опущен, рот открыт, но не сильно и очень изящно. Волосы развеваются на ветру, их с пола поддувает не выключенный фен. Грудь колесом выгнута вперед, руки возведены к небу, словно в экстазе, а ноги согнуты в каком то непонятном судорожном огурчике. Хорошо что фоном играет старый депешмод. Свою долю секунды кинематографичности он получил.
Как стрелой пронзает все его тело от головы до пяток, пробивает насквозь выходит и снова врезается и все это в доли секунды ощущение, что вот оно то самое, чего он ждал – мысль его под действием всех этих неожиданных причуд с такой скоростью начинает шевелиться что вот вот и он ухватит то, что ему нужно…Но вместо этого перед глазами только какой то человек, разрезающий линолиум.
«У тебя было какое-то представление о жизни, была какая-то вера, какая-то задача, ты был готов к подвигам, страданьям и жертвам — а потом ты постепенно увидел, что мир не требует от тебя никаких подвигов, жертв и всякого такого, что жизнь — это не величественная поэма с героическими ролями и всяким таким, а мещанская комната, где вполне довольствуются едой и питьем, кофе и вязаньем чулка»
, что ничего уже не изменть.» - это ты хотел сказать? – раздается голос из зеркала
-Да,- с небольшим надрывом отвечает герой.- Неплохо, а?
-Это Гессе, мудак, книжки читать надо было, пока жив был, бл