Модифицированный тест Морриса

Автор: Сергей Измиров "Бы"

Если бы существовала такая комната, со стенами, выкрашенными в зеленый цвет, с мерцающей трубкой дневного света, со скрипящим стулом, грязным столом и покрытой серым налетом пепельницей на вытертом паркете. Если бы существовала такая комната, без солнца и слушателей.
Если бы Эл, Л, Лида, девушка непонятного возраста, выглядящая как старый, выцветший фотоснимок себя молодой, зашла в эту комнату, она села бы на стул, зажгла сигарету и попыталась подумать в тишине, в моргании лампы, попыталась собрать воедино воспоминания и рассказать тихим голосом, глядя на исцарапанные носки туфель, о том, что происходило с ней в последние годы жизни. Это стоило рассказать, и рассказать без живых слушателей и без окон. В запыленной комнате со стенами, выкрашенными в зеленый цвет. Может быть, у Лиды и не получилось бы озвучить до конца историю, но, во всяком случае, у нее хватило бы сил приступить к.
Если бы существовала такая комната и возможность такого монолога, Лида посмотрела бы в потолок, на туфли, справилась с биением сердца и приступила:
-Я провела с ними целый год, потом встретила будущего мужа и сразу же выпала из их жизни. Это была не секта, не тайное общество, не организация, а, наверное, - образ жизни, постоянное движение вперед, постоянное развитие. Фигурально выражаясь, мы существовали в полете. Но, тем не менее, у каждого была своя жизнь, да мы и не встречались. Никаких собраний при свечах, жертвоприношений и черных балахонов. Видела я всего одного члена "группы" – он назвался Темой. Видела несколько раз. Об остальных он практически не говорил, и про организацию сказал всего несколько слов. Я их не запомнила, да и не уверена сейчас, что они были произнесены.
-Откуда же я вообще узнала о движении, что оно существует? Что оно' является фоном для нашего общения, встреч?
-Это чувствовалось.
-Когда Тема, вовлеченный и просвещенный, закуривал, я видела покачивающийся задымленный тамбур поезда.
-Когда выходила на улицу, я словно высовывала собачью голову с вываленным языком из окна автомобиля. Все казалось символом. Но со стороны могло выглядеть, как... как дружба, да, дружба... Ни слова о настоящей подкладке.
Лида сказала бы:
-Теме странный сон приснился.
Сон - сидит он перед стареньким - с лупой - телевизором, а там - фильм полнометражный на два с половиной часа. Про постепенно стареющую девушку, которая превращается в старуху. Ее странно убивают под конец фильма - из игрушечного, большого ружья. Падает она на задворках гаражей, в грязь; падает медленно, красиво...
-… и пока падает, молодеет.
Завершающие кадры сна - огромные луга, небо серо-синее, глубокое, и горы, горы-великаны в дымке, в тумане молочном. И картина раскручивается, как если бы большую скомканную фотографию разворачивали.
Лида сказала бы:
-Тема тогда подумал: это - рай; место, куда попала убитая.
Сказала бы:
-Представляю ли я такое - бежать, лететь над райским лугом - размытая молния, чтобы ветер лицо, волосы, всю обмывал, обветривал. Лететь, чтобы сердце замирало, поднималось, сжималось, заставляя широко вдыхать.
-Подобный полет, бег невозможно представить, возможно только испытать.
-После этих слов - я знала: началось в моей жизни новое. Это не просто так. Как я и сказала, развитие началось, движение вперед. Не организация и не секта, а движение. Есть движения "За Россию", "За Независимость", а у нас просто. Движение. Давайте я буду называть это движением, - так яснее.

***

Лида училась на третьем курсе Педагогического Института, когда у нее появилось ощущение - жизнь ее расписана по минутам на 60 лет вперед, до нее на Земле родился и умер миллион таких же девушек. С такими же реакциями, чувствами, желаниями, стремлениями и мечтами. И, верно, с такой же внешностью.
Лида охарактеризовала бы себя:
-"Серость". Я обделена талантом или на крайний случай склонностью к чему-то, и как желе колыхаюсь на поверхности, вяло передвигаясь, куда несет течение. Вот, я такая. Абсолютная серость.
У Лиды были: Хорошие оценки в школе, похвалы учителей за старательность, аккуратно заполненный дневник; потеря девственности по расписанию, в 11 классе на пьяной вечеринке; первая любовь длиной в 3 месяца;
- Имя у меня серое. Лида. Такое услышишь, и хочется зевнуть и переспросить: "А?". Не потому, что не расслышал, а потому, что забыл сразу, как оно только отзвучало в воздухе. Лида. Как-как? А? Лида? Как вы сказали?
В детстве родители ругали ее за тройки, хвалили за пятерки и молча трепали по бледным волосам за четверки.
-То есть четверка была тем минимумом, на котором можно было ехать. Я ехала с первого до последнего класса.
Получилась бы Лида по прошествии 5 лет этакой обычной учительницей, читающей тридцати уснувшим человекам затертый конспект.
-Волосы никакие, вроде бы блондинка, да слишком серая. Невнятная...
Сказала бы:
-Спала я на лекциях, помню.
Сны дурацкие, не сны, а так - дремота, да и как хорошо выспаться, если под носом лектор бубнит.
Вернулась бы:
-Тема... Тема... Знаю, вы подумаете - любовь... Хотя... Не знаю, вот минут десять назад казалось, - не любовь, а дружба, а сейчас думаю - а вдруг любовь? Нет! Нет, не любовь! ДВИЖЕНИЕ. Со стороны - дружба. Мерещилось - любовь. А на самом деле - движение. Да, движение, потому что любовь возможна между мужчиной и женщиной, но уж никак не между женщиной и, позвольте использовать не вполне корректное слово, "организацией". У нас была "солидарность с невидимыми - остальных членов "группы" я вживую не видела. Впрочем, возможно, как и он.
А коробочка, маленькая черная коробочка жужжала бы и жужжала где-то в комнате.

Часть "!" (1)

Лида плыла в теплом и грязном, состоящем из музыки, тумане. Проявлялись обрывки песен, сливаясь с ощущением жара и странного неудобства. Вскоре музыка приутихла и упорядочилась, но это не принесло облегчения, скорее наоборот - действовало раздражающе, хотелось заглушить уже отчетливо проявившееся пиликанье, заглушившее прежние ритмы. Пиликанье становилось громче, и Лида стала постепенно выплывать из забытья, вспоминая кто она, и где она. Звук не давал покоя, набирая в громкости и отчетливости, пока она не потянулась, рассерженная, раздраженная и сонная, не открывая глаз, к телефонной трубке, лежавшей рядом на кровати в спутавшемся пледе. Она искала и никак не могла найти источник беспокойства среди нагретой телом шерсти.
Успела более-менее прийти в себя, и, вытащив мигающий зеленым зрачком черный кусок пластика, вполне вменяемо сказала звонившему:
-Алло?
-Алло, Лид? - Голос показался знакомым. - Лид, это я, Ирка, Каменченко, узнаешь?
Тупой ступор на полторы секунды, физически почувствовала - в голове успел по своему нановремени неторопливо разогнаться маховик памяти, подбирая ассоциации и лица к имени-Ира, фамилии-Каменченко. На исходе секунды щелкнуло в первый раз, затем еще раз более отчетливо, и бам - совпали бороздки, замок открылся, выведя на белое полотнище внутри Лидиной головы требуемое лицо.
-Привет, Ир, конечно узнаю. Как дела? Чего вдруг звонишь?
-Ты знаешь, скоро у Дарьи Владимировной день рождения... Надо нам собраться, я вот обзваниваю...
Дарья Владимировна, Дарья Владимировна - вспомнила.
-Когда встречаемся-то?
-В четверг, в пять. Нормально?
-Нормально...
-Слушай, у тебя телефона Дарьки Морозовой нету?
...
-Подожди, посмотрю...
Выбралась из кровати, нащупала кнопку лампы, сощурилась от яркого света и, чувствуя мерзкий вкус во рту, побрела в другой конец комнаты, держа телефон между левым плечом и щекой. На полу стоял магнитофон, судя по всему, играл, пока Лида спала - это и привело к сумбурному сну о кусочках музыки. Проходя мимо, она пихнула ногой в шерстяном носке кнопку power, и песня нескладно, на полуслове, замолкла. В третьем сверху ящике письменного стола, среди скрепок и конспектов, лежала старая записная книжка.
-Да, сейчас... На "М"... Мо... розова, вот она! Записывай...
-Ага.
-...Двести сорок один... Записала?
-Да.
-Пятьдесят один... Шестьдесят два.
-Пятьдесят два?
-Шестьдесят два!
-Так. Двести сорок один, пятьдесят один, шестьдесят два. Правильно?
-Да, правильно, - Лида про себя тяжело вздохнула, - Ну ладно, до четверга тогда, давай, пока...
-Пока.
И, правильно, короткие гудки...
В последнее время Лида пристрастилась к дневному сну. Вернувшись из института, она чувствовала себя изломанной и замерзшей. Переодевалась в мягкий спортивный хлопчатобумажный костюм, накидывала халат, ела безвкусный, не лезущий в глотку обед, приготовленный матерью - более помятой и замученной версией самой Лиды, включала странное LW радио без диск-жокея, и ложилась, закутанная в плед, на кровать. Читала библиотечную книжку, пока не понимала - лежать с закрытыми глазами гораздо легче и приятней. Просыпалась она, когда за окном было уже темно. Иногда отключалась прямо над книгой, в скрюченном состоянии, привалившись к спинке кровати, опустив голову на грудь, - тогда, после пробуждения, она не сразу могла выпрямиться, и весь оставшийся день у нее ныла шея и позвоночник...
...нажала на отбой.
Ира Каменченко была в школе кем-то вроде активистки-пионерки-отличницы, с бессмысленной улыбкой, легко краснеющими щеками и звонким голосом. Такие со временем превращаются в безжалостных тупых мегер, которые повторяют одни и те же фразы, не могут воспринимать классическую музыку, оправдываясь тем, что "она давит на мозги", читают дамские романы, и стараются превратить детей в свои менее или более совершенные копии. Но в школе и институте они, пока не иссушенные злобой и мазохистско-рабским стремлением делать "что надо", а не "что хочется", способны представлять интерес в качестве сексуального объекта, иначе как бы эта порода размножалась? Они часто организуют и встречи выпускников, подобные той, которая теперь ждала Лиду в четверг, в пять часов вечера.

Со школы до конца второго курса Лида исповедовала идею гораздо более бурного образа жизни, чем тот, которого она постепенно стала придерживаться на третьем. Шатание из одной засранной пивными бутылками комнаты чужой квартиры в другую под аккомпанимент отупляюще громкой музыки, грязные волосы наутро и алкогольный угар вечером, спанье в одежде, вездесущая кошачья шерсть на вельветовых штанах - это внушало меньше и меньше восторга. После каждой вечеринки Лида с наслаждением возвращалась домой, где сидела в душевой кабине, на рифленом пластике, в горячих струях, льющихся с потолка, и повторяла: "Нет уж, больше никогда, не надо мне такого счастья". Но, тем не менее, к следующим выходным ощущение грязи и усталости стиралось из памяти, и она с радостью принимала новые приглашения, чтобы спустя сутки, двое, лениво намыливая голову, думать: "Все, вчера последний раз". Девственность потеряла в 11 классе, в конце первого семестра. Отмечали сдачу математики, на окраине, в квартире близкой подруги. Ехали долго, с пересадками, поезд то несся в тоннеле, то выскакивал из него, позволяя увидеть безрадостные кирпичные гаражи и закопченые трубы заводов. Выпивку купили в супермаркете 24 часа рядом с домом, - Лида помнила, как звенели бутылки в рюкзаках одноклассников. К 10 часам вечера она напилась, но не настолько, чтобы оказаться неспособной позвонить родителям и сказать - она остается тут на ночь. Ее первого молодого человека звали Володя, он учился с ней в одном классе и, когда учительница по литературе задавала выучить стихотворение наизусть, декламировал любовную лирику, мечтательно и с восхищением рассматривая Лидино лицо. Он был ей симпатичен, но нельзя сказать, что она его любила. В ту ночь Володя принес с собой текилу, которую они и распили, запершись в комнате родителей близкой подруги. Взаимное влечение, подкрепленное и высвобожденное алкоголем, новой обстановкой, уединением и близостью двухспальной кровати вылилось в пару неуклюжих, коротких и небезопасных - по-другому и не выразиться - "перепихов", принесших слишком мало удовольствия ей и чересчур много ему. В последующие три месяца они прошли весь путь развития отношений, который у других пар может растянуться на годы - от обожания до скандалов и допросов. В их союзе Володя проявлял примерно столько же любви к ней, сколько она - любви к контролю и власти над ним, влюбленным. Он оплачивал ее телефон, интернет-провайдера и покупал ей сигареты. Через три месяца сказал - его используют, "им нужно расстаться". Тогда-то она и принялась страдать и скучать по нему. Можно сказать, первую любовь она пережила, как только эта любовь закончилась. Из депрессии ее вывела новая связь, с приятелем подруги. Приятель работал татуировщиком и носил на лице примерно шесть металлических колец - в них во время секса застревали ее волосы. С ним она впервые попробовала марихуану и познала удовольствие половых сношений в состоянии измененного сознания. Летом он уехал собирать клубнику за границей, а Лида на дачу, где занималась под открытым небом любовью с приятелем детства. Пожалуй, эта третья ее любовь внушала больше всего надежд, но с приходом осени из отношений испарилась чистота, солнце и свежий воздух, которыми они были пропитаны, и в Москве она виделась с ним пару раз, прежде чем перестала ему звонить. К партнерам она не питала сильных чувств, а те, к кому она их питала, не были ее партнерами. Когда на втором курсе ее подруга Рина поведала ей о "теории пасьянса", Лида успела привыкнуть к 2х-3х месячным интрижкам.
"Теория пасьянса" заключалась в том, что девушка рассматривает избранника как пасьянс, который то ли разложится, то ли нет. Либо приведет к долгострочным отношениям, либо застопорится на месте. Если "пасьянс" не раскладывается, девушка начинает новый; если и новый не получается, принимается за другой. Если все пасьянсы неудачны, она хватается за первый попавшийся. После множества неудачных попыток, девушка пытается предсказать проигрыш, не доведя расклад до конца, бросая его на полпути, а потом раскаиваясь - может, стоило тот, предыдущий, закончить, может он как раз - выигрышный.
Лида запомнила эти слова и пыталась выбирать "удачную колоду" более тщательно, но обладание достаточно бесполезным и не совсем верным теоретическим обоснованием межполовых взаимоотношений так и не помогло, и на третьем курсе она уже ни с кем не встречалась. Тогда же ей осточертели вечеринки, она поняла, что не уникальна, и стала засыпать днем - сначала дома, а со временем и на лекциях. Так что звонок Иры Каменченко оказался очень кстати и дал надежду на изменение в однообразной (Хотя когда она была другой?) жизни.
За неделю до этого ее помешанная на здоровье мать провела агитационную кампанию в пользу ежедневного употребления 2400 мг Пирацетама. Якобы лекарство улучшает деятельность ЦНС. Лида прочитала в инструкции - возможный побочный эффект - нарушения сна и повышенная возбудимость - именно то, что ей, сонной тетере, нужно, и с радостью восприняла инновацию. Принимала Пирацетам несколько дней, пока не уяснила - все стало гораздо хуже, и теперь она отрубается не только дома, но и в институте. Прекращение терапии ничего не дало, и Лида проклинала фармацевтическую фирму "Pliva", ощущая как веки смеживаются над лесом дифференциальных уравнений в тетради. За день до звонка Иры она взяла в институт только шарф и подушку, потому что уже просыпала четыре пары подряд. Посещение института откладывалось в памяти, как вспышки сознания в моменты перехода из аудитории в аудиторию, между душными и бредовыми снами на лекциях.

Лида бросила телефон обратно на кровать и пошла в ванную чистить зубы и умываться. До следующего четверга оставалась ровно одна неделя.

***

Когда во время летних каникул Лиде случалось мельком увидеть свою школу, из окна троллейбуса, такси, маршрутки, на нее накатывала волна отвращения; потрепанное белое здание воспринималось чуть ли не как логово зла и престол дьявола. Отношение изменилось после поступления в институт, мрачная аура стала мягким, теплым излучением тоски по старым добрым временам, и презрительная улыбка - "Ага, школа, я на отдыхе, не поймаешь" превратилась в сочувственно-грустную - "Эх, школа, как жизнь?". С такой улыбкой она в четверг открыла тягуче проскрипевшую дверь, вдохнула знакомый, специфически-школьный запах, поздоровалась с вахтером, разом воскресила в памяти, что происходило в этих коридорах несколько лет назад, и стала подниматься на третий этаж, в кабинет Дарьи Владимировны, ее завуча. Пять часов вечера, здание стояло практически пустое, не везде горел свет, за окном плавала непривычная темнота, и стук каблуков Лиды звонко летел вперед нее, над полированными ступеньками. Из кабинета номер 306 раздавался громкий хохот, который у Лиды не получилось разделить на составляющие и понять, кто смеется. Она потянула на себя восьмую по счету на сегодняшний день дверь. Парты в классе были сдвинуты вместе и покрыты белыми скатертями, в углу, на стульях, в беспорядке свалена одежда - куртки и пальто, шесть-семь одноклассников Лиды ели торты и пили чай, два стояли у доски и рисовали мелом непонятное, а завуч, 50 летняя, рано постаревшая, с глубокими складками, идущими от уголков напомаженного рта до подбородка, и незнакомый мужчина в замшевом пиджаке сидели у шкафа c прозрачными дверцами и разговаривали, лениво водя глазами по корешкам книг. Первыми на Лиду обратили внимание те, за столом, с чаем, - Лидин компьютер воспоминаний определил, наложив возможную выборку из выпускного класса на изменившиеся с возрастом лица сидящих, кто это, - Ира Каменченко, пионерка по духу, уже немного раздавшаяся в бедрах и огрубевшая; Алена Жабко, девушка с остренькой злой мордочкой, в начальных классах, если ее дразнили, она плевалась в обидчиков; Никита Майков, с вечно недовольным выражением угреватого лица; Оля Челышева, тихоголосая дремучая дура; Ипа Винокуров, носатый агрессивный идиот, с приокрытым ртом и напряженно нахмуренными сросшимися бровями; Денис Ранних, голубоглазый, бабьей красоты, парень, смеющийся неожиданно зверско, гулко и басовито.
Ира оторвалась от пластиковой тарелки с чем-то шоколадным и замахала руками:
-Лиида! Привет! - А потом остальным. - Люди, Лидка пришла!
Двое у доски повернулись к двери и приторно улыбнулись - Богдан Гатчинков и Коля Смиренков - вечно в черном и с издевательскими ухмылками на губах. За те три года, что Лида их не видела, они отрастили сальные патлы, сгорбились и вытянулись чуть ли не до двух метров. Смиренков держал в руке крошащийся мел, а на заднем плане красовались нарисованные им каббалистические символы.
Дарья Владимировна сделала приглашающее движение к столу и перенесла туда табуретку, оставив мужчину в пиджаке, сразу же схватившего из шкафа какую-то книгу.
- Привет, Лид, давно не виделись. Изменилсь ты очень. Как жизнь студенческая-то? По школе скучаешь? - спросила завуч, ожидая услышать приятную ложь "Да, скучаю".
-Нууу... Да
-Ага! Скучаешь ты, как же... - произнес Майков, не сгоняя тоску с лица.
-Ник, расслабься, тебя же не трогают, - Алена разраженно поежилась.
-Понятно, - грустно сказала Дарья Владимировна. - А у нас тут перемены, видишь, новый учитель литературы.
Человек в замшевом пиджаке поднял глаза от страниц и показал двумя пальцами V, victory.
-Своеобразная личность, как видишь, - завуч сжала губы и подняла брови.
-А со старой учительницей что случилось? - спросила Лида, усаживаясь на свободное место.
-Ипа, давай ты, у меня нет сил повторять, - вздохнула Дарья.
-Я? - Настороженно гавкнул Ипа.
-Не ты, так кто-то другой, господи, - завуч приложила ладнь ко лбу. Видно было - историю эту ее заставляли поведать не первый раз, и она не первый раз ее слушала в разном изложении.
-Давайте я, - неожиданно вызвался Ранних. - Лид, история такая... Ты нашу учительницу знаешь, да? Что у нее в ящике стола лежало? Настойка, бальзам. Сорокаградусный. Ее же от алкоголизма кодировали...
-Угу, кодировали, как сейчас помню, сидим мы с ней... - шутовски выкрикнул от доски Богдан.
-Заткнись, - сказала Алена.
-...и видно недокодировали, - продолжил Денис, - и бальзамчиком этим она часто баловалась. Не то, чтобы к концу дня пьяная, но... пахло от нее спиртом порядочно. Впрочем, ерунда, подумаешь, хоть какая радость старушке. Но так случилось, что перед выпускным сочинением ее ассистентки заболели, Дарья Владимировна в командировке была, и директор со сломанной ногой лежал. Так осталась наша любимая Светлана Алексеевна за экзаменационным столом одна, если не считать ее волшебной бутылочки...
-Денис, рассказывай нормально, если я захочу услышать едкую и глупую сатиру, я попрошу Богдана или Колю, - строго и устало сказала Дарья Владимировна.
-К вашим услугам, -Богдан с Колей сняли воображаемые шляпы и поклонились.
-Ладно, буду нормально, - спрятал ухмылку Ранних. - Короче, она вышла в туалет, оставив на доске написанные темы... В общем, кое-кто кое-что к уже готовым пяти темам приписал, шестую тему...
Гатчинков и Смиренков заржали.
-Это они? - спросила с недоверием Лида.
-Нет, конечно. Они, как и ты, между прочим, давно уже школу закончили, а учительница по литературе ушла только год назад, - Денис сделал выразительную паузу. - Скандал. Один парень добавил шестую тему. "Весна. Пингвины прилетели. По одному из произведений Островского".
Гатчинков согнулся от хохота, Лида тоже прыснула.
-Но это ничего. Дело в том, что Светлана Алексеевна новую тему не углядела, и, читая темы,…и "пингвинов" прочитала, - Денис, не выдержав, громко загоготал, но взял себя в руки, – и ведь нашелся человек, который про пингвинов таки написал, сравнив с ними помещиков! А сочинения, как назло, пошли не к Светлане Алексеевне, которая впала в летний запой, а наверх, где, понятно, сидят одни ригористы и кретины. Им пингвины не понравились, и пошло, поехало - разбирательства, комиссия, ревизия и прочая ахинея... Вот, так и ушла Светлана Алексеевна "по собственному желанию".
-Мдааа, - протянула Лида.
В классе повисла тишина - никто уже не смеялся, и стало слышно, как Богдан с Колей противно черкают мелом по черной поверхности школьной доски, и Ипа Винокуров шумно отхлебывает чай. Оля Челышева, наверное, желая сменить тему или снять напряжение, тихо сказала:
-Знаете, я про что недавно прочитала?
-Про что, Олечка? - елейно спросил Богдан, отвернувшись от нагромождения белых рун.
-В Америке ученые провели эксперимент. Они на два разных острова посадили обезьян. А на островах росли бататы, которые немытыми обезьяны не едят. А потом ученые научили обезьян первого острова мыть бататы, и вскоре обезьяны второго острова тоже… научились их мыть. Ну, появилась гипотеза о телепатической передаче мыслей, о том, что существуют такие информационные сгустки...
-Информационные КОМКИ!!! - зашелся в восторге Смиренков.
Все опять засмеялись и немного расслабились, только Оля обиделась и уткнулась в тарелку с тортом. Никита Майков нехотя, через силу, сказал:
-Не издевайтесь над Олей. Я знаю похожую историю, только значительно более загадочную. У нас в России, тогда СССР, в 60е годы в одном из НИИ, специализирующемся на биологии, взяли несколько маленьких лисиц и, так сказать, приручили и одомашнили. Лисицы размножились, потом умерли, потомство в свою очередь повторило тот же цикл. И, что интересно! У лисиц n-ного поколения стал загибаться хвост, они начали лаять, у них выросли ноги, и изменилась форма тела. В общем, лисицы превратились в СОБАК. Дворняжек. Да... - И Майков осел на стуле, монолог его вымотал.
-Дааа, - протянул Ипа, глядя исподлобья на Майкова.
-Если уж на то пошло, я тоже могу кой-чего рассказать, - Богдан Гатчинков откинул волосы со лба. - В тридцатые годы ученые, а так же политики и прочие демагоги взяли репрезентативную выборку из тогдашней творческой интеллигенции и несогласных с режимом. Выборка получилось большой, миллионов эдак несколько, и поместили ее в клетки и специальные исследовательские лагеря для нечеловеческой работы, естественно в интересах науки. И! Что интересно, зэк... простите, добровольцы первое время повымирали, а потом пообвыклись и обросли шерстью. Ну, в обезьян превратились. Таких... Макак. Ага. Угу.
-Не смешно, Богдан, тебя бы туда - и ты не обезьяной бы стал, а крысой, - хищно сжала пластиковый стаканчик Алена.
-Крысой? А ты кем? Жабой? А Ипа наш Винокуров в павиана бы превратился, наверное... - Гатчинков усмехнулся и, стараясь не смотреть наливающегося кровью Ипу, повернулся к доске.
"Я тут всего несколько минут, а уже устала", - подумала Лида.
-Ребята, не ссорьтесь, - подала голос Ира Каменченко. - В кои-то веки собрались и сразу переругиваться.
-Да, Ир, дураками они были, дураками и остались, - ответила Дарья Владимировна.
-Да уж, куда нам, - сказал Коля, скрипя мелом. -Куда уж нам, убогим...
-Коль, на тебя я уже давно не реагирую, с десятого класса, - засмеялась завуч.
-Еще торт есть? - спросил Винокуров.
-Ипа в репертуаре, - высокомерно отвернулась Ира.
-А тебе жалко? - ощерился Ипа.
"-Боже мой... " - опустила голову Лида. Обстановка стала утомлять; освежились, обновились в памяти школьные будни, маленькие группировки-касты, в чреве которых шевелилось общение. Каста "заводных ребят" - Лида и ее подруги, которые сегодня не пришли. Каста "нонконформистов" - конечно, Гатчинков и Смиренков. Каста "отличников" - Ира Каменченко, Денис и Майков. Кроме того, были многие другие, враждующие полисы, искуственно собранные, неспособные найти общий язык, презирающие друг друга, на словах одно, а за спиной другое. Лида подумала о том, как 3 года назад она разговаривала с подругой, Дарькой Морозовой, в коридоре, и как та поприветствовала поднимающуюся по лестнице девушку, члена другой касты, и отметила - она "так и светится радостью". А когда девушка поднялась на пролет выше, Дарька прошипела: "Смех без причины...". Отвратительная, мерзкая, лицемерная грызня. Главное, так каждый день, каждый день улыбки и чмоканье в щечку, и спрятанные гвозди и молотки, чтобы при малейшей оплошности скорее кинуться и распять "врага", прибить к кресту, с иудиным поцелуем напоследок. Если бы ненависть проявлялась только между кастами, нет! - внутри самих каст, объединенных узловыми точками соприкосновения, интересами, темами для разговоров, ворочалась взаимная злость и презрение, иногда выливающееся в гавканье и интеллектуальное перебрасывание навозом. Лида завелась - те, с кем она проучилась бок о бок около десяти лет, превратились в ее глазах в гадких, жалких людишек. Она плавала в раздражении полминуты, пока не подумала: "Черт возьми, чем же я их лучше, я такая же, я тоже их бешу, как они меня. Мы одинаковые, и почему бы не перестать поддакивать и улыбаться, а подняться с места и высказать, что я о них думаю. Нет... Приличия, стыд, как на меня посмотрят. Это мешает, встает на пути. Эта бонтонная преграда на пути каждого, на пути Ипы, Дарьи Владимировной, Иры Каменченко, разве кроме Богдана и Коли, которые обращают правдивые слова в шутовство и цирк с конями и снимают воображаемые шляпы перед роющимся в грязи стадом розовых свиней. И впервые Лида прониклась уважением к Богдану и Коле, сгорбленным и несчастным. "Хотя, с другой стороны, - подумала она. - Возможно, Гатчинков и Смиренков тоже не правы, и нужно, если не возлюбить других, то, по крайней мере, перестать их ненавидеть, чтобы выйти из порочного круга - ненависть за ненависть и взаимное ожесточение в результате. Я не люблю их за лицемерие и сама лицемерю, вызывая нелюбовь за свою жесткокость и лицемерие, которые в свою очередь делают полный оборот, чтобы вернуться к тому, что было. И так далее, и так далее, и кружение, кружение в кипящей желчи". Из забытья ее вырвала заключительная фраза анекдота, - "...а продавщица говорит, молодой человек, это моя фамилия" и всеобщий смех. Дарья Владимировна вытирала слезы и повторяла: "Суслятина, ой не могу, суслятина...".
Оля Челышева куда-то пропала, новый учитель литературы окончательно углубился в книгу, Коля к радости Богдана паясничал перед пошедшей красными пятнами Аленой, приговаривая: "Ну плюнь в меня, ПЛЮНЬ", Майков скучающе подпирал подбородок кулаком, а Денис откинулся назад, демонстрируя пожелтевшие зубы и хохоча.
Лида пробормотала "Я скоро" и вышла, оставив за собой утихающую радость и нарастающую злобную скуку. В туалете, где думала умыться, беззвучно плакала, опершись о ржавую раковину, Оля. Лида попыталась обнять ее за подергивающуюся, обтянутую свитерком спину, из которой выпирала бугорком застежка лифчика, но Оля отмахнулась, не поворачиваясь. Из крана однообразно и шумно текла вода. Лида постояла с неловко опущенными вдоль туловища руками и сделала вторую попытку. На сей раз Челышева не сопротивлялась, но срывающимся шепотом спросила – задала вопрос-штамп:
-За что вы меня нена... ненавидите?
-Оль, - сказала Лида, раскачиваясь с ней в унисон, обхватившись. - Челышева, наплюй на них, не воспринимай это так.
-В институте то же. Они говорят либо "Кто такая Челышева?", либо "Челышева? Это та дура?". Постоянно, постоянно по фамилии. Челышева, поди сюда. А Челышева зачет сдала? Челы... Челы... - И она заплакала в голос. По ее красному, припухшему лицу ручьем лились слезы, падая вниз и смешиваясь с водоворотом коричневой воды у окантованного черной неровной резинкой стока.
Лида промолчала, подумав - любая ее реплика вызовет бурю, и только прижала Олю к себе еще крепче.
-Тебе хорошо. У тебя друзья.
-Да какие у меня... - начала Лида, но спохватилась.
-Да, да, друзья. Ты с ними. У вас компания. А я сижу в каком-нибудь углу и... вышиваю... Неужели я такая глупая, и можно со мной не здороваться, когда я прохожу мимо и говорю "Привет"? Да? А после выпускного вы уехали, но не то что меня не взяли, а даже не попрощались? Да? Да? Челышева разберется, у Челышевой опилки в голове, с Челышевой не о чем говорить, Челышева читает только схему метро, у Челышевой и парня-то нет... Лида, скажи, ведь мужикам дуры нравятся? Что я - СЛИШКОМ дура? - Оля шумно высморкалась.
-Я вот 5 минут назад о похожем думала, - произнесла Лида, поглаживая Олину спину. - У нас в школе существовали этакие группки по интересам, ненавидящие друг друга, но и внутри них творилось неладное - сплошное лицемерие и гадость... Я принадлежала к одной из таких группок, а ты нет. Вот в чем вся разница. Тебе даже лучше...
-Чем же? - спросила Оля, понемногу успокаиваясь.
-Тебе приходилось меньше врать и больше думать. И никакая ты не дура, - соврала Лида, она же помнила полные идиотизма фразы из Олиных сочинений, которые, не выдержав, иногда цитировала Светлана Алексеевна.
-Ты себя слышишь? - разозлилась Оля. - "Никакая ты не дура". Ты ведь так не думаешь, я помню, что ты подругам обо мне говорила. То же, что и другие. Ты врешь, ты врешь, чтобы меня успокоить, непонятно зачем. А завтра встретишься с кем-нибудь и начнешь: "Я вчера в школу на вечер пошла, а там эта Челышева, дура дурой. По туалетам рыдает, хихи."
-Я не...
-Ты да, не ври, пожалуйста. Не ври и убери руки. Зачем пришла, на унитазе посидеть? И сиди, - Оля высвободилась и сжала мокрые кулаки. - Лучше уйди. Просто уйди.
Лида поглядела в ее уже спокойные, заплаканные, злые глаза, пожала плечами и вышла из туалета, из шума воды, из рыданий и мелкой зависти.
В коридоре она остановилась и оперлась о гранитный, холодный подоконник, прижавшись лбом к быстрозапотевающему, испачканному белой замазкой стеклу. Медленно, подволакивая ноги, пересекал двор мужик в телогрейке, с ведром. У кучи грязного снега он встал, посмотрел в чернильно-синее, с точечками звезд, небо, осветил бородатое лицо трепещущим огоньком спички и выпустил густой клуб беломорного дыма.
…
За спиной открылась дверь, заставив Лиду оглянуться, и оттуда вышли, уже одетые, Ира с Дарьей Владимировной - они что-то обсуждали, Коля и Богдан, отирающие меловую крошку с рукавов, Алена; Никита, несущий на лице тонны мировой скорби; Денис; сосредоточенный на переносице Ипа и новый учитель литературы, держащий под мышкой книгу. Учитель достал из кармана связку ключей, запер класс и отдал ключи Дарье Владимировне, которая положила их в карман костюма, а после захлопала в ладоши, привлекая внимание и вызывая ассоциации с детским садом; там тоже так делали, если хотели оторвать детишек от бессмысленного бега кругами и писклявой визгни.
-Так, ребята... сейчас уходим, школу закрывать надо. Никто ничего не забыл?
-Челышеву из туалета вытащите, - мстительно и неожиданно сказала Лида. - А то ее забудем.
-Ир, сходи за Челышевой, - махнула рукой Дарья Владимировна. - Скажи - мы долго ждать не будем.
-Давайте не станем расходиться, - предложила Алена. - Зайдем куда-нибудь. Посидим...
-А точно! Давайте! - загорелся Денис. - Только куда?
-Нет, у нас не получится, - скривились Коля с Богданом. - Домой пора, чаек пить.
-Да, я тоже не пойду, - почесал затылок Ипа.
-А я хочу сходить. Тут рядом дешевый ресторанчик, - с трудом выговорил Никита.
-Значит, идет Никита, Денис... - Алена загнула два пальца. - Лида, ты?
-Пожалуй, - дернула плечом Лида.
-... Лида... - Алена добавила к двум пальцам один. - Дарья Владимировна, пойдемте с нами. И вы... - обратилась она к учителю.
-Артемий Ильич, - подсказала завуч. - Я-то стара для посиделок. Вы уж без меня.
-Артемий Ильич, не хотите... - попыталсь Алена, как вдруг появилась Ира Каменченко, ведущая за собой Челышеву.
Лида заметила - Челышева успела умыться и привести одежду в порядок. Она демонстративно не смотрела ни на кого, даже на Иру, которая держала ее за руку.
-...не хотите с нами, с молодежью потрындеть? - подняла верхнюю губу Алена.
-Да он сам молодежь, - сказала Дарья Владимировна. - Тема, сколько тебе лет?
-Двадцать четыре, - ухмыльнулся Тема.
-Ну ничего себе! - выдохнула Алена. - Как же вы с дисциплиной справляетесь?
-Справляюсь, и ничего, - ответил Артемий. - Кстати дешевый ресторанчик тут - дерьмо. Я лучше место знаю.
-Тема! Понятно теперь, почему тебя слушаются, - сказала Дарья Владимировна. - Ненормативная лексика, а они и в восторге...
-Между прочим, слово "дерьмо" постоянно произносится королем Убю в пьесе Альфреда Жарри. Некоторые переводчикики обозначают его как "срынь", что точнее, потому что в оригинале, на французском - было merdre. Не merde, но близко... - спокойно и не к месту произнес Артемий.
-Тема, хватит эрудицией давить, мы же знаем - никто из нас столько не прочитал, сколько ты, в свои 24, -покачала головой завуч.
-Ну, Артемий Ильич, покажете нам волшебное место? - сказала Алена. - Ир, Челышева, вы с нами?
-Нет, - металлически резанула Челышева.
-Ален, мне завтра вставать надо рано, - отказалась Ира.
-Так. Никита, Денис, Лида и Те..Аретемий... - перечислила Алена.
-Можно просто - Тема, - улыбнулся учитель.
-Да как-то непривычно... - чуть втянула голову в плечи Алена.
-Ну, я же у вас не преподаю. Поэтому - Тема, - растянул шире губы Артемий.
-Четыре человека. Нормально, - прошептала Алена. - Идем тогда?
-Идеем, - протянул Никита.
-В темпе, в темпе. Пора уже, - сказал Тема и зашагал по направлению к лестнице, уводя за собой постепенно потянувшихся Лиду, Никиту, Дениса и завуча. Челышева пошла к другой лестнице, Ипа покрутил головой и последовал за большинством, а Богдан и Коля, сгорбленные и криво ухмыляющиеся, шаркая черными грубыми ботинками, потащились за Олей.
На выходе потоптались в подтаявшем снеге у крыльца, дожидаясь Челышеву. Учитель раскурил длинную черную сигарету и ковырял носком кроссовка обнажающуюся землю с клочьями побледневшей за зиму травы. Дарья Владимировна крутила на указательном пальце ключ и, когда Челышева, наконец, вышла, налегла плечом на дверь в облезлом лаке. Щелкнул замок.
-Ну, ребят, тогда до следующего года, - обратилась к Лиде, Алене, Никите и Денису Дарья Владимировна. - Смотрите, не замучайте Артемия Ильича.
-До свидания, Дарья Владимировна, - сказала Алена, и за ней повторили - "До свидания".
-Фисе, фисе, - сказал Коля.
-Чао, - томно выговорил непрерывно кривляющийся Богдан.
Ипа промолчал, плюнул под ноги и, присев на корточки, принялся натирать ботинки с квадратными носами маленькой губочкой. Ира помахала так, как будто они уже были на огромном расстоянии друг от друга. Оля подняла правую ладонь и последовательно и быстро согнула пальцы, начиная с мизинца.
-Пока, - сказал Денис, сверкая зубами в свете желтого фонаря.
-Давайте тогда, - тяжело бросил Майков.
-Удачи! - крикнула Алена.
Лида последовала примеру Оли, повторив тот же жест и поймав ее раздраженный взгляд, а учитель нарисовал приятно пахнущим табачным дымом замысловатую загогулину. Наконец, после спокойного прощания, одиннадцать человек, осколки раньше такого бурлящего и переплетенного класса-клубка змей, расползлись по разным направлениям. Пять углубились в подворотни, переулки, чтобы провести еще несколько часов вместе, а остальные, как ветвящееся маршрутами дерево, как капли на боковом стекле автобуса, разделились и пошли, неся неафишируемую мировую скорбь, или скуку, или усталость, или обрывки сегодняшних диалогов, или пустоту с собой, вдоль подсвеченных огнями ночных проспектов и плетущихся в пробке лаковых автомобилей, домой, к дивану, к телевизору, к ужину и новым диалогам и ситуациям, ждущим последней обработки перед сном, в постели с перекрученными простынями и старым, пропахшим зверем, одеялом.

***

Лида быстро шагала рядом с Темой; за ними, на некотором расстоянии переступали лужи Алена с Денисом. Никита глядел сквозь колодцы нависающих старых домов на обкусанную с одной стороны луну и курил без рук, одними губами, оставляя за собой поднимающиеся вверх круглые облачка.
-Где кафе-то? - нарушила молчание Лида.
-Скоро уж, скоро придем, - успокаивающе сказал Тема.
Помолчали некоторое время. Лида не знала, почему ей хочется его разговорить, и мучительно перебирала темы для дискуссии.
-А что вы сейчас читаете?
-Сборник, французские поэты XIX века в переводах Анненского, Пушкина... - Тема перепрыгнул комок какой-то дряни. - А вы?
-Господи, там черепашка раздавленная... - обернулась Лида. - А?
-Черт с ней. Говорю, что вы читаете?
-Ммм, - замялась Лида. - В данный момент ничего.
-Стыдно, стыдно, - усмехнулся Тема. - Вот уже и подошли.
В одном из домов дверь подъезда отличалась от остальных - обшарпанных. Эта сверкала лакированным деревом и золотой табличкой с надписью "ООО Пудвиже Ниеля".
-Ау, народ, чего отстаете? - крикнул в темноту Тема.
-Да разве за вами угонишься, спринтеры, блин, - раздался недовольный голос Майкова, а вскоре появился и он, тяжело дышащий. За его плечом колыхались черты лица Алены и зубы Дениса.
-Так, - Тема постучал по табличке костяшками пальцев, и, когда за дверью завозилось, и она распахнулась внутрь, шагнул в черный прямоугольник. - Подтягивайтесь.
Лида, Алена, Никита и Денис робко протиснулись в дверной проем, их глаза, привыкнув к темноте, различили криво уходящие вниз ступеньки, тощего мужика в облезлом кресле и дспшный стол.
-Добрый вечер, - сказал Тема.
-Привет, привет, - мужик почесал клочковатую бороду. - Клиентуру расширяешь, Иуууда? Ну, быстрее, быстрее... - И он достал из нагрудного кармана металлический обтекаемый мундштук.
Тема, смотря под ноги, боком зашагал по винтовой лестнице. По мере того, как они спускались, становилось теплее и теплее, только изредка налетал сырой подвальный ветер. Лида подумала, может Артемий Ильич их заманивает в подземелья, где он достанет длинный зазубренный нож и, сначала изнасилует ее и Алену, а потом медленно перепилит ножом горло. Или начнет насиловать и резать одновременно... А Никита и Дениса уже нет в живых, их тощий уже хлороформом усыпил. На них и свалят, кровью измажут с ног до головы, и докажи потом, что ты не верблюд. А...
-Пришли! - резко выкрикнул Тема, и Лида вздрогнула. Лестница упиралась в дверь, из-за которой доносилась резкая, быстрая скрипичная музыка.
-Ну, люди? - радостно потер щеку Тема и толкнул обеими руками черное дерево. - Вот и ваш рай.
Музыка ударила по ушам, понеслась, отскакивая от стен, по спирали вверх, и оттуда кто-то заорал матом, чтобы они скорее заходили, если не хотят, чтобы весь дом проснулся.
На сцене в углу маленького подвальчика, трясясь в падучей, играл на скрипке худой человек в черном фраке. От скрипки шли многочисленные переплетенные провода к огромной вибрирующей колонке. У сцены бесновались затянутые трико пары. Мелькали длинные разметавшиеся волосы танцоров.
-ЖИВАЯ МУЗЫКА! - прокричал Тема Лиде на ухо.
-ЧЕГО?!
-ЖИВАЯ МУЗЫКА, ГОВОРЮ! НИГДЕ ТАКОЙ АППАРАТУРЫ НЕТ! СКРИПКА-ТО КАК ЗВУЧИТ!!
-ЧЕГО?!!
-НЕВАЖНО!
Тема схватил Лиду за запястье, махнул обалдевшим от звука Алене, Денису и Никите и устремился к стене подвальчика, усеянной вплотную расположенными двери. На каждой был написан номер.
Внутри стоял деревянный стол, горела свеча в подсвечнике, и музыка звучала спокойней, чтобы можно было нормально разговаривать.
-Рассаживаемся, - Тема уверенно отодвинул покрытые белыми чехлами стулья и сел на ближний, потянув Лиду на соседний. Алена села между Денисом и Никитой напротив.
-Ну, Артемий Ильич, вы нас удивили, - покачала головой Алена. - Мы-то представляли этакий учительский трактирчик для дедов, пиво попить между двумя литературами да трубочку потянуть. И... дешевое место?
-Относительно, - Тема положил на стол широкую плоскую пачку сигарет, вытащил одну и прикурил от свечки. - Меня и моего гостя бесплатно кормят. А если пересчитать на остальных, получится вполне человеческая сумма...
Скрипичное соло прежде официанта в белом костюме ворвалось в кабинет, потушило свечку, и успокоилось только, когда он плотно притянул дверную ручку.
-Меню желаете?
-Да, - ответил Тема.
Официант разбросал пять плотных газетных листов с наименованиями блюд и остался на месте, сложив скрещенные руки на груди. Прошло три тихие минуты, в течение которых Тема наклонился к Лиде, прошептал ей что-то на ухо, и она, соглашаясь, закивала.
-Так, - сказала Алена. - Я буду глинтвейн.
-Один глинтвейн... - официант черкнул карандашем в блокноте и обратился к Никите. - Вы?
-Абсент. Без сока и без жженого сахара.
-А вы? - официант указал длинным ногтем указательного пальца на Дениса.
-А что такое "Сазу Бытность"?
-Сазу Бытность? - Особо подающаяся самбука по рецепту Пудвиже Ниеля, - официант гордо вздернул подбородок.
-Давайте одну такую.
-Ты, Иуда, что будешь? - спросил официант.
-Два черепаховых супа, один для меня, другой для дамы, - Тема щелкнул пальцами в направлении Лиды. - И божоле.
Как официант вышел, Денис спросил:
-А почему вас Иудой называют?
-Ааа, долгая история, - выпустил струю дыма Тема. - В общем, до того как я перешел работать к Пудвиже Ниелю, "приводчиком", то есть тем, кто в частные малоизвестные заведения приводит соответствующих духу данного заведения клиентов, я работал у человека по имени Иисус. Да-да - его так родители назвали. Вот уж не сладко ему пришлось в советской школе, я думаю. Ну, и Пудвиже Ниель, высоченный такой негр, весь в татуировках, сказал мне, что я продал Иисуса дьяволу, имея в виду себя, за тридцать серебренников, и теперь я Иуда. Странный негр, Иисус-то ведь не к дьяволу попал после смерти, да и реальный Иисус Небаев, у которого я работал, жив до сих пор...
-Послушай, - Лида естественно перешла на "ты". - Кто у сцены танцевал?
-Ты одежду имеешь в виду? Если хочешь потанцевать, скажи официанту размер и предпочитаемый цвет, и он принесет тебе свежеевыглаженное, чистое трико твоего размера и любимого цвета. Так уж тут принято...
-А...-потянул Майков.
-Подожди, - оборвал его Тема. - Если снова вопросы, давайте я отвечу на предполагаемые. Так. Музыка сюда транслируется через маленькие колоночки, дверь звукоизолируемая. Стены тоже, иначе дом на уши бы встал. Большинство кабинетиков в пятницу и субботу занято, заведение работает круглосуточно каждый день. Окупается. Скрипач…скрипач, и скрипач, но такой скрипки нет ни у кого. Не придумали пока.
Вошел официант вместе с особо пронзительной, режущей нотой и подносом, на котором стояли две дымящиеся тарелки, столовые приборы, высокий стакан с чем-то красным, бутылка вина, два бокала, маленькая зеленая рюмочка, изогнутая тонкая реторта и золотая зажигалка. Он расставил тарелки, стаканы и разлил вино по бокалам; на подносе остались лежать реторта и зажигалка.
-Теперь особая самбука по рецепту Пудвиже Ниеля! - крикнул официант, поставил реторту перед Денисом, подбросил в воздух зажигалку, поймал ее в карман и поднял левой рукой поднос над его головой. - Наберите самбуку в рот.
Денис всосал обжигающую тоненькую струйку и надул щеки.
-Расслабьтесь, расслабьтесь... - официант вытер рукавом Денису губы. - Откройте рот.
Денис выкатил глаза и, запрокинув голову назад, распахнул полную сверкающих зубов пасть.
-А теперь... - официант достал из кармана зажигалку, щелкнул несколько раз для пробы и направил маленький огонек в рот Дениса, откуда немедленно вырвалась драконья струя, ударившая в поднос и растекшаяся по нему синим пламенем. - ГЛОТАЙ!
Денис Ранних, покрасневший от натуги, заглотил пылающую жидкость и немедленно откинулся назад с удовлетворенным и блаженным выражением лица.
-Ну как, хорошо? - засмеялся Тема.
-Угумм, - пробормотал, не открывая глаз, Денис.
-Ладно, пока он в отключке, давайте выпьем за... за изменения, - поднял бокал Тема и чокнулся с Лидой.
-Давайте... - зашумели и принялись стучать стеклом.
…
Лида ела необычайно вкусный черепаховый суп и переглядывалась с Темой, оценивая его.
Никита как воду залпом выпил рюмку абсента, чуть скривил губы и попросил у Темы сигарету; Алена грела руки о стакан глинтвейна, и изредка прихлебывала; Денис открыл глаза и смотрел остановившимся взглядом в потолок, - все ощутили, как напряжение встречи выпускников уходит, и новое, успокаивающее заступает на его место. Только Лида не разделяла общей умиротворенности, ей не хотелось спать, хотелось прыгать и танцевать. Она посмотрела на часы, показалось - секундная стрелка идет чуть быстрее. Перевела взгляд на плавающий в тарелке панцирь черпахи. Он не плавно колебался там, а его словно в убыстренном темпе швыряло от стенки к стенке.
-Доедай, - заботливо сказал Тема.
-Я уже не могу... - надула губы Лида.
-Ты должна съесть, это нужно, - настаивал Тема. - И мы пойдем танцевать, хорошо?
-Хорошо...
"Неужели он считает, - подумала Лида, - что я смогу танцевать после такой горы...". Но она съела, счистила клочки мяса с панциря, и даже оказалась в состоянии встать со стула, покачиваясь, и пощелкать в воздухе пальцами. "Боже мой, да я пьяная. Вот что значит долго не пить. Полбутылки и уже...".
-Официант! Танцевать! - выкрикнула Лида. - Красный цвет, размер не знаю!
Вокруг нее кружилось, откуда-то из воздуха появилось висящее на согнутом локте трико. Лида схватила его и, поддерживаемая Темой, была отведена в комнатку для переодеваний, соседнюю с их кабинетом. Быстро скинула с себя всю одежду, пока Тема, уже затянутый в черный блестящий латекс, стоял, отвернувшись к стенке лицом, курил, и натянула приятно облегающее, чистое и свежее красное трико. Ей даже стало обидно, что он не обернулся и не попытался ее обнять и поцеловать. Не стала бы сильно возражать.
Тема вывел ее к сцене, под накатывающие оглушающими, острыми валами волны скрипичной музыки, взял, странно изогнувшись, за руки, и они стали кружиться и извиваться. Как красная и черная лента на шляпе под пронизывающим ветром. Лида закрыла глаза и позволила скрипке ввинчиваться в быстрее и быстрее колотящееся сердце. В голове у нее мелькали образы - налетающие друг на друга и взрывающиеся сотнями искрящихся стеклянных брызг зеркальные небоскребы; стремительные, бритые наголо гончие, преследующие прыгающих из стороны в сторону черных зайцев; аэродинамические трубы и сотни беговых дорожек, на которых сотни эЛ, Л, Лид пытаются совладать с нарастающей скоростью движения...
Выпрыгивали картинки как в калейдоскопе - вот захлопнутая дверь, вот винтовая лестница за ней, по которой поднимается Алена и Никита, таща за собой невменяемого Дениса. Его обвисшие ноги клацают по ступенькам. Вот Тема звонит по мобильному. Вот скрипач берет невероятную высоту, от которой лопается стакан в руках одной из танцовщиц. Вот танцовщица с забинтованной рукой. Вот сквозь повязку мгновенно проступают красные пятна. Вот они с Темой снова танцуют, бесновато - черти на шабаше. Вот следы от потных ладоней Лиды на черной блестящей резиновой груди Темы. Вот девушка с бинтом на руке уходит. Вот за ней шлепают остальные. Вот прорывающий стену музыки крик: "Дверь закройте!". Вот они с Темой одни, и свисающие на смычок волосы музыканта, и дрожащий пол, и опять танец, и танец, и поток, и скорость, и бежать, и нестись, и.

***

Очнулась от непривычной тишины. Лида сидела в кабинете, в обычной одежде, колонки молчали, и Тема держал ее за руку. Голова, что неожиданно, не болела. Лида чувствовала необъяснимую бодрость, будто не танцевала всю ночь, а спокойно спала.
-Черт! - вспомнила она. - Я же родителей не предупредила! Надо...
-Не надо. Ты это вчера сделала. Я с ними тоже говорил, все нормально. Они думают, что ты осталась на ночь у подруги и ее отца. Знаешь, получается у меня иногда говорить взрослым голосом, - Тема засмеялся.
-А...Что вчера-то было?
-Ты не помнишь? - искренне изумился Тема.
-Куски какие-то. А только полбутылки красного вина...
-У нас тут напитки специально заряженные, - понимающе заулыбался Тема.
-То есть? Там?...Ладно, неважно, главное - было хорошо.
-А сейчас что, нехорошо?
-Да нет, - и в самом деле, Лида давно так хорошо себя не ощущала. - Хорошо... Здесь есть душ?
-Есть, только нужно пройти немного.
-Ну и пошли, - Лида пружинисто вскочила с места. - Ооттлично! А я уж смирилась с ролью старухи... Ха-ха.
Тема галантно пропустил ее вперед. Сцена пустовала, на полу валялось несколько пыльных растянутых костюмов разных цветов, изредка попадались капли крови.
-Сюда. Номер 50, - сказал Тема.
Они оказались в белом коридоре с высоким потолком, точно "подпертым" стремянкой
- А я-то думала - номер 50 тоже кабинет...
-Нет, лезь.
Лида поставила туфлю на первую ступеньку и посмотрела вверх. В потолке зияло отверстие метр на метр.
-Поднимайся, я за тобой...
Лида взобралась на стремяночную площадку, схватилась за край дыры, подтянулась и вылезла в квартиру.
Дыра зияла посреди гостиной. Ни телевизора, ни приемника, только пыльная антикварная мебель, потертый паркет, покосившиеся кресла и камин с часами, стрелки которых неторопливо, но видимо кружились. Тема высунул голову и показал рукой в сторону коридора:
-Там ванная. Я пока тут похожу...
Лида встала на ноги и пошла по коридору. Краем глаза она различила ответвление, целиком загроможденное книгами.
Коридор заканчивался комнатой с паркетным полом, на котором стояла на золотых ножках чугунная ванная. Из ванной причудливым деревом вырастал тюльпан душа. Лида проверила, задвинута ли щеколда, и стала сбрасывать с себя одежду. Кран был один, выполненный в виде птичей головы. Лида встала под душ и пустила воду. Бодро прыснувшие ледяные струи обожгли кожу, но дискомфорта не ощущалось, даже наоборот - холод согревал и бодрил. У Лиды появилось чувство, что она способна подпрыгнуть на десять метров в вышину или пробить плечом стену.
Она закончила омовение, вытерлась жестким вафельным полотенцем и оделась.
-Артем! Ты где?!
-Тут, подходи, чего покажу...
Тема стоял в ответвлении с книгами и водил пальцами по корешкам.
-Вот черрт, - выругался он. - Книжку где-то забыл. Ту... которую из школы упер...
Лида теперь заметила - то, что раньше казалось хаотическим нагромождением, очень строго структурировано. На каждом шкафу были вырезаны две даты, разделенные дефисом, и, соответственно данному временному промежутку, подобраны книги подобающего возраста. Хотя и во вполне современных интервалах встречались талмуды, изъеденные червями, готовые рассыпаться от первого прикосновения.
-Это не моя квартира, - предвидя вопросы, начал Тема. - Это квартира Пудвиже Ниеля, он дал мне ей попользоваться, пока он в отлучке, зная мою страсть к его библиотеке. Понимаешь, у него очень интересное хобби. Есть люди, которые собирают библиотеку, а Пудвиже собирает БИБЛИОТЕКИ. И, следовательно, - он собирает людей, которые собирают библиотеку. Понимаешь?
-Нет, - честно призналась Лида.
-Объясняю. У человека, если он, конечно, достаточно образован, накапливается какое-то количество книг, которые он купил по ходу жизни. Книг, которые ему нравятся, иначе бы он их выбросил или подарил, но уж точно не стал бы держать дома. Ясно?
-Ясно.
-Пудвиже Ниель придерживается мнения, что человек - это то, что он читает. Следовательно, прочитав все книги, прочитанные человеком Икс можно сказать практически все о личности человека Икс.
-...
-Слушай, что дальше. Пудвиже Ниель едет в дом к какому-нибудь недавно умершему умному человеку и предлагает его жене или детям невероятные деньги за библиотеку мужа или отца. Жена или дети, как правило, соглашаются. Далее Пудвиже возвращается уже на грузовичке, дает пухлый конверт с деньгами и грузит библиотеку мертвого мужа или отца в кузов грузовичка. Дома он ставит книги на специальную полку и выжигает на ней даты жизни и смерти владельца.
-Да поняла я, не глупая.
-Ты не дослушала. Далее Пудвиже Ниель за несколько ночей прочитывает библиотеку мертвеца и отводит ей ячейку в памяти. Фактически, он моделирует в мозге интеллектуальный аспект личности. Следовательно, в любой момент он способен вызвать эту личность, как джинна из волшебной лампы, и посоветоваться. Или поговорить. Ему не нужно общество других.
-А...-Лида была явно шокирована. -А твой Пудвиже собирает только библиотеки выдающихся или...
-Ну, есть у него местечко и для глупой тинейджерши, с башкой забитой журналами и "Мастером и Маргаритой". Есть местечко для степенной домохозяйки - детективы и любовные романы. Но это для развлечения, и только.
-Но, но ведь книги это не весь человек. - Лида с отвращением втянула запах прелой бумаги. - Если Пудвиже прочитает библиотеку Бродского, он не напишет гениальных стихов. Если он каким-то образом добудет книги, прочитанные Моцартом, это не сделает его великим композитором...
-Конечно не сделает! - засмеялся Тема. - Но, тем не менее, у Пудвиже получится "поговорить" с Моцартом, не учитывая такой аспект его личности, как сочинение музыки.
-А как же влияние внешнего мира на... "модель"? Этого Пудвиже тоже не знает, и...
-И ничего. Не нужно воспринимать это так серьезно, у каждого есть хобби, у Пудвиже оно даже полезное. Я могу быть уверен - книги его библиотеки библиотек не исчезнут, их не сожгут в печке во время войны и не продадут какому-то моральному уроду, который понаделает из них бумажных самолетиков.
-А если у Пудвиже найдет библиотеку... Эйнштейна, допустим, а родственники ученого откажутся продавать ему книги. Что он тогда сделает, а?
-Он ее уже нашел. Посмотри на эти циферки на тоо-о-м шкафу, - Тема указал в дальний конец ответвления. - Тысяча восемьсот семьдесят девять тире тысяча девятьсот пятьдесят пять. Нашел.
-Проклятье! - Лида вышла из себя. - Ну не Эйнштейна, а, я не знаю, Лейбница, Каторовича, Ленина, в конце концов! Что если он найдет, а ему откажут?
-Не кипятись. Я не знаю. Предложит больше денег. Сдастся. А что ты хотела услышать? Сожрет живьем всю семью? Украдет? Поубивает родственников?
-Да, я не знаю... Просто это так... Жестоко.
-Это обычная игра, не более жестокая, чем шахматы.
-А! - Лиду осенило. - А если Пудвиже прочитает все книги, НАПИСАННЫЕ кем-то? Разве это не скажет больше о личности написавшего?
-Во-первых, не все люди, чьи модели представлены в голове Пудвиже Ниеля, писатели. Во-вторых, о человеке, по мнению Пудвиже, гораздо больше говорит, так сказать, input, чем output, являющийся самостоятельной величиной, рожденным ребенком. Одни люди считают, что человека легче понять, поняв его дитя, а другие, в том числе и Пудвиже, считают, что нужно понять учителей и родителей человека. Но, конечно, определяющим фактором является "во-первых". Не все люди писатели, к тому же зачастую продукт творчества - это переваренная каша из прочитанного. Так зачем же изучать рвоту и экскременты, если можно изучать бифштекс и помидоры, а?
-Пожалуй, - согласилась Лида. - Вот загрузил-то! Курить аж захотелось.
-Только не у книг! - засмеялся Тема. - Пошли на улицу, погода хорошая, снег тает. Там и покуришь.
С крыши падали капли, разбивались о козырек над подъездом и сверкающей аэрозолью танцевали в солнечном, светлом воздухе. Где-то за домом гудела автострада. Лида откинула волосы с лица, попросила сигарету и затянулась сладко пахнущим дымом.
-Тема, подожди. Мне покоя те книги не дают. Ведь в библиотеке каждого человека, первые книги - сказки. По-моему я где-то читала, что сказки, прочитанные в детстве, формируют... личность. Но потом эти книги часто выбрасываются, дарятся, и уже не узнать, что человек читал в пять лет - братьев Гримм или Андерсона...
-Пудвиже знает практически все сказки всех народов мира и подставляет разные комбинации под "модель", наблюдая за ее изменением. Но ты права, канонического, "истинного" Моцарта в голове у него нет, есть скорее бесконечное множество близких к нему ментальных конструкций.
-И еще, - Лида взяла его за руку и зашагала вперед, через прохладную капельную аэрозоль. - Если кто-то прочитает библиотеку библиотек, как ты ее называешь, САМОГО Пудвиже?
-Интересный вопрос, - Тема покачал головой. - Если кто-то такой же умный, как Пудвиже, прочитает его библиотеку, появится ли у него в голове множество конструктов, принадлежащих Пудвиже? Или будет матрешка, снаружи - Пудвиже, а внутри него россыпь знаменитостей и умников? Даже и не знаю... Вдруг библиотека Пудвиже - не ЕГО библиотека. А истинную библиотеку, внешний слой, он прячет... Тогда прочитавший библиотеку библиотек, не являющуюся Библиотекой Пудвиже, с большой буквы, получит не Пудвиже, а набор Моцартов и Бродских. Но это пустые домыслы, потому что я уверен, что человек, подобный Пудвиже, не рождался и не родится, по-моему, никогда.
-Пожалуй, и закончим, уж больно хорошая последняя фраза.
-Закончим, - согласился Тема. - Есть не хочешь, кстати? Ты ведь со вчерашнего вечера на одном черепаховом супе?
-Хочу, - кивнула головой Лида. - Наверное, неправильно так говорить, я должна была отказаться, как эфемерная идеальная девушка...
-Почему неправильно? Раз хочешь есть, надо есть. Пойдем в какое-нибудь спокойное место?
-Пойдем. Только я веду. Чтоб без загадок и оглушительной музыки.
-Флаг тебе в руки, - сказал Тема и взял ее, вместо флага, под руку.
Они шли между ручейков талой воды и выбоин в асфальте. Из ближайшей арки стала видна дорога, с движением четыре ряда; по дороге летели машины, отражая в окнах другие окна - домов вдоль автострады. И между этими окнами, одними - неподвижными и другими - неперывно летящими, сменяющими друг друга, метались, отражаясь друг в друге, солнечные зайчики. Лида с Темой зашли в кафе у дороги, с матово застекленной стеной; просвечивали стулья и столы, изящные как металлические насекомые. За первым блюдом Лида сказала:
-Послушай, мы познакомились вчера, и я до сих пор не могу привыкнуть называть тебя на "ты". Расскажи мне кто ты, о работе, об учениках расскажи. А потом моя очередь.
-А, - Тема прикусил нижнюю губу. - Ну, с чего начать? Детство там или как в школу ходил, в институт?
-Начинай с чего хочешь, главное, чтобы это для тебя тогда имело значение, сейчас важно... не знаю. Главное, говори.
-Нет, говорить не получится, давай попеременно, как бы мяч передавая. Сначала я кусочек, потом ты, - поднял брови Тема, разрезая на две части горячий блин с ветчиной.
-Ты первый.
-Ладно. Так... Из детства несколько воспоминаний, -Тема замешкался, но слова потянули его за собой, и он продолжил свободней, - Мне лет пять было, я жил с родителями в одной квартире, у которой окна выходили на южную сторону. Зимой, как солнце выступало, комнаты заливал желтый яркий свет, они нагревались. А я разбрасывал по ставшему желтым ковру диванные подушки и говорил - это - "Абрикатутская Пустыня". У нас батареи раскаленными стояли, и я на них пластилин пробовал плавить. Так противно.
-Да, да, - Лида с загоревшимися глазами быстро закивала. -Я тоже пластилин в детстве на батареях плавила… Мерзко. А откуда пошлО - "Абрикатутская Пустыня"?
-Сам не знаю. Наверное, по ассоциации с абрикосом, он тоже желтый. Так, теперь ты.
-Я? - потерла висок Лида. - Я писала письма мертвым родственникам. У нас комод такой в коридоре стоял, и однажды я в него бумажку какую-то положила, а потом не нашла и подумала - мертвая бабушка ее оттуда забрала. На следующий день я написала каракулями письмо и заткнула его в ящик. Снова, и снова так делала и верила, что да, бабушка их читает. А потом, как комод открыли, оттуда из щели мои письма повываливались. Мятые, пыльные...
-Нет, я письма потомками писал, - заулыбался Тема. - К нам однажды рабочие пришли, прорубать дыру в стене и чинить водопроводный стояк. Перед тем, как они ее успели заделать, я тоже написал письмо, вроде - "Это письмо из прошлого. Мне шесть лет итд", и запихнул его в раскуроченную стенку. Но они, гады, цемент клали и обнаружили. Вытащили, отдали мне обратно. Тоже обидно.
-Кстати, насчет починки стояков. Давным-давно у нас в доме трубы вынесли из стенок внутрь квартиры. В каждой комнате торчали из-за шкафов уродливые, покрашенные маслянной краской... уродины. Мне так это не нравилось, - поежилась Лида.
-Ладно.
...
-А кем ты стать хотела?
-Понятия не имею. Дизайном хотела заниматься, во ВГИК поступать, на философский... Знаешь, всегда много планов, но сил их осуществить нехватает. Да и сейчас я так уж четко не знаю, кем мне быть. Так, учусь в Педагогическом на третьем курсе. Учусь, куда родители сунули, а что потом - не представляю. А ты где учился?
-Хаха, - покачал головой Тема. - В Литинституте. Представляешь, книжки хотел писать.
-Правда? Что написал? Почитать дашь? - Лида подалась вперед.
-Сочинения да этюды тебе дать почитать? Я ничего стоящего так и не написал. У меня родители журналистами работали. Говорят: "Хочешь на факультет журналистики в МГУ?" Я отвечаю: "Нет, не хочу". "А куда хочешь?" Я подумал - мне абсолютно плевать, но, конечно, литература в школе моим любимым предметом была, поэтому ответил, что, мол, литературой хочу заниматься. Ля-ля, слово за слово, пару же раз меня в школе, где-то, не без содействия родителей, публиковали. В общем, так и пошел в Литературный, принес на тридцать страниц муры, даже уже и не помню какой, по конкурсу творческому прошел. Там меня заставляли этюдики рожать, - Тема поморщился, - От армии отмазали. После института поработал пару месяцев в газете, и параллельно писал повесть какую-то идиотическую. Корявые диалоги, подробное описание эпизодических действующих лиц... Но когда я это делал, я ощущал… ну, как шишку такую внутри головы, благодаря которой у меня хоть что-то получается. Как руку или ногу человек чувствует - "могу хватать, могу ходить", так шишка моя была - "могу писать". А летом поехал на отдых, к компьютеру не притрагивался, купался, жрал да спал. Потом вернулся, включаю компьютер, открываю ворд и полчаса сижу перед пустой страницей. Решил себя перебороть, написал предложение, второе, третье - перечитал - мерзость жуткая, вымученная. Тут я и спохватился - шишки-то и нет, нету шишки! Из газеты ушел, - он грустно усмехнулся, - через однокурсника, друга, познакомился с Небаевым, с Иисусом-то. Помнишь, я говорил?
-Помню
-Ну, поработал у него этим, "приводчиком". Он меня первым делом спросил, где я учился, и я ответил - в Литинституте. Он сказал - если я там учился, то литбогему знаю. Попросил всяческих писателей к нему в кафе водить, для обстановки. Я и водил, они ему, видно, понравились, и он деньги нормальные стал платить. А я уже к тому времени в школе стал преподавать. Она у вас специальная, экспериментальная, поэтому хоть зарплата есть.
-А как ты с колекционером человеческих душ-то встретился? - спросила саркастически Лида.
-Элементарно. Один мой друг, его пьесы сейчас во многих театрах по Москве ставятся, пригласил на частный, закрытый спектакль, вход только по приглашениям. Там, - Тема проводил глазами машину, промчавшуюся по другую сторону окна, - там, уже после спектакля, сидим мы в буфете - я, драматург, актеры - кофеек пьем, обсуждаем. Тут драматург неожиданно говорит, что я главную звезду и не видел. Убегает куда-то и возвращается с негром, под два метра ростом. Говорит - это Пудвиже Ниель, он весь спектакль стоял голый перед черной занавеской на заднем плане, а этого никто не заметил.
-А нафиг, извините? - вырвалось у Лиды вкупе с недоверием.
-У драматурга спроси, - Тема отмахнулся. - Он мне тогда сказал - это вызов общественному вкусу, когда его спектакль будет ставиться в настоящем, центральном театре, уже перед большой аудиторией, никто не поймет - они глядели на голого негра. Ситуация его очень веселила. Театр и голый негр.
-Зачем же Пудвиже согласился голым стоять?
-Не знаю… Ну, тогда что-то я ним разговорился, и он сразу пригласил меня к себе работать. Спрашивает, где я уже работаю, фамилия какая? Я отвечаю, что работаю на Иисуса, моя фамилия - Юдин. Артемий Ильич Юдин. Он жутко захохотал, так, как негры одни хохочут, и говорит: "Ты теперь Артемий Ильич Иуда".
-Юдин, да? - удивилась Лида. - Представь, я твоей фамилии не знала. Юдин, да.
...
-Лид, я уже мяч гораздо дольше в руках держу, чем ты. Твой черед.
-А что мне говорить-то? Нечего говорить. Раньше я много о себе рассказывала, идеи там, мечты... А сейчас... В свободное время отдыхаю, сплю. Но с тобой мне спать не хочется, - Лида сказала и осеклась. -И-извини, наоборот, то есть... тьфу! Я другое имела в виду!
Тема начал заразительно смеяться.
-Я, я хотела сказать, - заливалась краской Лида, - с тобой мне очень интересно и не... не клонит меня в сон! Или – когда я с тобой, мне спать не хочется.
-Да, знаем, знаем, - Тема хохотал. - Оговорочки по Фрейду.
-Можно подумать, ты не ляпал глупость!
-Однозначно, ляпал, - посерьезнел Тема.
-Ути, пути, ну и какие глупости? Тоже любовные?
-Вот, история. Лет в восемь во время летних каникул я влюбился в одну девочку моего возраста, Алису. А друг мой в ее подругу Наташу. Однажды мы - я, Алиса и Наташа - сидели у пруда, и тут подошел мой друг и говорит: "Всем привет, и в особенности Наташе". Я эту фразу запомнил, и, уходя, машу им рукой издалека и кричу: "Всем пока, и в особенности Алисе". Очень идиотски получилось.
-Да, да. Вроде, пошли все к черту, а Алиса особенно. А в кого еще ты влюблялся? - спросила с интересом Лида.
-Так, - Тема потер подбородок. - В пятом классе я "решил влюбиться" и долго выбирал кандидатуру. Наконец, подумал - подходит девочка Маша. Моя любовь выражалась в том, что я громко кричал "Маша! Маша!", пока она эстафету бежала. А потом, потом переключил внимание другую девушку, не помню на какую.
-Нет, я имею в виду, по-настоящему влюблялся. Чтобы "цветы, конфеты"?
-А ты, ты влюблялась?
-Обо мне потом. Ну так что?
-Да, - задумчиво посмотрел в потолок Тема. - Кто же в десятом-то классе весной не влюблялся! Она со мной училась, маленькая блондинка, отличница. Спросил у нее, какие ее любимые цветы. Она ответила - подснежники. Подснежников я не нашел, но зато купил розу, спрятал ее под куртку и пришел так в школу. А та блондинка нет. Роза меня исколола, я ее после шестого урока вынул, а лепестки уже осыпались, и стебель сломался. Помню, в урну ее выбросил, перед школой.
-Грустная история, - Лида опустила глаза.
-Еще, - Тема продолжал смотреть в пустоту поверх Лидиной головы. - В институте история произошла. Но не любовь, а так. С одной девченкой на курс младше. Она по литературе не успевала, и меня попросили ее "подтянуть". В общежитии она жила. Ну, потом понятно.
-А как вы расстались?
-У нее кто-то появился, но мы продолжали вместе спать, по инерции, а вскоре она сказала - так и так, нельзя так больше. Брр, - встряхнулся Тема, - вспоминается всякое... а у тебя?
-А я в детстве влюбилась в мальчика из двора, маленького такого армянина. Мы на качелях качались, и он меня матерным словам учил, - Лида заулыбалась, - глупость, конечно. А разонравился он мне, когда я увидела его мать - огромную, с усами. Они друг на друга дико орали и ругались... В универе, в школе несколько интрижек случалось, но серьезного ничего, - вздохнула Лида.
Тема промолчал и вытянул из пачки новую сигарету. Лиде вдруг показалось, что картинка - пачка, выползающая из нее трубочка коричневой бумаги, лицо Темы - картинка качнулась влево и вправо, послышался короткий обрубленный стук колес, один удар металлического колеса по рельсу, на полсекунды намахнуло креозотом, а потом, после тамбурного качания, только Тема щелкнул зажигалкой - все пришло в норму, сфокусировалось и устаканилось вокруг маленького огонька и шипения горящего газа. Лида тряхнула головой:
-Тебе ничего сейчас не показалось? Стук будто?
-Не знаю, - пожал плечами Тема, прикуривая. - На кухне тарелку грохнули…
-Нет, нет, как железная дорога звук, словно поезд проехал... - Лида прислушалась.
-Без понятия. Ты поела?
-Да, - Лида отодвинула, пустую тарелку. - Домой надо мне. Родители беспокоятся.
-Зачем домой? - удивился Тема. - До вечера много времени.
-Нет, правда, надо. У меня уже галлюцинации начинаются, - Лида виновато улыбнулась.
-Счет, пожалуйста! - крикнул Тема официантке с зализанными назад белыми волосами.
Пока не принесли счет, они посидели в тишине, глядя друг на друга. Лида чувствовала - черные зрачки Темы ее засасывают, в них что-то продолжает качаться - влево, вправо, влево, вправо - как прокуренный тамбур электрички.
-Спасибо, - Тема достал из кармана деньги и положил на зеркальный подносик из нержавейки рядом со свернувшимся в трубочку чеком.
-Пойдем, - он взял ее под руку.
За окном мчались и мчались машины, отображая и изгибая в тонированных стеклах блестящие квадраты окон домов.

***

Лида зашла в квартиру и прислушалась. Определить дома ли мама, можно было по еле заметному шуршанию в ее комнате, слабому покашливанию, металлическому "диньг" тарелки или кастрюли. Сейчас в квартире стояла естественная тишина, такая, когда дома нет никого, и раздаются лишь натуральные отзвуки внутренних процессов, идущих под паркетным полом, обоями, в канализационных трубах и стенах. Лида повесила серый плащ в шкаф, каблуком правой туфли сняла левую, а пяткой левой ноги правую туфлю, прислушалась вторично и для гарантии отрывисто крикнула: "Маам!". Ничего. "Ну и отлично", - сказала себе, пробежала в комнату, пнула кнопку включения магнитофона и начала под музыку переодеваться в домашнее, встряхивая волосами, подпевая и кривляясь, привнося живой элемент в неподвижность и спокойствие неодушевленных предметов окружения. "Часы надо бы подвести", - подумала она, увидев, что секундная стрелка бежит чересчур резво. Присела на край кровати, набрала на трубке радиотелефона 100, и, нахмурившись, стала следить за ритмичным кружением под стеклом ее наручных часов. "Да нет, вроде точно", - бросила трубку обратно на одеяло и пошла на кухню. Там, на столе на видном месте лежала желтая отрывная бумажка - записка от мамы: "Лидусь, я в магазине. Суп и мясо на плите, разогреешь. Вернусь через час". "Что за идиотская привычка не писать время, - скомкала записку и бросила ее в мусорное ведро. - Через час - через час после того, как я эту бредятину прочитаю?". В маме Лиду раздражала чрезмерная доброта, заботливость, способная довести до белого каления, редкое умение мешать, пытаясь помочь, и любовь к триллерам в мягких, ярких и глупых обложках, где обычно изображена роковая блондинка со страшно багровыми губами, револьвер и непременно золотая пуля.
Лида еще немного походила по квартире, попыталась посмотреть телевизор, почитать книгу, давным-давно взятую у одного из бывших бойфрендов, но ничего не привлекало, не затягивало, а мама не появлялась. Тогда она вынула из кармана джинсов бумажку с телефоном Темы, который он дал при прощании - целомудренный поцелуй в щеку - у метро, спрятала ее под настольную лампу, и черкнула на листе, вырванном из тетради - "Мама, я гуляю. Вернусь через час", жирно и злорадно подчеркнув слова "через час".

Она шла по проспекту, обгоняя, сжав зубы, слившихся, синхронно шагающих парочек, сгорбленных старух с тележками, дедов, зажимающих в зубах черные мундштуки; слева шумела трасса, проехал грузовик с нарисованной на кузове белой краской эйфелевой башней анфас, похожей на два приставленных друг к другу крутых трамплина. Площадь шестидесятилетия СССР, площадь академика Тамма, боковые ответвления улиц, площадь устремленного в небо Гагарина цвета металлик, временные надземные переходы, испещренные лозунгами реклам, реактивная турбина фильтра сигарет West и зеркально-зеленый зуб сбербанка на горизонте. Постепенно темнело, Лида откинула волосы с холодного лба и огляделась. В стеклянном аквариуме кафе люди за столиками выпускали в низко висящие абажуры ламп дым, из перехода слышались аккорды старой песни. Лида спустилась туда и принялась разглядывать яркие кирпичи видеокассет. "...белый снег, белая музыка революций, белая женщина, нервный смех, белого платья слегка коснуться, белой рукой распахнуть окно...". Парень в черном берете попросил у продавщицы "Зеркало" Тарковского. "...белого света в нем не видя, белое выпить до дна вино, в красную улицу в белом выйти...". Она раньше играла эту песню. "...красный трамвай простучал в ночи, красный закат догорел в бокале, красные-красные кумачи с красных деревьев на землю упали... красные лошади на заре...". "Да, - бежала вперед, вспоминая текст, - красные лошади на заре били копытами о подоконник". Парень в берете взял кассету, чек и пропал. Пора возвращаться домой. На обратном пути Лида вспоминала другие песни. "Мои интеллигентные соседи будут слушать Сибелиуса, вежливо здороваться в лифте, пропуская вперед мою бесстрастную персону, я никогда не научусь рисовать, я никогда не научусь любить, но однажды ночью, разогрев дыханьем стеклянные пальцы, я научусь играть твою музыку".

На выходных Лида тянула руку к трубке, повторяя про себя как считалку телефон Темы, но мешали двигающиеся в ускоренном темпе часы, постоянные просьбы мамы сходить в магазин, купить лекарство, телефонные звонки друзей, приглашения пойти гулять, прогулки, тоже в нечеловеческом темпе и окрики подруг: "Ты не можешь идти помедленнее!". Остановиться не удавалось, Лиде снились дикие полеты и прыжки над Москвой, сливающиеся в одну стену дома, облака.
В шесть утра в понедельник она проснулась, позавтракала кофе дома и сигаретой на улице, полюбовалась на аршинную репродукцию "Полета" Шагала, приклеенную к кирпичной стене у подъезда, и только в институте обнаружила, что не взяла с собой сумку. Зато тяжесть, обычно сжимающая левое плечо, исчезла, и Лида могла свободно размахивать руками или держать их в карманах, гуляя по институтским коридорам. На социологии, не останавливая гонки, начавшейся в четверг вечером, она закончила писать контрольную на полчаса раньше. Она глядела на мерцающий круг, в который слились стрелки часов над головой лектора, и удивлялась, что никто не замечает - ее подруги движутся как глубоководные рыбы, мучительно неторопливо поворачивая головы и сонно водя шариковой ручкой по бумаге.
Лида воспринимала сбой в восприятии времени как должное, как необходимые физические изменения оранизма, происходящие с возрастом, как погоду, как то, что она - это она. Ей казалось нормальным, что вместе со скоростью движения стрелок возросла и плотность, насыщенность событиями временнЫх промежутков. Хотя для нее час пролетал как пять минут, за эти пять минут она успевала сделать столько, сколько успела бы сделать за час. То есть, написав контрольную не за полтора часа, а за час, она почувствовала час как пять минут, тем не менее, сумев час растянуть так, что получилось заполнить несколько страниц убористым почерком, и без труда, и как бы за пять минут. Таким образом, время для Лиды не столько "ускорилось", сколько углубилось, превратившись из вектора в плоскость, в которой можно часами кружиться и плавать, выныривая, чтобы глотнуть воздуха, на поверхность в точке, отстоящей от изначальной на несколько минут, ужимая в отрезочек множество действий, совершенных под водой. Хотя даже не под, а по легкости - над водой, потому что живущие внутри вектора, не опускаясь, вели себя подводно, медленно вращая глазами и беззвучно разевая зубастые рты, в то время как "подвекторные" могли позволить себе надводную свободу, легкость и быстроту движений.

Ближе к ночи Лида успела пересмотреть фильмы, что лежали стопочкой рядом с телевизором. Фильмы, прошедшие клиповой стремительной чередой. Мама уже давно спала, когда Лида, наконец, решила снять с руки ненужные часы и позвонить Теме, который сразу предложил встретиться; и она побежала к метро по бодрствующему, залитому огнями проспекту. И вот, на Пушкинской, у развязки, под сверкающими рекламой стенами, время пришло в норму, во всяком случае, резко перестало быть намного глубже, чем время остальных, и Лида увидела идущую к ней быстрым шагом Темину фигуру. Тема, не сказав "привет", будто продолжил давнишний разговор:
-... слушай, мне вчера такое странное приснилось... Я фильм смотрю, передо мной такой маленький телевизор, старый, с лупой. Фильм про девушку...
Пока они шли вниз по Тверскому Бульвару, Лида в ответ рассказала свой сон, про полет над Москвой, а чувство времени она не стала упоминать. Ей показалось - все в порядке, а тогда... тогда ерунда, показалось, главное сейчас нормально. Они свернули на Малую Бронную, дошли до кафе, и там, пока на прикрученном к потолку мониторе спрутово кружились манекенщицы, она за каждым словом Темы стала ощущать других, быстрых и невидимых, посвященных в движение людей.

***

Они виделись и на следующий, и на послеследующий день, и каждый раз время для Лиды балансировалось, успокаивалось - спустя неделю она уже не могла жить, не увидев Тему, не получив эту дозу морального равновесия. Наступил март, прошел март – наступил апрель, на газонах росла свалявшаяся, бледная, усталая трава. Их отношения, можно сказать, застыли в полете, не любовь, даже не дружба, а "движение" - как считала Лида, высматривая везде других "членов организации", на существование которой Темой не было сделано ни единого намека. Невнятная уверенность в наличии "других" окрепла, когда Тема предложил совершить вояж по Подмосковью. Они сидели у нее в квартире и курили в открытое окно. Тема неподвижно, как птица, глядел на солнце. Двадцать минут назад Лида допытывалась, что за странную должность он занимает при чернокожем работодателе. Тема, обычно охотно объясняющий, на этот раз промолчал, а потом, словно разбивая лед, пригласил ее в двухдневное путешествие, к родным березкам. Вечером, на следующий день, Лида поехла на место встречи - платформу Москворечье. Из автобуса она вышла на мосту, с которого было видно полмосквы. Новостройки стояли в сероватой дымке, внизу - по другому мосту, проржавелому, из заскорузлой арматуры, мчались поезда. Сильный ветер мешал прикурить. Лида спустилась вниз по серпантину, прошла ряд громко орущих ларьков и увидела Тему у кассы, у перехода над путями.
-Поезд через 15 минут, можем пока походить вокруг, - Тема убрал билеты в кошелек.
В круглосуточном магазине они успели купить две бутылки шампанского и пластиковые стаканчики.
-Вспоминаешь студенчество? - спросила, задыхаясь, Лида, пока они бежали к электричке. Было видно, как перед носом другой, идущей в противоположную сторону, вспархивают и летят голуби, пересекая параллельные линии проводов, притягивая взгляд.
Тема вспрыгнул на подножку, подал Лиде руку и затянул в прокуренный тамбур. Двери закрылись - Лида заметила - стекла в них выбиты - и поезд тронулся, спазмообразно, рывками толкаясь вперед. Медленно, а потом быстрее и быстрее за окном побежала остающаяся позади станция, размазанные силуэты людей, деревья и поля, утыканные высоковольтными башнями, между которыми, пронзая переплетения проводов, летали уже другие черные птицы.
-Да, шампанское из пластиковых стаканчиков, шоколад в качестве закуски и болгарские сигареты... - Тема закурил, и дым потянуло в сторону раскрытого окна. - Можно попробовать...
Он высунул голову из поезда, прищурив глаза, лицом по направлению движения. Его волосы откинулись назад и заметались у затылка.
-Теперь ты...
Лида, вместе с быстро прогорающей, отбрасывающей назад красные угольки, сигаретой у лица, подставила лицо движению. Ветер бил в глаза, оглушал. Где-то вдалеке по полям стелился огонь и дым - крестьяне жгли траву. У путей лежали дюны из мелкого щебня. И тут, находясь наполовину внутри вагона, наполовину снаружи, она увидела как минимум сто человек - таких как Тема, как она - центрированных вокруг непонятно чего и разбросанных по миру, чувствующих друг друга. В разных поездах, в самолетах, за столиками кафе или уже пенсионеров в пыльных квартирах.
Не секту, не тайное общество, не орагнизацию.
И было: поезд, полет, путешествие, небоскребы, водопады, бег, скорость, мчаться, бежать, нестись и без запятых ехать стремиться танец скользить лететь ветер гончая холодный душ обтекаемый огонь и единым потоком - треск тканиирвущеесяплатьепрожекторпобегбеговаядорожкаибегущая строка...

***

Они до следующей весны продолжали быть вместе, если так допустимо выразиться. Лида окончила третий курс заранее, сдав нужные экзамены в одну неделю, и у нее появилась масса свободного времени, чтобы ездить с Темой по ближнему подмосковью, а в один из его отпусков - по Алтаю, откуда она привезла национальный музыкальный инструмент, умещающийся в ладошке, амулет и кассету плохого качества с заунывной, шаманской музыкой.
Не снимая трико, чтобы в любой момент сорваться и затанцевать под скрипичные музыкальные узоры, она просиживала вечера в подвальном кафе-клубе.
Знала - у них с Темой не дружба, не любовь, а именно движение, потому что нельзя любить организацию и дружить с ней. В каждом сне Лида летала над городом, а если не летала, то скользила как на роликах, только на подошвах, со скоростью автомобиля по магистралям, выделывая в воздухе кульбиты и перепрыгивая встречные грузовики.

***

Постоянно срывались в ночь, на электричку. Тема брал Лиду за руку, Лида послушно следовала, не задавая вопросов. Ощущение "движения" она неразрывно теперь соединяла с поездами. Заходя под жестяные, арматурные, утыканные фонарями своды, среди толпы провожающих, отъезжающих, Лида чувствовала себя как дома. Он думала: "вот оно, вот оно - мое". И "мое" она повторяла, пока быстрым шагом шла к открывающемуся аквариуму вагона. "Мое" она повторяла, когда слышала "Внимание, поезд", когда в последней металлической арке, куда торчал носом не отправившийся поезд, рисовались в пахнущей креозотом атмосфере линии огоньков.
Электричка трогалась, разгонялась, и - Лида видела голубую сталь многочисленных рельс, под вышками прожекторов; цистерны на запасных путях; высотки; параллельно идущие, а после подсекающие, дороги с вереницами автомобилей. Мчался, протяжно гудя, встречный, и из-за вагонов его что-то выблескивалось оранжевым.
На заднем плане - громады складов, сетки, решетки, самолетные кургулые ангары.
Перроны скользили словно у самого подоконника.
Проезжали под МКАДом, опускалась тьма - и одни фонари уже изображали на рельсах лунные дорожки, другие холодно высвечивали из черноты зелень кустов, третьи стояли вдалеке - светили, тюльпаны, автомобилям.
Проезжали асфальтовые, лакированные дождем, прорубы, аллеи - в конце таких обычно светил зеленым одинокий светофор.
Проезжали черные, косо стоящие в кустах, вагоны; они будто недавно приземлились. Проезжали одноэтажные домики - окна мочевого цвета - домики казались вагонами.
Лиде думалось: движение - это поезд, это электричка, это фонари.
Движение - это ночь, это прожектора, это заброшенные соборы, это бетон зданий, это небоскребы, это бежать, это лететь, это мчаться, это зеркало, это поливальные машины, это рельсы, это дороги, это когда едешь с Темой в попутке - по МКАДу, и серое все, и дым тянет, и сигарета быстро прогорает, и дождь брызжет в открытую форточку, и водитель матерится: закройте.
А ранним утром движение - это когда электричка летит в сине-голубой дымке, и в одном окне отражается второе, и фонари кажутся светлячками. И ты въезжаешь в Москву, на Казанский, между дореволюционными жд-зданиями красного кирпича и, рядом с ополовиненной церковью - арматура и деревья торчат из стен.
Лиде думалось - движение - это индустриальные переплетения ржавого, вышки, военные объекты, электростанции.
Движение - это стук колес. Такой раздельный и такой "вместе".
Это - птицы.
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

Часть "!" (2)

В феврале следующего года Лиде позвонила Ира Каменченко и пригласила на встречу выпускников, как и в прошлый раз, в четверг в то же время. Положив трубку, Лида некоторое время сидела без движения, думая, сколько же вещей произошло в этот триста шестидесяти пяти-, или не пяти- дневный промежуток между двумя звонками. Она зашла в ванную и увидела в зеркале свое лицо. От носа к уголкам рта шли морщины, под несоответствующе-молодыми глазами мешки, слева и справа вороньи лапки. За год она постарела лет на шесть. Вечером Лида спросила у Темы, пока они ехали в метро, не считает ли он, что она старо выглядит. Он ответил, что она проводила слишком времени на ветру, в электричках, в поездах дальнего следования, в темных прокуренных помещениях, и что надо пользоваться кремами. На встречу выпускников идти отказался, но зато попросил ее прийти после в клуб, где работал.

Компания собралась почти та же - Ира Каменченко - значительно обабившаяся, невеселые шуты Богдан с Колей, Денис, Никита; новенькой была девушка Маша с экзотической фамилией Незус, в школе она одна из первых проколола себе бровь и язык. Не пришла Челышева и Алена Жабко. "И черт с ними", - подумала Лида. Сидели в кабинете завуча, болтали. Лида изредка ловила на себе злившие ее взгляды, мол, как она плохо выглядит, а ведь год назад... Не досидев до конца встречи, резко попрощалась и ушла. Закрыв за собой дверь, случайно услышала, как голос Коли произнес что-то под Пушкина, вроде "...и ты, моя старушка...". Тогда, внезапно разозлившись, она оттянула уже закрывшуюсю дверь на себя и, обратно, по второму разу изо всех сил трахнула ей о косяк. Сверху осыпалась струйкой штукатурка. Из комнаты раздался восторженный и удивленный хохот в несколько голосов.

Только за второй стопкой гадкой, паленой водки в ресторане с дурацким названием "Шишка" - на вывеске горели первые три буквы, Лида обратила внимание на резкую остановку годового, непрерывного движения. Исчезли эти люди, пенсионеры, с которыми она до того момента чвствовала контакт. Не хотелось звонить Теме, ехать куда-нибудь. Появилась скука и спокойствие. Так она и сидела за дешевой, пропитанной стиральным порошком белой скатертью, давила сигареты в пепельнице и слушала однообразную, повторяющуюся музыку. Видно поставили один диск, да так он и крутился, по кругу. "Поставили диск, поставили диск, доставили иск, предъявили иск, поставили диск". Она подметила - за столиком в другом углу зала на нее, сквозь вонючие клубЫ короткой сигары, пристально смотрит парень в синем, вытертом; сером, оленьем. "Сейчас подойдет", - усмехнулась Лида, настолько ей не хотелось никого видеть и ни с кем знакомиться. И точно, парень, крепенький, небольшого роста, симпатичный, принялся подниматься, вылез, пошел вроде бы к бару, старательно не глядя на нее, потом, оказавшись рядом, развернулся и сказал пошлость: "Не будете ли вы возражать, если я постараюсь скрасить ваш одинокий досуг?". Лида кивнула, тогда он пробормотал, жестикулируя, о вещах за другим столом, пошел обратно, вытащил сумку и куртку, уронил на скатерть сигару, дрожащими ("Нервничает", - подумала Лида) пальцами вставил ее обратно, и уже залихватски - сигара победно торчит в зубах - продефилировал назад.
Оказался он, Петр, Петя, таким основательным, забавно-взрослым и умным, и сигары эти его и ране незамеченная борода вдоль нижней челюсти, что Лида согласилась поехать к нему домой, на романтический ужин, где они пили красное, курили на балконе, а потом, естественно и - неожиданно для Лиды - приятно и опять же "основательно", раз пять за ночь совокупились.

Грудь у Пети была волосатая. Он заканчивал экономический факультет МГУ, писал диплом.
Из кровати они вылезли часам к шести, и сразу в душ, вдвоем в маленькую душевую кабину, "намыль мне спину". На выходных поехали на дачу, Петр, Петя водил широкую, неповоротивую "Волгу". Лида смотрела на рывками ползушие деревья и водителей застрявших в пробке машин. Звучала музыка давно умершего исполнителя и ругань Пети по поводу "козлищ", "лезут" и "права купили".
Деревянная дача Пети, точнее его родителей, с застекленной террасой, где так приятно пить чай, участком в двенадцать соток, была чем-то знакома Лиде. И она вспомнила, именно здесь ее семья хотела прикупить себе домик. Лиду возили смотреть, она играла с соседским парнем в войну среди куч строительного песка, делая вид, что лопата, если ее повернуть черенком от себя, превращается в ружье. Проведя на даче два дня с Петей, Лида сообразила - вот оно, то, что нужно, Петю она любит.
Движение ушло куда-то назад, забылось. Папа Пети уехал в командировку, в Германию на два года, и Петя остался в Москве один. Постепенно, книга за книгой, штаны за штанами, блузка за блузкой, а затем и компьютер, и шкаф, и косметика, Лида переехала к нему жить. Ждала из института, вместе они готовили ужин, ругались на кухне, мирились в спальне. Лида чувствовала - она счастлива, она молодеет. Поменяла номер мобильного и Теме больше не звонила. Проблема была с мамой, но, познакомившись с Петей, мама уже не возражала против того, что ее дочь живет, фактически, с мужем. Петя защитил диплом и сразу пошел работать. Вечером, разговаривая по телефону с папой, пробивая шорох помех и чужих немецких голосов, он услышал - его отец остается в Берлине и женится на соотечественнице. Это значило, что квартира, дача - их. Что они - настоящая семья. По такому поводу они поехали в "Пушкин", на Тверском бульваре и просадили там невиданную уйму денег.
Ночью - свой дом, не надо искать место где и с кем. Вот оно - под рукой... Одна и та же комната, очертания окна в темноте, разметанные простыни и его тело на кровати, письменный стол, приоткрытая форточка и затушенная сигарета в стеклянной пепельнице на тумбочке...

***

У Лиды начались занятия на четвертом курсе. Она вышла замуж за Петю.
Пьяная свадьба и пахнущий алкоголем жених, который уснул на ней, придавив таким знакомым весом и пустив слюни в ложбинку между грудей. "Вот оно, ваше счастье, жрите его без соли", - подумала Лида и брезгливо спихнула пьяненького Петю с себя. Заснула она под утро, заполнив скрюченными бычками бокал с красным вином. На утро Петя извинялся, принес пережаренную яичницу и растворимый кофе в кровать. Лида пила кофе и смотрела на Петину волосатую грудь.
О Теме она редко вспоминала, только раз попросила Петю остановить машину на задворках школы, когда они ехали в супермаркет. В переулке с трудом нашла ту дверь, табличку "ООО Пудвиже Ниеля", открыла, постояла на пороге полминуты, и вернулась обратно, в машину.
Вечером Петя попросил ее рассказать - кто был до него. Лида вздохнула - рано или поздно каждый задает подобный вопрос, не задумываясь о том, что сам может попасть в число называемых - и начала', каждый раз спрашивая у Пети, не обиделся ли он. Петя криво улыбался и отвечал: "нет". Дойдя до последнего, до Темы, Лида подумала - его включать в список не стоит, и сказала: "Все", но все-таки через час разбудила Петю, добавила еще имя- "Тема" и вкратце сказала, что он работает в школе, в клубе... На середине Лида замолкла, - тот, кому она говорила, уже спал.

Лето она провела на даче у мужа. Утром чистила зубы ледяной водой из серого умывальника. Пила чай на террасе. У Пети закончился отпуск, но в Москву с ним она не поехала, и он был вынужден привозить ей продукты раз в неделю. В будни Лида надевала замызганный плащ черного цвета, брала в руку палку и шла гулять. За 10, за 15 километров. Она ходила к железной дороге, там поднималась на насыпь, ела бутерброды и пила горячий чай из кофейного цвета пластиковой крышки термоса, глядя как внизу неторопливо проползают тяжело груженые товарные поезда, иногда вспоминая ту, с-темой, электричку. К августу погода стала неустойчивой, и Лида часто была вынуждена прерывать прогулки. Так, в один из дней, пока она шла по асфальтовой, среди желто-зеленых полей, дороге, из черно-серо-синего неба громыхнуло, и, как занавес, с шумом опустился дождь, зачерняя пыльный асфальт. Где-то вдалеке, сквозь ливень, стучала колесами железная дорога. Лида натянула на голову брезентовый капюшон и закрыла глаза.
В субботу приехал Петя и застал пустой закрытый дом. Опустил на ступеньки белые супермаркетовые пакеты, набитые всякой снедью и сел на крыльцо. В голове у него гудела пустота. На соседнем участке хлопнули дверью, и тут же упало яблоко. Опять начинался дождь.

Часть "?"

Петр, Петя, Пэ обыскал оба этажа дачи и понял разве - Лида взяла с собой только то, что было на ней надето. Замызганные джинсы, футболку и плащ. Московская одежда висела нетронутой, в шкафу. С мобильного Петя звонил в милицию, ходил кругами по комнате и курил оставленные Лидой на тумбочке сигареты, стряхивая пепел на струганный дощатый пол. Попросили приехать, назвать приметы. В отделении с покрашенными зеленой краской стенами заставили прождать час. Милиционер с кругами под глазами задавал одни и те же вопросы, держа в пальцах карандаш, как сигарету. Говорил: "Будищев за ваше дело будет отвечать". Под плафоном лампы дневного света колотилась муха.
Когда, наконец, развязался, было уже темно.

Дома лежал на кровати, не раздеваясь, а за веками продолжали зажигаться и гаснуть тормозные огни едущих впереди машин. Утром он захотел обнять Лиду, но обнял только ворох одеяла и сразу вспомнил навалившийся на него тоскливый вчерашний день. Заколотилось от боли сердце, и Петя с силой прижал к груди подушку, представляя, что ничего не изменилось.

***

Петр, Петя, Пэ окончил школу с золотой медалью, быстро нашел язык с однокурсниками в институте, да и поступил туда без проблем и нервов. Не находил удовольствия в рисовании однообразных экономических моделей IS-LM, всяческих многократно влияющих друг на друга сдвигов, но и делал это без особого отвращения - надо, так надо. Не сидел до рассвета за учебником - успевал позаниматься днем. Гордился, что читает только книги, "нужные" по учебе, конечно, иногда, прочтения рецензий, выговаривая себе: вот, зайти бы в библиоглобус. Слушал не то, чтобы все подряд, но очень близко - радио. В театр если и ходил, то только с дамой, и даже именно поэтому и ходил - потому что с дамой. Особого значения одежде не придавал, джинсы да свитер, но на экзамен, в ответственный день, в "знаменательный момент" - уж обязательно - костюм. В седьмом, восьмом классе ощущал себя крутым, затягиваясь явой под пивко, с такими же, как и он. Поступив в институт, любил кричать - чтобы слышали - эй, пойдемте пить.
Часто повторял где-то услышанный анекдот про гаснущий фонарь.
Есть такой фонарь, он гаснет, когда мимо него проходит человек. Существуют три категории людей, проходящих под фонарем; одни считают - они такие уникальные, и из-за них фонарь погас; другие - фонарь гаснет каждый раз, когда мимо него идут; третьи - фонарь погас случайно, от них независимо.
Петя добавлял, что принадлежит ко второй категории.
Вырос он во Владимире; в доме его родителей не было ни одного книжного шкафа.
В десять лет его, вместе с одноклассниками, повели на фильм "Анрей Рублев" только потому, что часть съемок производилась в родном городе. Выходя из кинотеатра, он как заново увидел всю эту разруху, русскую грязь… и разгадал - так будет всегда. К месту пришлась, совпала с душевным настроением заветная мечта – Москва, и эмгэу – идолище.
Жил он тогда в маленькой 2х комнатной квартирке. Из гнутого трясучего крана лилась только ржавая и холодная вода, стояла газовая колонка. С сушилки для полотенец висел грязный ремень - править бритву. Дедова комната пахла черноземом - выращивал рассаду – она торчала из-за занавесок, телевизора, со шкафа. От холодильника несло гнилью, к нему был пришпилен отрывной календарик "народная медицина", совет, что и чем лечить на каждый день. Сквозь кофе, который по утрам варил папа, можно было увидеть дно чашки. Из окон в глаза лезла раскисшая дорога и убогие крыши избушек. Пол был покрыт покрашеными коричневой краской оргалитовыми щитами, на потолке змеились трещины. После "Рублева" омерзительный быт стал резать глаза. Теперь Петя не мог без отвращения смотреть на пустой слюнявый рот бабки, с одним, каким-то шестигранным, желтым зубом на верхней челюсти…
Сказал о планах. Мама поплакала, поуговаривала остаться, но, в конце концов, связала в узелок зеленые яблочки, бутерброды, отпустила, перекрестила. Бабушка, провожая его, махала рукой до тех пор, пока перрон не остался за изгибом поворота.
Москву встретил в корявого кроя коричневом пиджаке - "знаменательный момент", да с фибровым чемоданчиком - другого не было, не анекдот.
Яблочки с бутербродами отдал голодному прыщавому дембелю, соседу по вагону. Дембель хрумкал бледно-зеленой мякотью и загадил крошками пол. Фольгу скомкал в поросшем бледной порослью круглом кулаке и бросил за окно. "Свинья", - подумал тогда Петя и пересел на другое место.
Дальше было обустройство в общежитии, новые знакомства, зависть к богатым однокурсникам, знающим наизусть переулки центра и места, где можно хорошо поесть и хорошо выпить. Потом, вслед за Петей, в Москву перехал его папа, уже разведенный, нахрапом влез в какой-то бизнес, связанный с поставками чего-то в Германию, купил квартиру и, за бесценок у безработного ювелира, дачу. То ли связи были, то ли был не совсем чист, то ли еще что - непонятно.
В эти годы Петя ЗНАЛ, что нужно делать, как нужно себя вести, как шутить и с кем дружить. Женитьба и недолая жизнь с Лидой аккуратными кирпичиками легли в его конструкцию "как надо".

***

Когда Лида пропала, он обзвонил места, где она могла быть, каждый раз испытывая на прочность нервы, пока люди на другом конце провода рылись в документах и архивах. Умершие, пропавшие без вести, трупы, совпадающие по описанию с Лидиным телом. Трупы, которые он опознавал, пытался опознать, патологоанатомы - они одной рукой открывали двери в мертвецкую, а другой держали бутерброды с ветчиной, специфический, слава богу, быстро забывающийся запах этих учреждений, голо и пусто торчащие вверх лобковые волосы под зеленым светом ламп дневного света, кожа в пятнах, уродство красивых женщин, если они словно манекены лежат рядами. А ведь были и жертвы автокатастроф, свалившиеся под поезд, обожженное, разодранное, смятое, скомканное, вывернутое.
Проходили месяцы. Петя днем забывался в работе, уходил четко в 6 и ехал на опознания, опознания, опознания. В милиции разводили руками, Будищев бормотал по телефону невразумительное, под глазами у Пети обвисло и посинело, ночью не снилось ничего, только перед, перед провалом в темноту - парад тех, кого он видел, парад трупов, и привкус рвоты, как в тот, в первый раз, тогда его вывернуло в мусорное ведро, от запаха, от вида. Под конец третьего месяца он сказал себе "стоп", перестал искать, да и "вызовов" стало меньше, трупы попадались уже неузнаваемые, вытащенные из рек, из помоек, все-таки время прошло.
И когда он сказал себе "стоп", он перестал ЗНАТЬ, что нужно, что дальше. Друзья, с которыми он пил по выходным, сильнее и сильнее пил, утешали его, говоря - "она" его бросила, оставила, ушла к кому-то. В один из таких вечеров, раздвинув алкогольную пелену, Петя вспоминал списочек тех, о ком ему говорила Лида, "прежних", но, доходя до того, до того, кто был перед ним самим, до последнего ее молодого человека, стопорился, и уже начинал сомневаться, а был ли тот, предыдущий; может предыдущий это другой, тот которого он помещал ЗА этим размтым силуэтом, знаком вопроса, никак не вычисляющейся переменной. На утро он вытурил собутыльников и стал писать на салфетке имена, строить ряд "прежних"; идея, что Лида ушла к кому-то новому, в голову ему не пришла. "На В как-то, на В...Ваня, Вася, - он нашел орфографический словарь, где на последней странице был словарь и имен, и повел карандашом сверху вниз по именам на В, - Вавила... бред... Вадим... нет... Валентин... Валерий... чушь, не так, не так". Просмотрел список снова, но ничего не увидел. "Ладно, потом, не имеет значения". Второй, татуировщик, сразу вспомнился. Петя, понимая бессмысленность действий - найти ТОГО, среди интрижек черт знает какой давности, записал на салфетке - татуировщик. На "к" салфетка прорвалась. Дальше, удивляясь своей памяти, Петя вытащил какого-то летнего, из лета, и написал под "татуировщиком" - "летний". Пробормотал "летний", и тут выплыло первое имя - Володя. Над "татуировщиком" - "Володя". "Володя, тату, летний", - прочитал Петя. Дурь. Но, тем не менее, дело пошло, и он воскресил в памяти ту ночь – тогда он просил Лиду рассказать обо всех, всех кто был до него. Имена, клички и характеристики полились на бумагу. Он вырвал из отчета белый лист и перенес туда каракули с салфетки. Вспомнил анекдот про Василия Ивановича - "так с ней же вся Казань спала", где Петька решил жениться на Анке. Совпадение развеселило, и он, с бухты-барахты, вдруг наткнулся на последнее имя "Тема", повторяющее другое, только иначе написанное, в начале списка. "Тимофей". "Тема". Ради смеха Петя соединил эти два имени стрелочкой, но сразу заштриховал. "Где же ты, Тема-Тимофей?", - Петя зажег последнюю, сухую, сигару, решил передохнуть, а после съездить за продуктами в магазин. Сентябрь был, октябрь.

Он стоял в очереди, перед ним из тележки вынимала бесконечные кульки толстая баба. Потянул руку к сигарам, но передумал и взял 3 пачки "парламента", бросил их поверх вина, хлеба и шоколада. Баба вынимала и вынимала, пакеты, упаковки, коробки. Петя вдруг подумал - его поиски так же утомительны и бессмысленны, как и эта очередь, эта тележка, это ожидание. Имя "Тема" он знает, но это не ведет ни к чему, можно конечно попробовать изобразить сыщика, порыться в телефонных справочниках, базах прописки, но это в любом случае чушь. Идиотская чушь. Кассирша, наконец, отпустила бабу и спросила у Пети: "Вы берете?". "Чушь, - ответил на автомате Петя, но быстро поправился и принялся доставать продукты, - Да, да, беру".

О лобовое стекло Петиной стоящей в пробке машины разбилась одна капля, вторая, третья, и забарабанило. Зеленый свет, по боковым стеклам побежали параллельно дороге назад прижатые ветром водяные ручейки. Петя не глядя нашарил какое-то радио, на неразборчивой LW частоте. В просеках между высокими лубянскими зданиями на эфир накатывали волны помех.
В окно постучалась культей мокрая старуха с отрезанными по локоть руками. На шее висела сумка для подаяний. Из колонок прорвалось хоровое пение. Петя нажал на газ; не дожидаясь зеленого, проехал на желтый.

Сидя за кухонным столом, он зажимал рот и нос ладнью. Не двигаясь, смотрел на неразобранный пакет с едой. За окном шумела гроза.
Ночью ему приснился чем-то знакомый сон - он отдыхал в отеле, на курорте, вместе с Лидой. Отель располагался на крыше небоскреба, но под ногами росла трава, были какие-то озера, впадины. Пели птицы.
Сон прервался, изменился, и Петя обнаружил себя стоящим во дворе, в колодце запущенных домов. Он подошел к старому, покрашенному голубой, уже облупившейся краской и нажал на кнопку домофона. Дверь открылась, но там был не подъезд, а лифт. Петя выбрал последний, 15ый этаж и удивился - дом маленький. Лифт пополз вверх с незакрывшейся дверью. По мере движения, стены шахты менялись, истончались, пока не превратились в дырявый, с трещинами и прорубами, оргалит; в дыры просвечивали желтые облака, небоскребы. На последнем этаже Петя вышел, и пол под ним сразу поплыл, наклонился под тяжестью. Поймав равновесие, он оглянулся и узнал тот отель на крыше. Только сейчас трава из земли торчала желтая и сухая. "Где же Лида?" - подумал Петя и пошел вперед. Озера пересохли, в них белели кучи мусора. Бумажки и обертки валялись на иссохших лужайках, торчали проржавевшие вентиляционные пирамиды. Он подошел к краю и заметил - на лужайках лежат огромные черные покрышки с угнездившимися в них белыми, слепыми ежами-альбиносами. Тут он постепенно выплыл из забытья, и только перед тем, как покончательно проснуться, увидел - вплотную с краем крыши небоскреба идет автомагистраль. На автомагистрали вдалеке торчала фигурка Лиды. Петя сделал шаг и уперся босой ногой в стену. Подушка под ним была вся пропитана потом. Петя протер глаза и сообразил - это не только пот, но и непонятно откуда взявшиеся слезы. Солнце не пробивало насквозь тяжелые гардины, это значило - рано. Ему казалось - спал он очень долго. Посмотрев на часы, в этом убедился, но на улицу выглянул. Москва блестела и чернела. Шел дождь.
"Волга" сверкала как лакированная, обмытая водой. Двигатель поныл и покряхтел немного, пока Петя, с зажатой в зубах сигаретой, пытался завести машину. Пришлось ехать на метро, куда, он не очень представлял, главное подальше от дома, где было уж совсем тоскливо. Он вышел на Пушкинской, думал купить в ларьке какой-нибудь нецветной, под настроение фильм. Стоял у отражающего лицо стекла, из динамика звучало какое-то старье. Петя запомнил несколько оборванных предложений: "...белая музыка революций, белая женщина, нервный смех, белого платья слегка коснуться, белой рукой распахнуть окно...". Слева раздалось: "Можно Зеркало Тарковского?". И почти одновременно, другой голос, явно обращаясь к Пете, сказал:
-Не хотите ли купить книжку моих стихов?
Петя машинально ответил:
-Сколько?
Поэт был одет в кургузое пальтецо, возрастом подстать ему - лет 50. Было видно, что у него плохие зубы.
-Десять, - ответил он и гнило улыбнулся.
-Ну, давайте, - Петя вздохнул и достал из заднего кармана десятку.
-Спасибо! - гнилозубый дал ему худенькую брошюрку и резко пошел прочь, изредка дружелюбно оглядываясь и улыбаясь, что не вязалось с таким его уходом.
Петя, не глядя на строчки, автоматически пролистал-протрещал страницы и убрал книжку за пазуху. Фильм он покупать так и не стал. Обратно поймал машину и удивился, почему, чтобы добраться сюда, так не поступил. Водитель слушал музыку, чем-то похожую на ту, что играла в переходе. Что-то про Сибелиуса и про то, что она (певица) научится играть чью-то музыку. Получался замкнутый круг, музыка про музыку про музыку.

Дождь продолжал идти. Петя бросил книжку на кровать и пошел в ванную, где выставил горячую воду почти на максимум, покрутил насадку душа, чтобы из нее били 3 жесткие струи, сел на пол кабины, повернул кран, сжал зубы и опустил голову, постепенно привыкая к высокой температуре. Как клип, как нарезка эпизодов, вспоминались сцены их с Лидой житья. Вот сидит она за столиком – Петя знакомится; вот ее силуэт под оделом - почти спит, а он перегибается через нее, чтобы дотянуться до стакана воды на тумбочке; вот ее счастливые глаза в разных вариациях. Сжало грудь, сердце, попытался заплакать, но ничего не вышло.
Открыв рот, зажав в руке пульт телевизора, бездумно бегал по каналам. Реклама, реклама, счастливые пары недавно купили определенный продукт, например стиральный порошок, съели йогурт, шоколад, записались к зубному врачу и радостно сверкают зубами на фоне фонтана, из-под ног выпархивают стаи голубей. Тошно. Перешел в спальню, где упал на кровать лицом вниз и лежал без движения несколько минут. Воспоминания о жизни мешались с увиденным по телевизору. Он зажег торшер и, не поднимая головы, потянулся к книге. Открыл наугад. Прочитал: "неотвеченным ответом - неозвученным куплетом / недодуманным сюжетом - неоплаченным билетом / незаученным догматом - незапахнутым халатом / непрочитанным докладом - непосоленным салатом / ненарушенным обетом - недописанным портретом / неохваченным охватом - неохваченным охватом". Какая мерзость. Он зашвырнул текст в дальний угол комнаты. "Неохваченным охватом, да еще два раза, сам с собой рифмуется – надо же до такого додуматься". Выключил свет.
Но выражение запало, и Петя в темноте камлал, говорил себе: "Ничего не найти, ни-че-го-не-най-ти - неохваченный охват, неохваченный охват. Оказывается это неохваченный охват и, как его, непосоленный халат или что-то вроде того". Так он заснул. Приснился обшарпанный длинный коридор с полом волной, то вверх то вниз, с небольшой амплитудой и большим периодом. Полумрак, неявные источники света, коричневые стены, черный покореженный металл. Петя шел и чувствовал, как легко и плавно несут его ноги, и вдруг ему стало страшно. Впереди - грязно-белая дверь, к которой его повлекло словно сильным течением. Понял - так выглядит смерть, и, открыв дверь, обратно он не вернется. С трудом остановился, повернул направо, налево. Везде тупики, никого нет, желтые двери, за которыми заваленные хламом комнаты с мерцающим светом дневных ламп. Вдруг осознал - через некоторые предметы он проходит. Значит, умер. Нашел высокое метр на метр окошко. За окошком зеленое бесконечное поле, усеянное вышками линий электропередач. Ударил кулаком в стекло, оно не разбилось. А ведь можно жить и тут. Вдруг на очередной удар стекло ответило звоном. Оно было из плотного льда. На руке - порезы. Взял с пола предмет - очешник - и принялся им пробивать-прорезать стекло, вставив его в уже готовую дырку. Вытолкнул лед наружу, вылез. Здание, где был - небольшое, двухэтажное, в проводах, кондиционерах, с непрозрачными окнами, напоминало больницу. Поле с вышками было отделено от здания невысоким бетонным забором, на котором гудела под током колючая провлока.
Он резко встал с постели, в глазах потмнело. Полминуты приходил в себя, оперевшись о стенку. В тишине и темноте было слышно, как капает на улице. Вышел покурить на балкон. Дождь оставлял на сигарете темные пятна, и Петя держал ее вниз угольком, на вытянутой к полу руке, чтобы не замочило. На часах светилось - 3 ночи. Завтра, даже сегодня - на работу. От табака его чуть затошнило. "Неотвеченным ответом". Дым обдирал горло. Поспав в одежде, вспомнил - также было после неспокойного сна в поезде Владимир-Москва. Грязь. Ощущение грязи и помятости, привкус во рту. Петя глянул вниз.
По узкому переулку медленно, с трудом крутя обручи на колесах, ехал старик на инвалидной коляске. Остановился, отдышался, держась за подлокотники, и покрутил, поскрипел, сгорбленный, дальше. Смотреть на такое было тяжело.
Петя послал окурок с балкона. Окурок разбился красными искрами, послав маленькую волну - клубочек дыма, и покатился, затухая.
В домах свет уже не горел, как-то по-деревенски вдалеке залаяла собака. Собака - как тогда, на даче, с теплой Лидой, с ее вечно нерасчесывающимися, лезущими в лицо, тонкими, светлыми волосами. Лида уже спала, а Петя глядел на нее и в размытый белый круг фонаря за шторами. Пахло избой, деревом, стружками и еще чем-то, специфически-дачным. Лаяла собака. Ей отвечала другая. Сейчас собаке не отвечал никто. Была только близкая к рассвету темнота, стук дождя, блестящий асфальт и гул близкой, не засыпающей дороги.
Не закрыв окно, Петя лег спать.
Разбудило его ощущение, что за дверью кто-то есть. Он медленно прокрался в прихожую, прислушался. Тишина. Петя подумал: "Не тишина, а затаенное дахание", и попытался повернуть ручку замка. Не поддавалась. Он осторожно толкнул пузырчатый дермантин. Из получившейся щели выполз луч света.
На пороге, боком к Пете, так, чтобы головы не было видно за косяком, мыл шваброй пол уборщик-негр в белой майке и штанах от рабочего комбинезона. Петя, обмирая от страха, толкнул дверь вторично и шагнул влево. Открылось левое плечо уборщика, и после - мучительно медленно – стала выплывать шея. Шея, шея, шея, черная шея, закончилась она – тут у Пети поползли по спине, по позвоночнику ледяным потоком мурашки; он разинул рот и отступил, хватая воздух – закончилась шишкой, поросшей кудрявыми черными волосами. Без глаз, без ушей, без носа. Без лица.
Проснулся разбитый. Чистил зубы, заново переживая кошмар: лениво отворяющаяся дверь, и там – за ней – ужас. Он помнил - при Лиде ему приснилось что-то похожее, жуткое, бредовое. Что с ним в одном вагоне метро ехала женщина без подбородка, с зеркальным лицом, линия симметрии которого проходила на уровне рта. Волосы – лоб – глаза –нос – верхняя губа… – и такое же лицо, только перевернутое – верхняяя губа становилась нижней - смотрящие в потолок ноздри – глаза – лоб, покоящийся на груди – и висящие вниз патлами длинные волосы. Она открывала рот, там целовались, копошились как черви, два языка.

***

В этот день, через семь часов после того, как Петя увидел инвалида на коляске, бросил бычок с балкона и вспомнил Лиду-дачную - он уволился.
Работал старшим экспертом в отделе международных программ резко поползшего в гору банка. Главный офис – недавно отстроенный небоскребище – выходил на ТЭЦ, на заброшенные, в лесах, корявые высотки и строящийся новый корпус.
Петино рабочее место было как раз у окна: внизу – фигурки людей, курят; вместо неба: смог, марево, черный дым, и с каждым днем ползущий вверх билдинг, отсвечивающий желтым, амальгамным – второй корпус. На уровне 10 этажа успели сделать между двумя зданиями стеклянную перемычку. Посмотреть сквозь прозрачный, нервирующий, прошитый проводами и коммуникациями пол – уходят, отражаясь друг в друге, две череды зеркал. Повернуться направо – грязные трубы, налево - чернеют цементные нагромождения. Оглядеться - возится, растет Москва-урод.
Если Петя задерживался на работе дотемна, он прижимал лицо к стеклянной стене, смотрел на тоскливо моргающий в тучах красный огонек. С каждым днем огонек поднимался выше, выше…
В тот день, когда Петя уволился, он долго смотрел на далекий огонек, а потом пошел в перемычку по пустеющим, одинаковым коридорам, и там снова давил лицо о пуленепробиваемое, пялился на обросшие палками заброшенные остовы.
Когда устраивался сюда, его отвезли на предпоследний этаж, в отдел кадров. Над столами раскачивались лампы на длинных шнурах, Петя тогда спросил почему, ему ответили – здание водит.
Окна были забраны жалюзи, Петя подумал: "А это зачем?", но спрашивать не стал, лишь впоследствии раздвинул тонкий аллюминий и понял – зачем.

Уволившись, забрал в кассе зарплату и пошел домой. Баба, выходящая из здания перед ним, на пункте охраны жестко полоснула электронным пропуском по карт-ридеру, словно перерезала кому-то горло.
"Без работы, безработный - безработы", -играл словами Петя, вкушая свободу и, одновременно, опустошенность и тоску. Взял в прокате комедию, но ни разу не улыбнулся, смотря. Позвонил Будищеву, тот отвечал за поиски Лиды в милиции. Будищев - с ним Петя общался только по телефону - каждые пять минут предлагал подождать, переходил на другую линию и включал заранее заготовленный, специфический текст о доблестной милиции. Текст был записан с плохим качеством и озвучен голосом невменяемого басовитого мужика, похожим больше на голос бандита, чем того, кто от бандитов охраняет. Разговор свелся к тому, что Будищев собирался позвонить "по прошествии недели", и - "кое-что скоро будет". Петя поблагодарил и повесил трубку. Опять непосоленный совет.
До вечера сидел и смотрел все подряд по телефизору - рекламу сыра, сериалы про мужественных людей, американский фильм, где Стивен Сигал ломал пальцы, мультфильм - Том проглотил жабу, подсунутую Джерри ему в стакан, и она начала прыгать у него в животе.
В 10 вечера раздался звонок - Загульев, бывший однокурсник, пригласил к себе на очередное пьянствование. Петя кинул в портфель смену белья, зубную щетку и вышел на проспект ловить такси. Остановился жигуль с разодранным салоном. Сошлись на 60ти.
Петя наткнулся на Загульева, когда тот выходил из гастронома в Лялином переулке. Жил Загульев напротив, в обшарпанном старом доме. В квартире у него их ждала какая-то легкая идиотская музыка и женский смех. Загульев познакомил Петю с подружками - Наташей и Катей. Наташа и Катя были похожи на шлюх, носили короткие юбки, искусственный румянец и пустые глаза.
Открыли новую бутылку. Загульев притушил свет и поменял просто похабное звуковое сопровождение на пошло-романтическое. Чокнулись, выпили.
...
Загульев незметно успел опьянеть, обвис на Кате и бессмысленно водил головой по сторонам. Наташа выкрикнула: "Давайте танцевать!". Загульев попытался встать с дивана, но упал вперед, на ковер. Катя кое-как подняла его. Затем встал Петя и осознал, что тоже не очень трезв. Наташа прижалась к нему, и они неловко закружились по комнате. Петя почувствовал - сейчас - ему можно, и поцеловал. У Наташи был мокрый холодный язык. Они ушли в комнату и, практически не раздеваясь, трахнулись на односпальной кровати. Наташа попискивала. Ее волосы были жирыми и пахли гелем. Петя не думал ни о чем, только прислушивался к тому, как рвало Загульева в коридоре. "Странно, вроде бы не маленький уже", - подумал Петя, и тут Наташа кончила, открыла глаза. "Ну давай быстрей".
Когда Петя проснулся, ни ее, ни Кати не было. В носу скопилась какая-то дрянь, горло болело. Его бывший однокурсник храпел с другой стороны двери. Петя с трудом нашел тапки и пошел в душ, где долго отмывался, высмаркивал кровь и чистил зубы. Надевать старую одежду было противно, поэтому он напялил синий халат Загульева. Мылся... Загульев тем временем очнулся и ждал очереди в ванную. Завтракали подгоревшей яичницей. Загульев спросил:
-Так ты со второй...?
-Да, - Петя не поднял головы. - А ты?
-Я? Я нет... нет.
-Где ты их нашел? Похожи на шлюх, - брезгливо поморщился.
-Да? - Загульев громко захохотал и стал похож на бога виноделия. - Открыть секрет? А они и ЕСТЬ шлюхи. Я их знаю, они такие истории могут рассказать... Вот, у этой, у Наташи был клиент, он...
-Ты не мог предупредить заранее? Я ведь без... - Петя закашлялся и взял сафетку, чтобы высморкаться. Болела голова.
-Ты серьезно? - заухмылялся Загульев, сразу забыв про "был клиент".
-Да, серьезно.
-Ну, ты дал... А разве не видно было, что они шлюхи. Али ты эйдса не боишься? - Видно было, что Загульев в восторге.
-Теперь боюсь, - Петя пытался сохранить спокойствие, хотя мысли так и крутились: "Провериться? А вдруг?". - Если бы ты сказал...
-Да ладно тебе, - Загульев пропел. - Кто-то стонет, кто-то млеет, кто-то триппером болеет!
-Заткнись ты. - Петя заулыбался.
-Расслабься. Хуй дрочи, читай газету, - прокурором будешь к лету. Когда я разочаруюсь в любви, я буду курить папиросы "Ностальгия"...

***

У квартиры Петя долго искал по карманам ключи. Позвонил Загульеву домой, Загульев ответил, что ключей не находил. Петя бездумно подергал ручку. "Звонить слесарю, идти в ЖЭК?". На него навалилась усталость. В портфеле лежали несвежие носки, белье. При каждом резком движении в затылок отдавало. Нужно было высморкаться. Он сел на грязные ступеньки, достал из портфеля мокрый носок и высморкался в него. Голова заболела много сильнее. "Господи, сколько проблем создано за один вечер, - подумал. - Заболел и хорошо, если только простудой". Засунул один носок в другой и бросил их обратно. Пора было идти в ЖЭК.
ЖЭК располагался во дворе дома, где обычно ставили машины и мусорные контейнеры. По ночам приезжал мусоросборщик и со скрежетом переворачивал контейнеры себе в кузов. Пахло помойкой, на асфальте валялись обертки, пачки от сигарет.
Петя зашел в пыльный подъезд. Внутри, у входа торчали серые гипсовые бюсты былых вождей. Лестница вела наверх, там спокойно ругались бабы и орал телевизор. Петя постоял на пороге, пока бабы не замолчали, и спросил насчет потерянных ключей. Первая баба - с каменным франкенштейновым лицом и в длинной квадратной юбке – огрызнулась: слесаря сегодня нет. Вторая смотрела в окно, из которого был виден мусор и припаркованные автомобили. Петя спросил, когда слесарь будет. Вторая баба повернулась и гавкнула, что не знает. Изо рта у нее брызнуло, она резко захлопнула его и моргнула. Петя ушел, расслышав напоследок деланно бодрый голос юмориста из телевизора: "...пить, курить и говорить я начал одновременно!".

В интернет кафе один час стоил около 40 рублей. Петя заказал пиво и пустил искалку по словам "потеря ключей". Выпали ссылки: китайские высоконадежные замки, троицкие автовладельцы, непонятные "красные" и "зеленые" уровни чего-то. Попытался вновь – невнятщина – сидел, пил пиво и глядел в экран, где повторялся и кружился рекламный баннер. Час скоро закончился, и Петя пошел к обратно дому.
Обошел вокруг, осмотрел окна. Одно - стеклопакет на балконе - было открыто. Пятый этаж. Его этаж. На балконе четвертого стоял человек в зеленом халате, курил и глядел вверх. Щелчком бросил окурок на крышу одной из машин и вернулся в квартиру.
Человек в зеленом халате жил в 53-ей квартире. Петя по привычке нажал на кнопку "5", но сразу же исправился - "СТОП" и "4". Позвонил шесть раз, наконец, за дверью что-то завозилось, и неприятный голос спросил:
-Да?
-Понимаете, - сказал Петя. - Я живу над вами, потерял ключи от квартиры, можно с вашего балкона на свой залезть, у меня там дверь открыта?
За дверью замолчали. Слышно было, как искаженный железной дверью женский голос крикнул: "Кофе будешь?".
-Да!
-Да? - Петя вздрогнул.
-Извините, это я не вам. - Звук зажигалки. - Вызовите пожарных, сходите в ЖЭК.
-Я уже был, - Пете было неприятно, что он отчитывается. - Они сказали, слесаря нет.
-Послушайте, - Вздохнули. - Я не могу сейчас с вами разговаривать, и пустить тоже не мог... - Зашлепали ноги, и опять завозилось. Шепот у двери.
Петя постоял, прислушиваясь, и вызвал лифт. Нос болел.

Водосточная труба оказалась очень грязной, шатающейся. Он не успел доползти до второго этажа, как одна из секций ушла вбок, дзинькнула, и Петя повис как сопля, ища опору. Спрыгнул на асфальт. По затылку будто треснули молотком, в глазах потемнело от боли. Отдышался, пока бордовые пятна перед глазами не исчезли, и обернулся. Из окна на него пристально смотрели две бабы из ЖЭКА.
Лестница, вожди, телевизор...
-Мы не можем сейчас вызвать пожарных, мы...
-Ну, хоть скалолаза какого-нибудь! Я не хочу дверь ломать, - Петя обтирал руки о пиджак.
-Скалолаза? МЧС? Вы думаете, вокруг вас мир вертится? - Франкенштейнша сделала шаг вперед.
-А что мне делать тогда? - Он постепенно начинал злиться. Хотелось высморкаться.
-Ладно, мы мужика вызовем. Только дорого получится, - Вторая баба многозначительно подняла брови.
-Какого мужика? - Петя хотел добавить "что за бред?", но не добавил.
-Подождите, молодой человек, - На букве "П" вторая баба опплевала Петино лицо, он почувствовал, как одна капля брызнула ему на верхнюю губу.
Вторая баба набрала длинный номер и долго и бестолково с кем-то разговаривала. Пете захотелось ее убить.
-Он едет, - положила трубку.

"Мужик" был заросший, в зеленом комбинезоне. "Лесной царь", - подумал Петя. Мужик забросил несколько тросов, и в полчаса все было решено. "Решено-решето. Решено-решето", - думал Петя, пока расплачивался. "Царь" свернул тросы и ушел, а Петя, придя, домой, разделся и долго-долго принимал душ, уже второй за день. На возню с ключами ушло 4 часа. Голова продолжала болеть.

***

За два дня он окончательно раскис, и, ко всему прочему, обнаружил утром то, чего надеялся избежать. Помянул Загульева и его шлюх. Всплыла идиотская строчка: "Я не веселюсь, я от триппера лечусь". Результатов анализов он ждал 3 дня, и успел обратиться к Богу. Молился: "Господи, пусть будет гонорея, но только, только не СПИД". Из дома он не выходил и каждые 5 минут снимал трусы и смотрел, что с ним. Хождение в туалет стало мукой. Врач сказал ему, что гонорея, дал проглотить одну таблетку, посоветовал через пару месяцев провериться на СПИД (При этих словах Пете как воткнули в сердце циркуль), а пока вылечить простуду.
-Теперь идите.
-Точно?
-Точно.
Простуду Петя вылечил быстро. За хлопотами, он чуть не забыл про Лиду.
Утром он готовил яичницу, почему-то в кофемолке, и видел в размытом круге вращающихся ножей каждый из них, с налипшим яичным желтком. Мобильный телефон показывал чушь и не работал. Сел за компьютер, но монитор поплыл серой рябью, и его пришлось выключить. В туалете в раковину горой были навалены промокшие книги, он брал их и вытирал о покрывало на кровати. Петя вышел на улицу, с неба лился дождь. Капли разбивались об асфальт, и казалось - по асфальту бегут такие же помехи, как и по монитору. В такси у самого подъезда сидела Лида и плоско держала пустой взгляд на спинке переднего сиденья. Подошел поближе. По стеклу машины медленно текли вниз капли. Такси тронулось, и Петя протянул руку и уперся ей во что-то вязкое. Он боролся, пока не проснулся в скомканном одеяле.
Телефон работал и показывал 10 утра пятницы. Яиц в холодильнике не оказалось. Петя сделал 3 бутерброда с сыром и запил их растворимым кофе. Выглянул в окно. От дома отъезжало такси, Петя долго провожал его взглядом, и тут внезапно зазвонил телефон. Будищев назвал адрес.

Вахтер долго не хотел пускать, даже когда Петя назвал фамилию Будищева. Потом взял телефон без диска и сказал в трубку, что пришел Петр ******. Пока сообщал, недоверчиво поглядывал на Петю, словно боясь, что тот вдруг кинется мимо него и помчится по лестнице. Повесил трубку, сказал: "Велено пропустить". Петя поблагодарил и пошел вверх.
Будищев сидел за столом в кабинете, где стены были выкрашены такой же зеленой краской, как и в подмосковном отделении милиции; тогда Петя впервые сообщил об исчезновении Лиды. На стене висел календарь с изображением щита и каких-то колюще-режущих предметов. Квадратным impact - как правда - шрифтом было написано: "Календарь на 1995 год". Подумал: "Давно он тут висит". Будищев - худой, похожий на старшего научного сотрудника, сказал: "Садитесь, пожалуйста".
Петя похолодел. Неужели скажет - умерла, заберите тело. Тело. Труп. Тело. Труп. Тело. Труп. Тело. Труп. Труп. Труп.
Будищев почесал начала залысин и, напевая себе под нос, вынул из папки "Дело" (Петя сразу подумал: "Тело") мутную распечатку:
-Тут адреса и телефоны. С ними она общалась в последний год, - Будищев выразительно поглядел на Петю. - Вообще-то я не могу дать вам ЭТО.
-Можно посмотреть? - спросил Петя.
Будищев протянул ему лист бумаги. Петя проглядел его и, возвращая, вернул с 500-рублевой бумажкой. Будищев ловко вытащил ее из-под листа и положил в выдвинутый ящик стола:
-Если хотите, берите.
-Спасибо.
Помолчали. Долго и неудобно.
-Но я не могу вызвать этих людей и допрашивать, выкручивая им руки, пока вы будете наблюдать из-за зеркальной стены. У нас не кино. У нас сейчас работ невпроворот, - Будищев усмехнулся своей шутке. - Как правило, жены, если они убегают - а ваша жена убежала...
-А...-начал Петя.
-Убежала, - повторил с нажимом Будищев, - если они убегают, они либо возвращаются, либо не возвращаются. Их никто не приводит за ручку обратно. Тем более мы. Наймите бородатых шарлатанов из агенства, но это будет дорого и бесполезно. Или поговорите с этими, - он бросил взгляд на распечатку, которую Петя держал у живота, - людьми. Возможно, вы не узнаете, - он сделал паузу, - НИЧЕГО. Но попробовать можно. Во всяком случае, вы ничего не теряете. Так я скажите, я, мол, муж, объелся груш, и так далее. А мы не можем. Вам. Помочь. У нас так работ невпроворот. Я понятно выражаюсь?
-Д-да, - Петю будто облили помоями с ног до головы.
-Позвоните, поговорите, отведите душу, выпейте с каким-нибудь ее приятелем. Легче станет.
-А вы не...
-Мы не. У нас нет времени. К тому же мы дело сделали - с вами поболтали, дачу осмотрели, ее друзей нашли.
Петя подумал: "НЕ сделали. ЕЕ вы не нашли".
-Ваша жена, - хамски ответил-прочитал мысли Будищев. - Вы и ищите.
Петя аж задохнулся от такой наглости и скомкал вторую 500-рублевку в кармане.
-Ну, извините, - примирительно сказал Будищев, - я сегодня переработал. У одной дамы сын 5-летний пропал, она сегодня приходила и в ногах валялась, умоляла найти. А я ей сказать не мог, что сына ее мы давно уже нашли. В Москва-реке. Вчера. У него на руке был ремешок с именем и адресом повязан. Вот так. А вы говорите - жена ушла. Мало ли от кого жены уходят... - он помолчал и продолжил, - если бы не ремешок, мы бы его так и не опознали. Обкололи его гадостью какой-то, распух весь, скрючился. Плюс рыбы.

Домой Петя возвращался, словно ЕГО обкололи. Никаких мыслей. У подъезда за ним увязалась собака. Виляла хвостом и преданно глядела в глаза. Он вышел на балкон, собака была на месте. Бросил ей кусок колбасы. Собака понюхала кусок, перестала вилять хвостом и ушла.
Первой в списке, настоящем списке, а не том, что Петя накарябал на салфетке, стояла Каменченко Ирина. Трубку взяла старуха. Петя спросил, она ли Ирина Каменченко. Старуха ответила - нет, она ее мать. Иры нет. Что-нибудь ей передать? Нет, спасибо.
Челышева Ольга. У нее был тихий, непонимающий голос:
-Алло?
-Ольга? Челышева? - Петя переложил трубку в другую руку и налил себе кофе.
-Да?
-Что да? - вылетело у Пети. - Эээ, то есть вы - Ольга Челышева?
-Я. Да, я. С кем я говорю?
-Ну... Вы знаете Лиду ******? Вы учились вместе? - На распечатке рядом с именами стояла пометка от руки - "бывш. однокл."
-Да, учились, а что? Кто это?
-Я ее муж, - Петя отпил из чашки. - Лида пропала. Когда вы ее видели в последний раз?
-Г-год назад. Два. А она что, пропала? Вы ее нашли?
-Да, она пропала, - за эти полминуты разговора он дико устал. - И я ее не нашел. Что вы делали тогда, год назад?
-Я, я не могу сейчас говорить. Позвоните через час.
-Через час я позвоню вам в дверь.
Оля жила на Тульской, в одном из типовых домов. "Неужели такая дура, осталась ждать?", - думал Петя, пока поднимался в изрисованном дебилами лифте.
Она осталась ждать. Дверь Пете открыла девушка низкого роста, с носом, отстоящим от верхней губы на полмилиметра и зализанными назад жирными русыми волосами.
-Оля? - Петя сделал шаг вперед и сразу устыдился своей напористости. С Будищевым он вел себя по-другому.
-Да?
-Я звонил 20 минут назад. Я муж Лиды, - сказал Пети, и снова вылез, припомнился - Будищев. - Можно с вами поговорить?
-Ну... Проходите на кухню.
Квартира Оли была в полном развале. Тут не убирали лет 8. На кухонном столе лежала гора скомканных мокрых носовых платков, которые Оля стыдливо смахнула в разбухший от мусора пакет. Пахло гнилью. Они сели напротив друг друга и мучительно замолчали. Никто не хотел начинать. Весь кураж Пети испарился, когда он увидел разруху.
-Вы давно знали... знаете Лиду? - наконец выдавил из себя Петя.
-С первого класса, - Оля избегала смотреть на него и водила пальцем по клеенке в крошках.
-И...и что бы вы о ней сказали?
-Она хорошая. Да. На нее... можно было... можно положиться.
-Когда вы виделись в последний раз? - спросил Петя и заметил - его собеседница недавно и неумело напудрила лоб и накрасила глаза, но не губы. "Целоваться, что ли собралась?".
-На встрече выпускников. Не на прошлой, а... да, раньше. В феврале.
-Что вы там делали?
Оля внезапно замолчала. Пожала плечами:
-Ничего.
-Ничего?
-Ничего, - тупо повторила она и почесала ухо.
-Что значит "ничего"? - тихо взбесился Петя. - Сидели и молчали?
-Нет. Разговаривали.
-О чем? - Петя подумал: "Не хватало только вскакиваний с места и заламывания пальцев. Сигал хренов".
-Ни о чем.
-Я не могу так. Вы меня боитесь? Я ее МУЖ. Я не милиционер. Я не Стивен. Сигал и не собираюсь вам ломать пальцы, - Петя поднял брови и сцепил пальцы.
При словах "ломать пальцы", Оля еле вздрогнула.
-Просто расскажите, что вы тогда делали. Опишите. Если Лида говорила что-то необычное, скажите. Если нет, необязательно пересказывать разговоры. Да, я уверен - вы их и не помните, раз говорите "ни о чем", - он вызывающим доверие взглядом посмотрел на нее. -Давайте. Не волнуйтесь.
Оля немножко успокоилась и начала:
-Ну, мы сидели. Разговаривали. Потом я пошла в туалет умыться. Потом туда зашла Лида. Мы чуть поболтали. "Как дела" и так далее. Потом мы еще сидели. А после кто-то предложил куда-то пойти, выпить. Я не пью, поэтому с ними не пошла. Лида пошла. Она была веселой, заводной. Есть. Ну, в смысле, она веселая. Ну, я домой пошла потом. Да.
-Ничего не забыли?
-Нет, ничего.
-А что Лида вообще тогда делала, много разговаривала?
-Постоянно, она... - Оля задумалась, - Любит. Шутить.
-И все?
-Да, все.
-Ну ладно, - Петя встал. - Тогда я поеду.
-Чаю не хотите?
-Нет, я уже опаздываю, - Петя соврал и улыбнулся. - Мне пора.

Челышева отняла от силы 5 минут. В попутной машине он вдругорядь просмотрел распечатку. Ира Каменченко жила рядом, в доме-близнеце. На то ли первом, то ли полуподвальном этаже. Чтобы попасть к ней в квартиру, нужно было не подняться на лифте, а спуститься ступенек на шесть вниз. Внешняя дверь была желтая, железная, с маленьким окошком, забранным вертикальной тюремной решеткой вместо глазка. За дверью был тамбур и еще одна дверь - уже нормальная. Зайдя, он простоял минуту у внешней, объясняя Ире Каменченко, выглядывавшей из-за прутьев, кто он такой и что ему нужно.
После Челышевой, Пете показалось, что у Иры - идеальный порядок. Она проводила гостя на кухню, на чай. Но это была дикая, странная заботливость - Петя воспринял Иру как злобно хлопотливую хозяюшку, официантку, которая громко хлопает тарелкой о стол, где сидит клиент, и меняет пепельницу с таким лицом, как будто вы предложили ей сделать миньет. Она присаживалась рядом, но сразу вскакивала и принималась греметь в шакафу какими-то кастрюлями, задавая вопросы, не дожидаясь ответов. Наконец более-менее успокоилась, и Петя смог спросить ее о Лиде, чувствуя себя глупо в подобной роли - "расследователя".
-Лида? Ну, я редко слышала, как Лида шутит. Она обычно смеется чужим шуткам. Особенно, пьяная, - Ира осеклась.
Петя продолжал молчать.
-Тогда она тоже пришла, посидела с кислой мордой, чуть посмеялась. Во второй раз, на прошлой встрече выпускников провела и того меньше времени. Умчалась сразу, не прощаясь.
-Оля говорила... - начал Петя.
-Оля? Какая Оля?
-Эта... - он развернул распечатку. -...Челышева. Оля Челышева. Она говорила, что Лида шутила, смеялась.
-Значит, шутила, - Каменченко усмехнулась. - А вы знаете - Челышева - форменная ДУРА. Буквы прописные. ДУРА. Можно даже курсивом - ДУРА. Что она еще говорила?
-Она... - задумался Петя. - Немного. Вы сидели, разговаривали. Смеялись. Да и... все, пожалуй.
-Сидели, смеялись, - Ира саркастично скривила губы и закивала головой. - Сидели, смеялись - так в духе Челышевой! Фактически, не сказала ничего.
-А! Она сказала, вы пить пошли.
-Ну, я-то никуда не пошла, поэтому ценнейшую информацию о том, что и где Лида пила сообщить не могу. Да, и вообще, почему ВЫ ее ищете?
-Потому что в милиции работают му... - Петя сделал многозначительную паузу, -...ки. Они меня послали. Дали эту бумажку, - он помахал листком, - и сказали "гуляй, Вася". Ищи, короче. Дел у них много.
-Еще одно подтверждение их мудизма, - Ира подлила Пете чай. - А Челышева не говорила, как она САМА тогда себя вела? А?
-Нет. Точно нет.
-Сказать?
-Давайте, - он безразлично выпятил губы.
-Челышева - ДУРА. Она принялась говорить какой-то дикий бред, ей намекнули, и она ушла в туалет ронять слезки, - Ира провела две воображаемые линии от глаз к скатерти. - Лида пришла ее утешать, а Челышева, должно быть, ее отшила. Из туалета Челышева вышла, точнее Я ее вытащила, под конец встречи. Пока я ее уговаривала выйти, она поливала неимоверной грязью Лиду. Говорила - Лида ее перед подругами дурой выставляет. Ну, если так, то Лида очень добрый человек - выставляет Челышеву дурой, хотя Челышева - ДУРА, - она засмеялась, - как я тогда удержалась, чтобы, извините, не ЗАРЖАТЬ, не знаю, - Ира продолжала трястись от беззвучного хохота, - Ой, извините, на меня находит иногда.
В коридоре послышалось быстрое шарканье. Оно приблизилось к кухне, и в дверь зашла старушка в огромных, стрекозиной формы, затемненных очках.
-Расшумелись.
-Это Петр, муж моей подруги, - объяснила Ира. - А это... это мама моя. Га... галина. Галина... Владимировна.
-Здравствуйте, - Петя старательно произнес каждую букву и встал.
-Сиди. Ир, у тебя есть шампанское. - Мама Иры говорила ровным тоном, не играя интонацией.
-Шампанского нет.
-А что есть.
-Мам, посмотри в кладовке, я не знаю, - показала рукой Ира.
-Ладно.
-Куда она пошла потом? - Петя старался задавать безличные вопросы, потому что не решался говорить "ты", а "вы" уже не хотел.
-Я помню - Ранних пить с Лидой пошел. Поговорите с Денисом. Он в вашем списке есть? - спросила Ира.
-Кто? - не понял, запутался в "раннем" Петя.
-Ранних. Денис Ранних.
-Да, да, кажется.
-Да, точно, - сказала Галина и налила себе в чашку жидкость из бутылки с надписью "Бальзам".
-Мама, молчи, ты ничего не понимаешь и не знаешь, - отмахнулась Ира. - Господи, о чем я говорила?
-О Раннем.
-Да. Денис Ранних. Он тогда точно пошел пить с Лидой. И еще несколько человек. Я не помню кто, у Дениса спросите. А в последний раз она одна ушла, так что и спрашивать по этому поводу кого-либо бесполезно. Насчет первой встречи... - Ира подняла голову вверх и опустила, -...возможно, Денис вам что надо и расскажет.
-Что значит "что надо расскажет", -спросила мама.
-Я же сказала, мама, НЕ ЛЕЗЬ.
-Ирочка, ты на что-то намекаешь. Наверное, на то, что милая девочка Лида убежала от милого мальчика Пети. К другому милому мальчику, - старуха залпом выпила бальзам и закашлялась.
-Значит, - Петя не знал, как реагировать. - Поговорить с Денисом, да?
-Мама, уйди, я тебя прошу, - Ира прижала руку к сердцу. - Посмотри телевизор, магнитофон послушай.
-Сама магнитофон послушай. Я хочу с мальчиком поговорить, - старуха повернулась к нему. - Твоя девочка от тебя ушла, понимаешь. Ты ей надоел. Ты ее замучил. Ты как эти.
-Мама, замолчи и уйди. Или уйди и замолчи, - Ира крепко сжала зубы.
-Эти слуги народа, эти кретины из, - старуха дернула головой и передразнила Иру.- Те-ле-виииизора. "Зэдэравэстэвуйте".
-МАМА! - Ира ударила запястьем по столу.
-Ты серьезен, ты топчешься, ты как баран, как черепаха, улитка. Ты застыл на месте, тебе нужен только покой, только покой. Сидеть в сраной норе и спать с пухлобрюхой бабой, вот - это тебе в самый раз! Тебе надо было не жениться, а завести большую собаку и трахать ее. Мог бы даже ее побрить, чтобы на подушке шерсть не оставалась, - старуха приоткрыла рот и медленно, с наслаждением, чеканила каждую фразу.
-МАМА, ЗАТКНИ ПАСТЬ! - Ира размахнулась и ударила мать по лицу ладонью.
Слетели темные очки. Перевернувшись в воздухе, они ударились о пол и закувырнулись в угол. Мать закрыла лицо руками, отвернулась, с трудом встала и пошаркала, раскачиваясь, к двери. Как она вышла, Ира стала торопливо, шепча, объяснять:
-Она абсолютная шизофреничка. Если я возвращаюсь домой позже 8ми вечера, она не дает мне спать до 5ти утра, пристает с разговорами, говорит - "Познакомь меня с ним", - если она в хорошем настроении. Если в плохом, то орет и обзывает... проституткой. Несколько месяцев я... была близка с одним человеком, и у меня хватило ума привести его познакомиться с... МАМОЙ. Вы видели, как она на вас сейчас накинулась? Она была уверена, вы - мой новый ухажер и только притворяетесь "мужем подруги". Но вы вели хоть себя нормально. В тот же раз получилось в миллион раз хуже. А знаете почему? Он осмелился меня обнять и поцеловать в щеку. Я не стану говорить, что устроила мама. Скоро мы поругались с Женей - его Женя звали - и я на него кричала. Он сказал - я веду себя как ОНА. Так у нас и кончилось счастье, - Ира грустно улыбнулась, - Зато мама была довольна...
Петя внимательно слушал, хотя то не относилось к его делу, и машинально драл средним пальцем правой руки заусенец на большом.
-...Мама была довольна, она знает, если я найду себе кого-нибудь, то, поди, захочу сбагрить ее с рук в дом престарелых и поселиться тут с моим мужем, - Ира обвела взглядом помещение. - Поэтому она держит меня при себе, как раба. Однажды она грозилась привязать меня наручниками к батарее. Как я рада...
-Отчего рады?
-...А? Нет, ничего, заговариваюсь, - Ира улыбнулась.
Пете показалось неудобным продолжать спрашивать про Лиду, он попрощался, обещал позвонить как-нибудь, не собираясь этого делать, и вышел на свежий воздух.
Купил в палатке сигарет, мерз, думая - палатку можно назвать "киоском", "ларьком" и "стекляшкой". Выкурил одну, не отходя от уставленной пивом витрины. Мучило услышанное от Ириной мамы. Какой он никчемный. "А если, если и так?". Перед глазами стояла сцена - Ира с перекошенным, красным лицом, бьет маму, и очки слетают, и летят, и летят. Мама закрывает лицо руками. И видно, как ей трудно и больно так, без рук, не опираясь, встать из-за стола.
Решил поехать к Денису завтра. Семья Каменченко его вымотала.

***

Камыши, камыши, под ногами хлюпала вода. Пулеметные очереди били по ушам. Петя мчался, не разбирая дороги. Болото кончилось, начался крутой подъем. По обеим сторонам дороги чернели фашистские каски вьетнамцев. Враги лежали, замаскированные травой и непрерывно стреляли. Он побежал назад, споткнулся и покатился вниз, по пыли. Успел заметить, как низко пролетел винтовой самолет, оставляя за собой черный дымный след. Поднял голову, болота уже не было, вдалеке на пригорке торчал бетонный забор нацистского штаба, пост и ворота. Стрельба прекратилась. Из ворот вышла Лида, села на велосипед и поехала по тропинке, вьющейся среди луга. Петя побежал за Лидой, зная - и ее купили вьетнамцы, желая проследить, остновить, предупредить своих. У тропинки лежал велосипед с восьмерками на обоих колесах. Он сел на него и помчался за уменьшающейся в размерах фигуркой. Догнал ее у деревни. Она остановилась, слезла с велосипеда и повернулась к Пете. Он решил не показывать, что знает, что она двойной агент и поздоровался как ни в чем не бывало. Она ответила и поправила нарисованные карандашом волосы. Петя подошел ближе, заметил - на вид ей от силы лет 12. Она побежала вдоль дороги от него, погавкивая. Он схватил ее за плечо. Из ближнего дома закричала старуха-чеченка:
-Don't beat this girl! What the hell do you think you're doing?!
-Go home! Run! Run! -попытался ее предупредить Петя.
Старуха не послушалась и продолжала орать на английском. Лида забежала в дом старухи, где у кровати вертелась собака. По спине Пети поползли противные мурашки, стало страшно. В крестьянском доме замигал свет и погас, только в углу светились красным глаза Лиды. Петя заорал, стараясь побороть страх, но только пугаясь много больше: "Run! Run! She is the DEVIL. D-IAAAABLO! DIABLO!!!". Его голос звучал как-то глухо и замедленно.
Свет зажегся; на кровати лежала старуха-чеченка - огромная, связанная из шерсти кукла, и за экраном телевизора царапалась, лаяла собака. Петю затряс озноб.
Он разлепил глаза и обнаружил, что уснул в гостиной на диване, где вчера вечером смотрел старый американский фильм по tcm.
На магнитофоне монотонно мигали часы. На секунду вспыхивало зеленым то время-
7 00
,то двоеточие разделитель-
:
раз, раз, время...разделитель, время...разделитель
7 00
:
7 00
:
7 00
:
Семерка впрыгивала в точки-глаза слева, нули-справа.
Семерка выпрыгивала из точек-глаз влево, нули-вправо
Семьнольноль есть. Семьнольноль нет.
Шумели машины. Ночью прошел дождь, из открытого окна тянуло сырым подвалом. По телевизору шел фильм про войну. Петя дотянулся до пульта, нажал на зеленую кнопку и откинулся назад. Сил вставать не было.
Ему нашептывались воспоминания: война, немцы, беспризорные оравы на улицах Ленинграда. Скрывались в подъездах, где жили еврейки-вдовы. Если позвонить по-особому, по-военному в дверь, вдова выйдет, не станет ругаться, а вынесет мешок картошки. Главное было - угадать комбинацию - как звонить. А то ошибешься - и тебя даже в подъезд не пустят. Зато когда дали картошки - можно бежать в подвал, прятаться, питаться, там спуск - как у пожарных - вытертая, блестящая палка. Чтобы проскочить, к палке надо прижиматься крепче, потому что идет она рядом со стенками пробитого в полу, импровизированного "колодца". Заденешь локтем - нагноение. Иногда Петя с ребятами переодевались в форму штурмовиков, тогда не нужно было угадывать комбинацию - хозяева либо сразу выносили еду, либо стреляли через дверь...
...Он сидел на кровати вместе с Каменченко, и она показывала ему фотографии, рассказывая про Лиду. Как в возрасте 6ти лет ее изнасиловали, как потом ее мать женилась на абсолютном говне, которое словно сошло со страниц американского романа о демоническом отчиме. Говно систематически насиловало Лиду, пока не развелось с ее матерью из-за пьянства. "Лида хорошая, она не демон…нормально, просто у нее не было детства",- объясняла Ира Пете, а он слушал и верил, пока не подумал - ведь он тоже был там, когда старуха-чеченка превратилась в вязаную куклу, а собака попала в телевизор. Значит, и ОН тоже изменился, только незаметно. Изменился так, что верит чуши про трудное детство и страдания, а ведь Лида-то - это истинное зло, истинный дьявол. Он поглядел на Каменченко. Она перебирала в руках то, что он принял за фотографии. Открытки. От ужаса он застонал и проснулся под странный звук "Ыммммыммм", оказавшийся его собственным мычанием.

К Денису Петя ехал на попутке. "Волга" снова не заводилась, а в ремонт ее отвезти он не успел.
Машину вел флегматичный тощий мужик. Мужик незаметно перестраивался, незаметно поворачивал и незаметно тормозил. Сквозь пыльные листья деревьев на бульваре было видно серое небо и чуть более светлый мутно-мышиного цвета круг - солнце.
Уже набрав код на домофоне, Петя вспомнил, что не позвонил заранее, чтобы предупредить о приезде. К тому же обсудить можно было по телефону, и не...
-Да?
-Вы знаете Лиду, вышу бывшую одноклассницу? Я говорил...
-Кто это?
-Это ее муж, вы не могли бы открыть? Лида пропала, и...
Домофон запищал, и магнит, блокирующий дверь, отключился.
Денис жил в центре, на задворках Рождественского бульвара. В его старом доме, дореволюционной постройки, было около 6ти квартир, по две на этаж. За первой дверью стояла вторая, открыв которую, Петя почему-то подумал, что скоро (20 минут) он узнает, где Лида. Он даже был готов увидеть ее - только после душа, халатик - в квартире Дениса. Прячущуюся за его спиной, испуганную, с мокрыми волосами, которые не получалось нормально расчесать... Заболело сердце. Он моргнул и вызвал лифт.
На мгновение ему показалось - на пороге стоит, в самом деле, Лида в халате, пока он не пригляделся, не сообразил - так по-женски выглядит Денис. Не пропуская гостя в квартиру, хозяин чуть прищурил глаза и подал руку:
-Денис.
Петя представился, немного удивленный несоответствием между басовитым голосом хозяина и его внешностью.
-Заходите и расскажите, что с Лидой, - Денис посторонился, дав Пете пройти, и защелкнул замок.
Они сидели в гостиной у открытого окна. Петя в кресле, Денис на подоконнике. Стряхивали пепел в массивную чугунную пепельницу, днище которой было покрыто многолетним черным налетом - ее не мыли. Денис попросил сигарету у Пети, который забросил сигары и курил после исчезновения Лиды гораздо интенсивнее.
-Я видел ее за последние два года 2 раза, на встречах выпускников. В последний раз она убежала почти сразу, как пришла. Мы с первой встречи виделись первый раз. Люди очень меняются, понимаете? Это менее заметно, если постоянно рядом с ними находишься. В общем… Лида постарела. Не так, чтоб сильно, но…это было видно. Вот один из наших шпильку и пропустил, мол, “ты, моя старушка”. А вы когда с Лидой... познакомились?
-В… - Петя задумался, припоминая, -…в феврале. Мы сразу поженились, а потом…
-В феврале, значит? - Денис неожиданно засмеялся. - В феврале мы второй раз виделись. Значит, вы ее позже узнали. А раньше - встреча – в феврале прошлого года. Короче, на второй она молчала и потом быстро ушла, даже до конца не досидела. Дверью хлопнула, кажется, я уж толком и не помню. А в первую... Ну, долгая история. Вам интересно?
Петя кивнул, поднял глаза, увидел, что Денис смотрит не на него, а в пепельницу, сказал _ "Да" и, не желая, чтобы его кивок пропал зря, кивнул вторично, когда Денис видел.
-Раз вы говорили с нашими бабами, я не буду пересказывать, кто там на кого как посмотрел и что сказал. Я думаю, вы это так хорошо знаете, будто сами там были. Короче, после нашего собрания, решили мы выпить. Лида, я, Жаба наша – Алена и Майков. Еще Ильич, учитель литературы из нашей школы. Знатный алкоголик. Он нас и привел в какое-то заведение модное, скрипку слушать. Рядом со школой, в переулках. Дверь с идиотской биркой, подвальчик, танцы и прочая, прочая. Ильич говорил бред - негры, клубная жизнь, Иисус, Дьявол... Полный бред. Его нанимали негры, чтобы он клиентов в бар заводил, потом у негров его Иисус перекупил за 30 сребренников. Или наоборот. Я уж и не запомнил, что. Выпил горящей водки, - Денис опять загоготал,- очнулся – гипс. Оклемался на скамейке в метро - бомж чистой воды, - скривил губы.
-А Лида?
-Ну…Они там с Ильичом шушукались, она ему в рот смотрела, слушала… - нехотя сказал Денис.
-Вот тут лучше поподробнее, - Петя, ревность к прошлому.
-Да, чего там говорить – все мы Ильичу в рот смотрели, и Лида не исключение. Он все-таки показал бар необычный. Пусть и нес чушь, но интересную чушь!
-Неважно, - сказал Петя. - А где бар находился? Вы потом туда не заходили?
-Я однажды попытался, но не нашел, - Денис перевел дыхание. - Ты – можно на ты? –ты уж извини, я особо помочь не могу. Надеюсь, у вас с Лидой все нормально будет.
Больше ничего из него у Пети вытащить не получилось. Только прощаясь, Денис сказал - Ильича в том баре звали – "Иуда".

Дома Петя отметил в распечатке – его новой Библии – фамилии "Жабко" и "Майков". Написал на полях – "Иуда Ильич. Учитель литературы. Бар". Хотелось есть, он приготовил нехитрый обед. Сосиски и картошка. Сидеть в полной тишине было невыносимо, поэтому Петя включил радио. Сидел прямо, отправлял в рот одну порцию еды за другой и смотел в одну точку. Заиграла одна старая композиция; он опустил голову на ладонь и закрыл глаза, потому что вспомнил - именно она звучала, когда они с Лидой ехали в его "Волге" на дачу. А до – душ вдвоем, и он намыливал ей спину, и Лида вполоборота, через плечо, смотрела на него улыбающимися, смеющимися глазами. И воспоминание свело на нет его рвение, его радость, которую он испытал, вычленив из списка безликих, бессмысленных фамилий, могущих ему помочь, две. Он, в данный момент, без беготни, без списков, без унижений перед будищевыми, без унижения челышевых, без якобы задушевных разговоров с денисами, без сопутствующего поискам налета, хотел увидеть Лиду. Чтобы она оказалась здесь, напротив, за столом. Тогда он приготовил бы хороший, вкусный, а не только насыщающий обед на двоих, и Лида рассказала бы - что произошло. И он бы или простил, или пожалел, но в любом случае встал бы со стула, чтобы подойти к ней и обнять, обнять, обнять. Так сильно обнять, как иногда хочешь стиснуть - от невероятной нежности - маленького котенка.
Но - Неотвеченным ответом.
Неохваченным охватом.
Пете в голову пришла странная мысль, что расставание с любимым человеком - это всегда своего рода смерть. Только перед глазами проходят сцены не жизни, а с-ней-жизни.
Надо было помыть посуду. В этот день он никуда не поехал. Открыл бутылку виски. Смотрел фильмы с середины и не до конца; приоткрыв рот, внимал сериалам, с одинаковыми актерами, похожими сюжетами. Стемнело; он снова поел и подошел к окну с полупустым стаканом. В доме напротив, этажом ниже, у окна стоял – как зеркальное отражение - другой человек с таким же стаканом в руке, в той же позе. За спиной человека мерцал синим включенный телевизор.
Они посмотрели друг на друга, затем к человеку сзади подошла женщина, обняла его и утянула обратно в комнату. Сначала погас свет, затем выключили телевизор. Петя задернул шторы и зажег сигарету.
Среди ночи его разбудила Лида. Дала ему одеться и повела темными коридорами, где на стенах висели покрашенные красным строительные фонари. Коридоры перетекали в подвальные комнаты, с приставными лестницами, конец которых терялся в темноте под потолком. Они открывали дверь за дверью, блуждая по лабиринту. Иногда пол шел под небольшим углом вверх, и тогда они выходили в заброшенные учреждения; у стен лежали на боку открытые несгораемые шкафы, с веером рассыпанных документов у дверцы. По паркету здесь давно не ходили, и Петя с Лидой оставляли в густой пыли цепочку следов. Учреждение за учреждением, подвал за подвалом. После пятого такого перехода Петя уже не мог сказать, как далеко они ушли, ходят ли они по кругу, и сколько прошло времени с тех пор, когда Лида разбудила его, дернув за руку, торчавшую из-под одеяла. В одном из заброшенных НИИ Лида попросила Петю заглянуть в один из кабинетов. Петя заглянул и различил - там, между книжными шкафами и столом, соит подсвеченный синим пустой аквариум. В следующем кабинете – то же. Петя попытался дотронуться до одного, но Лида не позволила. Она взяла его за руку, и они пошли быстрей и целенаправленней. Потолки становились ниже и ниже, света меньше, сейфы пропали, стены обросли трубами и проводами. Коридор превратился в узкий пролаз между переплетениями коммуникаций. Скоро Петя был вынужден ползти за Лидой, держась за ее ногу, чтобы не потеряться. Было слышно, как то слева, то справа что-то булькает, ухает и жужжит. Несколько раз они останавливались на отдых, и Петя кусал себя за руку, чтобы проснуться. Но все заканчивалось одинаково – Лида давала знак, хлопая в ладоши, и они ползли дальше. В рот и уши набилась пыль, колени болели. Петя был готов откусить себе палец, чтобы вынырнуть из кошмара, но уперся в вертикально идущую вверх деревянную лестницу. Первой полезла Лида. Пете в глаза сыпалась грязь с ее ботинок. Несколько тысяч перекладин - стало легче дышать. Петя никак не мог решиться разжать руки и оттолкнуться - не был уверен, сон это или нет. Тысяча перекладин, и лестница закончилась. Лида отодвинула тяжелый люк. Они вылезли, в грязи, и оказались на вершине холма. Внизу отсвечивал желтыми плоскими крышами город. Закатное солнце краснело над горами. Петя огляделся. В холм вросло разлапистое облезлое дерево. На дереве, спиной к Лиде и Пете, висел человек. Его правая нога была обута, сандаль левой валялся в стороне. Прежде чем проснуться, Петя заметил грязь на пятке повешенного и то, как ветер медленно поворачивает его из стороны в сторону.
Не одеваясь, голый, он вылез из одеяла, схватил с тумбочки шариковую ручку, кинулся к распечатке, лежащей на полу, быстро проглядел ее и там же, не вставая с колен, жирно зачеркнул фамилии "Жабко", "Майков" и жирно обвел слово "Иуда". "Учитель литературы из нашей школы". Если "нашей", то – и ее, Лиды.
"Волга" завелась с полоборота, он вырулил бульвар и помчался по неожиданно свободной дороге. На светофоре сверился с картой, чтобы понять, как быстрее добраться. Заехал со двора, бросил машину поперек всего и под удавьими взглядами курящих учеников побежал к главному входу. У дверей стоял мужик в телогрейке, с погасшей беломориной и чинил замок. Петя проскользнул мимо него, замедлил шаг и уже нормальной походкой вошел внутрь. Спросил у вахтера, где завуч. Соврал, что он папа одного из детей, и, сдерживаясь, неторопливо стал подниматься по лестнице. Третий этаж. Дарья Владимировна.
Она стояла на подоконнике и протирала раму. Услышала, как он вошел, прикрыл за собой дверь, и слезла, не приняв его руки. Петя произнес давно заученный топик о Лиде и спросил об учителе литературы, который "может помочь". Дарья Владимировна долго мялась, но сказала, что он уже несколько месяцев не появлялся в школе. У Пети создалось ощущение - она чуть ли требует, чтобы он искал сейчас не Лиду, но Артемия Ильича Юдина ("Он! Тема, Иуда!"). Завуч долго говорила про него, и непонятно было, хвалит она или ругает, и только потом выдала телефон, записанный в классном журнале. Получив, что хотел, Петя ушел.

Запрос на телефон, сделанный им в интернет-кафе, выдал адрес. Адрес Пети, только квартира не его – а этажом ниже – квартира номер 53.
Как Робинзон, обнаруживший на необитаемом острове следы, оказавшиеся его собственными...
Петя по ошибке нажал на "5", но исправился - "СТОП", "4".

Дарья Владимировна рассказывала, что Иуда ни с кем не сближался, ни с учениками, ни с коллегами, после занятий сразу уходил домой, но, тем не менее, людей к нему тянуло. После звонка кто-то обязательно оставался поговорить с Иудой с глазу на глаз. Иуда слушал, молчал, и студент уходил, только выговорившись, излив себя. Иуда держал дистанцию, но не из гордости, а скорее из боязни чего-то. Как будто он большое хищное животное, опасающееся сделать неловкое движение лапой, чтобы не повредить играющим рядом детям. Ради развлечения он был готов вертеться, ухватывать, шутя перерубать, бросаться - но - на расстоянии от зрителей, если уж не получается ограничить себя крепкими прутьями вольера.
Дарья Владимировна говорила об Артемии Ильиче с восторгом, смешанным с легкой брезгливостью, так некоторые говорят о Сальвадоре Дали.

К Иуде Петя ехал сейчас в трясучем лифте, вспоминая весь ход поисков, от списка имен на салфетке до отпечатанного листа с адресами и телефонами, который дал ему Будищев. Почему-то он представлял себе Тему висящим на пороге квартиры, грязь на пятке, сандаль в пыли. О Теме он думал как о некоей совершенно отдельной, не имеющей ничего общего с Лидой, цели. Он не знал, ЧТО ему сказать, Пете казалось - Иуда, Тема, Артемий, Тимофей, Артем, Ильич, Юдин - Артемий Ильич Юдин, номер телефона такой-то, живет там-то, сразу поймет по его лицу ВСЕ до мельчайших подробностей и вежливо положит перед ним листок с заранее приготовленным адресом Лиды.
Квартира Иуды была открыта. Петя крикнул отдавшееся эхом в щель между косяком и дверью, постучал в коричневый дерматин, подождал и зашел внутрь. Он обошел комнаты. Голые стены, пепел на паркете возле балконной двери, ни мебели, ни кровати, ничего. Запах стройки, появляющийся, если никто не живет. Только в кухне следы пребывания человека. Человека. Не человека, двух! - ударило Петю. Женский голос тогда: "Кофе будешь?". Шепот.
На голом подоконнике - 2 чашки с черной гущей у дна. Зеленый халат брошен на белую плитку. Кухонные шкафы - пусто. Пыль. Можно было ожидать чего угодно - Лиду, безобразные сцены и драку, но уж никак не такого. Петя вдруг вспомнил обрывок разговора, слышанного на улице: "…у меня ноль денег".
Он присел у стены. Окна без занавесок глядели укоризненными квадратами. Серое небо. Пете пришла в голову мысль - пока он ищет Лиду, погода так и останется пасмурно-осенней. Дождь, толчея зонтов, безысходный блеск дорог, размывающиеся в закапанном лобовом стекле красные тормозные. Холод. Петя пройдется по фамилиям списка, выслушает противоречивые, дающие ниточку и тут же ее обрывающие, слова. Объездит задворки Лидиной школы. Снова встретится с Дарьей Владимировной, Будищевым, будет надеяться. Если бы. Вот бы. А надежда либо уступит место тупому неприятию, либо, что более вероятно, исчезнет. Осознание - нет Лиды, нет Лиды, нет, нет, нет - собьет с ног.
Петя пододвинул к себе халат, на полу было холодно. С картонным хрустом сел на сложенный вдвое хлопок, и мысленная цепочка вдруг оборвалась. Он судорожно выдернул халат, обшарил один карман, второй - и вот, оно, тут, второй карман, коробочка, рывок, плоская пачка незнакомых сигарет, запах и крошки табака…Ничего.
С не умирающей надеждой, он обошел комнаты, задумчиво комкая в ладони пустую пачку. Шаги отдавались эхом. К себе подниматься не хотелось, он надел поверх костюма чужой халат, положил в карман сигареты и вышел на балкон.
Так вот что видел Иуда в тот раз. Крыши, крыши, крыши автомобилей и безобразно разворошенные мусорные ящики. Ветер носил обертки по двору. Пете стало интересно, мог ли он залезть по водосточной трубе, когда потерял ключи. С четвертого этажа это выглядело уже не так легко. Он покачал корявую жесть, и крепление вышло из паза на пару санитметров. Вниз посыпалась тонкой струйкой цементная крошка. Пожалуй, нет. Выбросил щелчком окурок на крышу автомобиля. Заорала сигнализация, и он вернулся в пустую квартиру.
После первой, выкуренной быстро сигареты, закружилась голова. Петя пошел в ванную, опустил круг и, не снимая халата, сел на унитаз. Странно выглядели пустые зеркальные полочки с разводами от зубной пасты. В стакане для щеток – ничего. Мыло оставило слизистый след на краю раковины. Мутное зеркало. В душевой кабине, на стыке между пластиком и кафелем, цвела зеленым плесень. Петя пришло в голову, что, возможно, несколько дней назад, Лида стояла здесь, в кабине, спиной к Иуде и, упираясь ладонями в стенку, сжав губы и невидяще глядя на плесневые чешуйки, подмахивала задом, пока он ее. Возможно, на плитке стоял магнитофон, играла музыка. Возможно. Почему-то именно так. Не на кровати, полу, а стоя, в душе, под обжигающе горячими струями. Петя встал, снял халат, повесил его на крючок, подумал и разделся догола. Вот так, раком, с криками, и вода щипала глаза, еще, да. Он прислонился к стенке и начал маструбировать. Быстро и сильно. Да, раком, сука, Лида, сука, на, на, на, сука…Он откинул голову назад и кончил. Перешагнул ком одежды, вошел в кабину и включил воду. Повернул кран смесителя в красную половину круга. Как и всегда после, он не понимал, как мог столько думать о том, о чем думал. Потеря времени.
Петя уже вытерся полотенцем и в клубах пара натягивал трусы, когда заметил на запотевшем зеркале – пальцем по стеклу – номер. Номер почти терялся в амальгаме, скорее всего, был записан несколько дней назад. Петя кинулся к пиджаку, там, в кармане - ручка. Зажигалка, сигареты, телефон, ключи, кошелек, черт…а! вот…Синими чернилами семь цифр по красной, распаренной коже… Семь цифр.

Ветер холодил мокрые волосы. Петя ехал с открытым окном. Семь цифр. Как и ожидалось - клуб, где работал Иуда.
Пять минут назад ему ответил мужской голос. Петя спросил, клуб ли это. Да, клуб. Работаем круглосуточно. С Артемием Ильчом поговорить можно? Он занят. Скоро освободится. Хорошо. До свидания.
Он включил Klavierkonzert 23 Моцарта на треснутой кассете, закурил, но пепел не стряхивал, и он падал на брюки рассыпчатыми колбасками. Небо было неоднородно-мрачным, как лист плохой бумаги, по которому разлилась, заводоворотилась густая краска разных оттенков серого.
Припарковался рядом с замороженной стройкой, за квартал до клуба. Асфальт зиял глубокими выбоинами, в них стояла черная вода. Пешеходная дорожка под деревянным навесом, идущая вдоль квадратного, цементного, в пленке, объекта, отсекала половину единственной полосы.
Объект то ли строили, то ли сносили, то ли никак не могли решить - что с ним делать, да так и оставили, мешающего всем.
Стройку окружал забор-сетка, затаянутый зеленым полотнищем, по полотнищу шли одна за другой волны от ветра. Длинная створка решетчатых ворот скрипела и откатывалась, привязанная за узловатую веревку к лежащим в грязи металлическим балкам.
Проехать вперед было нельзя, и Петя быстро зашагал, перепрыгивая колдобины. Изо рта вместе с дымом выходил пар. Мерзли руки и голова.
Было холодно и моросило.
Петя подумал - этот переулок – вариация Иудиной квартиры. Никого и ничего. Эхо шагов летело вперед него сквозь голые деревья и покрашенные внутри грязно-зеленой краской подворотни.
Дверь с табличкой "ООО Пудвиже Ниеля".
Он повторил в уме: "Артемий Ильич Юдин".
В пустом подъезде у входа стоял пыльный стол для консьержа, за ним – кресло с торчащим из спинки поролоном. Пахло креозотом. Освещение было точечным, неявным – висела на проводе 40-ваттовая лампочка, этажом выше – еще, потом темень, и только на последнем лестничном пролете – как звезда – последняя из видимых. Лампочки освещали небольшие ареолы, за пределами которых стены и ступеньки терялись во мраке. Не было окон. Как и во всяком немногоквартирном доме, звенела тишина. Глаза Пети привыкли к темноте, и он заметил другую лестницу – винтовую, вниз. Начал спускаться. Колотилось сердце и хотелось чаще дышать. Петя слышал сопение, шаги, и еле различимые шорохи, идущие откуда-то сверху. Лампочек не было, и он освещал дорогу синей подсветкой телефона, держа его на вытянутой руке и нажимая на кнопки, чтобы не гас. Видел только часть левой стены; через какое-то время закружилась голова, казалось, он ходит по одному участку лестницы.
Спиральное движение в холодном, ледяном луче подсветки так его загипнотизировало, что он чуть не ударился в дверь. Заперта. Музыки не слышно. Постучался, и вздрогнул от неожиданно громкого эха в ответ.
Обратно уже бежал. Пару раз спотыкался и падал вперед, на руки.
У консьержевого стола встал и отдышался, вспоминая старый фильм, где главный герой в похожей ситуации сказал: "Надо бросать курить". И неуместное "надо бросать курить" и вся ассоциативная цепочка, с этим словосочетанием связанная: кадры из фильма, в какой ситауции он его смотрел и чуть ли не вся его жизнь, вылезшая из одной фразы, наложилась поверх постоянно повторяемых вопросов: "Где Иуда? Где Лида?".
Поднимаясь, он клал в голове мазок за мазком на "бросать курить"; первым мазком шла назойливая мелодия, слышанная сегодня, вторым – сны, третьим - трупы, которые Петя опознавал. Будищев, маструбация в ванной, Челышева, Денис. Затем полезли грызущие душу воспоминания о жизни с Лидой; о чем он тосковал в последние месяцы. Эта тоска усугубляла неприбранность и заброшенность окружающего. Пыль; желтые провода, на которых словно насекомые с чуждым образом мышления висят безразличные, слабые лампочки; тени по углам, одинаковые двери квартир с ничего не значащими цифрами, а некоторые и без цифр; отсутствие в подъезде окон, вместо них – двери, двери, опять и снова двери. Двери там, где он их не ожидал; там, где, как он думал - стена, разделяющая улицу и помещение.
Неотвеченным ответом, неохваченным охватом. Вспоминая "неохваченный охват", Петя вспоминал то, как они с Лидой любили (Любят! Любят?) валяться в обнимку на диване, не говоря ничего, ощущая взаимное тепло и морфиннообразное спокойствие.
На последнем этаже, рядом со "звездой" – лампой уже на 100 ватт, была последняя, маленькая лестничка и дверь в треть человеческого роста.
Дом оказался выше. Петя уже сомневался, тот ли это дом. Может, свернул неправильно, пока бежал по винтовой лестнице? Может, выйдет он не на крышу, а вылезет где-то в переулке, из люка на детской площадке. Справа – металлическая паутинка, слева – деревянный гриб. Агрегаты для веселья.
Пригнувшись, он отворил дверцу и, аккуратно переставляя ноги, боясь наступить в яму, провал, шагнул в наползающую темноту. Опять сверкающий лед жидкокристаллического дисплея и петляющий коридор. Вперед, поворот под прямым углом направо, налево, запертая железная дверь, выкрашенная той же краской, что и стены. На шестом повороте коридор выпрямился, появилось освещение – тусклые строительные фонари толстого стекла в железной обмотке высветили вспученный, пьяный пол. Конец коридора терялся в тусклой точке - дальнем пересечении анфилад фонарей.
Петя шагал 10 минут. Слева появились двери – одинаковые, запертые, без ручек. Он обернулся и увидел, что позади то же, что и впереди. Коридор, сливающийся в точку.
Каждую дверь он толкал, тянул, но они не поддавались. Было слышно, как звенят лампы, и скребутся в перекрытиях крысы.
Подумал, что прошел уже достаточное расстояние, и дом должен был закончиться, если находится, конечно, не под землей. Его нервировало, что он полностью потерял ориентацию и блуждает в электрическом освещении, не зная толком, где находится. Он остановился, привалился к двери и закурил, внимательно следя, куда поползет дым. Синяя струйка вертикально поднялась к потолку и расползлась густым клубом у низкого потолка. Петя бросил сигарету и затоптал ее носком ботинка. Вентиляции и оттоков воздуха здесь не было. Он пошел дальше.
Освещение стало тусклым, фонари горели вполнакала.

Казавшийся бесконечным коридор закончился грузовым лифтом. Кнопки истертые, номеров не различить, рядом с одной – затертая наклейка с какими-то буквами. Петя нажал, и кабина, трясясь, помигивая, поползла вниз. За решеткой проплывала кирпичная стена и - на пару секунд - куски квартир, подходящие вплотную к шахте. Паркет, антикварная мебель, люстры, пыль и никого.
Лифт остановился рядом с такой же квартирой. Из глубины комнат доносились голоса, и визжащий грамофон играл Вертинского. Петя пошел на звук. В одной из комнат посередине чернел проруб. Стояли книжные шкафы с вырезанными на них непонятными датами. Из высоких окон лился серо-черный свет - небо было затянуто тучами. Наконец он очутился перед дверью, за которой надрывался Вертинский, помедлил немного, и плавно открыл. Вертинский сразу замолк.
Тяжелые гардины были задернуты, горело нижнее мягкое освещение – лампы на деревянных ножках с желтыми абажурами, стояло кресло и лакированный столик. На столике были разложены яблоки и груши. Потолок украшала лепнина - набегающая на штукатурку гипсовая волна. В углу - граммофон.
В кресле сидела песочно-черная, изломанная фигура и чистила поблескивающей опасной бритвой яблоко.
Присмотревшись, Петя разобрал - это старый, тощий негр в коричневом костюме. Негр не поднимал глаз, запрятанных под большими, лупообразными очками. Бритва плавала над палками ног, укутанными в обвисающие штаны. "Вешалка",- подумал Петя. Губы у негра были не характерные – негрские, а тонкие, не рот – щель. Поблескивала чернолаковая, то ли обритая наголо, то ли лысая, голова. Петя снова перевел взгляд на его ноги. Меж двух палок явственно вырисовавался огромный, обтянутый брючной тканью, бугор.
Пиджак негру был явно не впору, - от тонко-жилистой, угольной шеи разлетались непропорционально широкие плечи, на одну треть облегающие не тело, а пустоту. Кроме лица и рук, на желтом фоне костюма чернел галстук; создавалось ощущение - рубашка разрезана посередине, и в брешь проступает грудь.
Сперва Пете показалось, что фигура сидела в кресле вся изогнувшись, вывернуто, но сейчас он понял - одежда и худоба давали такой эффект. Негр был абсолютно расслаблен.
Пауза.

***

Петя стоял у двери в похожем на флигель музея помещении, и вдруг до него дошло - он вломился в квартиру к незнакомому человеку, оправдывая себя сюрреализмом обстановки; он вторгся на чужую территорию, приняв длинные, подсобные коридоры, отсутствие людей и необычную архитектуру за какой-то диснейлэнд или дом с привидениями, по которому можно ходить, не опасаясь вопроса: "А что вы, собственно, делаете у меня в гостиной?".
-Извините, я…тут…заблудился. Мне сказали, - замялся Петя, понимая какую идиотскую для хозяина квартиры фразу он произнесет, - здесь клуб. Я…
Негр поднял голову, по черному лаку головы проплыли, отражаясь желтыми пятнышками, источники света в комнате. Расплывшиеся за линзами голубые глаза глядели не то, чтобы безразлично, но выражали такую отстраненность и равнодушие, вперемешку с остротой и спокойным любопытством, что Петя замолк. Глаза глядели на Петю, не как на взрослого незваного гостя, а как на маленького мальчика, который дергает папу, отрывая его от работы, лепеча что-то свое, детское, глупое, но ребенку представляющееся чрезвычайно важным. Но не было в них гордости, презрения или превосходства. Чувствовать превосходство над описавшимся младенцем глупо, скорее уж испытаешь отстраненность и немножко омерзения. То же читалось и в глазах тощего негра, который, глядя на Петю, не переставал снимать с яблока кожуру слой за слоем.
Вдруг он мучительно медленно разлепил склеившиеся от долгого молчания лиловые – не губы – линии, застыл, и, наконец, сказал, без акцента, мягким, равономерно-бледным голосом:
-Добрый день.
Петя сделал шаг назад, шаг вперед, опять назад, занудил свое: "Я-ааа…", но негр избавил его от неловкости, произнеся одно слово:
-Садитесь.
В спокойном "Садитесь", было столько знания, что Петя уловил - негру этому известно все, и про Лиду, и про Иуду, и про него, Петю. Так говорит врач, нашедший у больного рак, - "Садитесь", и пациенту, так же, как сейчас и Пете, становится ясно – "Он знает". Остается только выслушать, надеясь на хорошее, обмирая от желания ЗНАТЬ, и сейчас – правду – сразу.
Петя сел в соседнее кресло. Молчание, только шипение и легкий хруст срезаемой кожуры. Негр чистил яблоко тонко, будто делал листочки папиросной бумаги.
Боясь показаться невежливым, Петя приступил, путаясь и распаляясь:
-Извините, что я так вторгся, но мне сказли, да…я по телефону звонил, сказали - здесь клуб, ну, бар, я не знаю, и здесь работает Артемий Ильич…как его, черт, извините, - Петю подмывало сказть "Иуда", - Ну, Артемий Ильич…Иудин. Он здесь должен был работать…Я приехал сюда, ничего не нашел, бродил тут по катакомбам, света нет. В лифт сел, там рядом с кнопкой наклейка, подумал - на этом этаже клуб. А это не этаж…то есть этаж, конечно, конечно - но... не этаж, а квартира. Тьфу! Квартира в общем, а тут вы.
Петя перевел дыхание, уперся взглядом в пол, боясь, что негр сверлит его взглядом.
-У меня жена пропала недавно, - Ему пришло в голову, что он говорит о Лиде, как о потерявшемся домашнем животном. - Жена исчезла, и в милиции ничего не сделали. Я обзвонил ее друзей, вдруг наткнулся на…координаты человека, ее бывшего…возлюбленного. Ну, я, дурак, подумал - она к нему убежала. Я ведь на нервах, на нервах…
Вдруг он, объясняя, понял - лежащая в его голове стройная система информации о том, как и где искать Лиду – оказалась – озвученная - полным бредом, и со стороны его действия, его "поиски" выглядели немотивированно и странно. Он продолжил уже спокойней:
-…Ее бывший жил в моем доме, там я телефоннный номер нашел. Я позвонил по нему, попал сюда. И случайно к вам в квартиру забрел. А вы…? Здесь кроме вас кто-то есть? - он, наконец, посмотрел на собеседника и наткнулся на внимательный ответный взгляд.
Негр сжал губы крепче, не рот – нить, покачал головой, разлепил - сказал:
-Я буду говорить "на ты", ты будешь говорить "на вы", потому что не сможешь говорить "на ты". Я буду говорить откровенно, если я не скажу чего-то, это будет не потому, что я захочу скрыть что-то от тебя, а потому, что те вещи, о которых я умолчу, ты не поймешь. Часть из того, о чем ты думал, пока "объяснял" – правда, потому что это основано на интуиции. То, что было основано на рациональности – неправда. Я скажу, что было неправдой, я скажу, что было правдой. После этого я расскажу о себе то, что ты сможешь понять, и кое-что проясню насчет структуры того, что тебя окружает. Я расскажу тебе про структуру не ради того, чтобы рассказать про структуру, а потому, что иначе ты не поймешь остального. После этого я объясню тебе сложившуюся, не удовлетворяющую ни тебя, ни меня, ситуацию, и ты сделаешь выбор. Я буду говорить прямо, я буду говорить, как говорят в последней главе детектива, потому что ты дошел до точки, когда говорят, как в последней главе детектива. Я буду отвечать на все вопросы, ответы на которые ты поймешь. За весь разговор я задам тебе один вопрос, на который ты ответишь сейчас. Вопрос я задам сейчас. Ты готов меня выслушать?
-Да, - ответил Петя. - Какой вопрос?
-Я его уже задал. Ты ответил "Да" и будешь меня слушать. Ты будешь слушать молча, до того момента, как я разрешу тебе говорить. Ты думал, что твои ходы, твои поиски – не мотивированны. Это неправда. Объясняя свои ходы рациональным путем, ты не понял ничего. Эти ходы были обусловлены интуицией, поэтому они были верны. Ты думал, что я знаю все о твоем положении в настоящей игре. Это правда. То, что ты думал обо мне, мне неинтересно. Я – Андре Ниель. Меня зовут Пудвиже Ниель. Мое существование привело к тому, что некая женщина стала мишенью твоих поисков. Для меня существует возможность "выхода из себя" – и ты не будешь спрашивать, что это значит. Моя цель – "выйти из себя в точке головы" – и ты не будешь спрашивать, что это значит. Окружающий мир на том уровне реальности, на котором он воспринимался бы высшим существом – это спрут, лежащий в лабиринте. Голова спрута – в центре лабиринта, щупальца его заполняют коридоры лабиринта. Кроме спрута и лабиринта нет ничего, что могло бы восприниматься гипотетическим высшим существом. Все живое, в том числе все живое, наделенное сознанием, живет в метафизическом смысле внутри щупалец спрута. Координаты живого создания в лабиринте определяются его физическим положением на общепринятой, вычисленной животными, наделенными сознанием, ментальной карте. Эта карта называется "картой всех галлактик". Когда существо изменяет свои координаты на карте всех галлактик, оно изменяет свои метафизические координаты внутри спрута. Карта всех галлактик существует, но она бесконечна, так же, как и щупальца спрута. Голова спрута соответствует четырем квадратным метрам на поверхности Земли. Существа, наделенные сознанием, но живущие в других точках карты всех галлактик и, соответственно, в других точках лабиринта оказываются здесь, чтобы "выйти из себя в точке головы". Это не значит, что Земля является центром карты всех галлактик, просто в течение ближайших двадцати семи миллиардов лет голова спрута будет соответствовать четырем квадратным метрам Земли. После этого лабиринт изменится, и точка головы спрута будет соответствовать другим метрам на другой планете. Но это не будет иметь для меня значение, потому что спрутом буду Я. Всего 45 мыслящих существ на карте всех галлактик хотят того же. Я не буду объяснять почему, потому что ты не поймешь. Чтобы стать спрутом, мне нужно "выйти из себя в точке головы". Спрут представляет собой высшее существо, существа выше спрута нет. Спрут воспринимает себя, как бесконечное тело; и лабиринт, как естественную среду своего обитания. Спрут обладает опытом всех существ, когда-либо живших или живущих внутри его щупалец. В каждый момент он воспринимает бесконечное число опытов, принадлежащих всем существам. В каждый момент он проживает бесконечное количество жизней. Его бесконечность – не линия, а плоскость. Я один из 45 существ, которые могут "выходить из себя", то есть на 10 секунд 15 раз в сутки видеть точку лабиринта, в которой они находятся. Если я окажусь в точке головы и выйду из себя, я стану этим спрутом. Моя цель – стать спрутом, а не "богом". У меня нет цели быть судией всея галлактики. Моя цель – как можно большее количество опыта. С этим связана другая вещь, которой я тоже занимаюсь постоянно, но я не буду об этом говорить, потому что это не имеет отношения к твоему сегодняшнему появлению в моей комнате. Когда я "выхожу из себя", время всех моих помощников, с которыми я общаюсь, с кем я делю часть своего опыта, претерпевает изменения. Чтобы ты понял, я скажу – "ускоряется". Я не буду говорить почему, потому что ты не поймешь. У меня около 500 помощников с "ускорением" времени - они очень быстро стареют. У меня один помошник, чье "ускорение" времени переносится на близких ему людей, соответственно – стареет не он, а они. Этого помощника зовут Иуда, или Артемий Ильич Юдин. У Иуды есть близкий человек, который появился недавно. Этот человек – твоя жена.
Андре замолчал, яблоко было очищено. Он отрезал один кусок и отправил его в рот.
Петя сидел тихо и кусал губы - уже выступила кровь.
-Твоя жена находится вместе с Иудой в комнате позади меня,- Андре, не оборачиваясь, показал назад большим пальцем. - Она скажет тебе то, о чем мне говорить неинтересно, и что мне не нравится. Я скажу тебе о тех возможностях, которые ты имеешь в данный момент. Ты можешь уйти. Ты можешь попробовать уговорить жену вернуться к тебе. Или ты можешь стать моим помощником. Когда, после разговора с женой, ты примешь решение, ты скажешь мне какое оно, и я предупрежу тебя о последствиях. Теперь ты можешь задать пять вопросов. Вопросы не должны касаться твоей жены.
Андре отрезал еще кусок.
У Пети в голове крутились тысячи вопросов, но сейчас они вылетели из головы, и он бухнул наугад:
-Кто вы?
-Я ответил на него в начале. У тебя еще четыре.
-Но… - Петя осекся. - Почему у вас столько помощников? Зачем им вы, как они вам помогают? Это один длинный вопрос.
-Мои помощники – фактически, наркоманы. Они уже не могут жить без того, что их губит – "ускорения" времени. Они считают, что если сожгут себя "ускорением", то попадут в некий рай, являющийся им во снах. Мои помощники обязаны как-то со мной контактировать, иначе их наркотик испаряется.
–Какую роль играют сны?
-Самую главную. Сон – "вход из себя" в неком роде. Для спрута бесконечность снов так же важна, как и бесконечность опытов наяву.
Петя задумался.
-Если 4 квадратных метра земли – целая голова спрута… Какой масштаб?
-Понятия масштаба неприменимы к проблеме спрута, лабиринта и того мира, в котором мы разговариваем в данный момент. У тебя осталось 2 вопроса.
-Сколько вам лет?
-Сорок пять лет – возраст моего тела. Последний вопрос.
-Последний вопрос, - Петя выпрямился в кресле. – Бог есть?
-Нет. Иди к жене. Открой очередную, миллионную дверь.
Он отрезал новый кусок.

В комнате, о которой говорил Андре, был полумрак. Небо затянуло черными тучами, предметы словно покрылись темным нагаром, вросли в паркет, стены. У окна, привалившись к подоконнику, стоял молодой человек в потертых вельветовых джинсах, серой водолазке и черном пиджаке с множеством пуговиц. Он курил длинную черную сигарету и стряхивал пепел в пустой цветочный горшок. Спиной к Пете, на пуфике для ног, обтянутом драным атласом, вырисовывался женский силуэт в грязном, старом плаще с высоким поднятым воротником. Воротник закрывал от Пети голову.
В воздухе плясала пыль, летали призрачные медузы табачного дыма.
-Лида?! Лидочка, ты?! - Петя, измученный математизированным разговором с Андре, попытался подбежать к фигуре, но молодой человек отлепился от окна и встал на пути.
-Постойте, дайте я объясню…
Петя со злобой оттолкнул его, выкрикнул что-то и обежал пуфик.
-Лида!! Что..с…тобой…
На сером, похожем на наждак паркете - на древнем пуфике, в колом стоящем черном плаще с высоким воротником сидела старуха. Воротник цвета воронового крыла обрамлял морщинистое, изможденное лицо матери Иры Каменченко.
Петю - в грудь молотком, с силой, выпустив воздух из легких. Челюсть отвисла, глаза расширились и заполнили собой глазницы. Его затрясло. Колотило: "Как-так? Как-так? Как-так? Как-так?". На границе осознания шло другое: "Надо закрыть рот, надо закрыть рот…". Где-то вдалеке, он слышал, кто-то говорил: "Я же… я хотел объяснить… Сядьте, выпейте воды, я налью. Не дрожите, ради бога". В глазах было темно - так бывает, если резко встанешь…

Постепенно Петя вернулся обратно. Он лежал на кушетке с перевязанной куском занавески рукой. Попытался ей пошевелить, стрельнуло. Сквозь ткань проступали кровавые пятна. На полу в прозрачно-красной воде покачивались крупные осколки. Тема с непроницаемым лицом убирал шваброй грязь. Лида плакала, подвывая и всхлипывая.
-Глупо, - не обращаясь ни к кому, говорил Тема. – Глупо давить стакан.
Лида заплакала еще сильнее. Она не стирала слезы, ее сморщенное лицо с молодыми - все же молодыми! – глазами, намокло и блестело.
-Да что, - Петя собрал силы и сел на край кушетки, из руки закапало, - что за… говно?
-Петя, Петя… - захлебывалась Лида. - Прости, мы не знали, мы не знали. Тебе Артемий Ильич расскажет. Правда, Тема? Расскажи ему.
-Так…так вы – Тема? - Петя зажмурился от боли в руке. – Вы – Иуда? Вы… увели мою жену?
Тема отставил швабру, вздохнул и ответил:
-Увел? Интересный у вас образ мышления. Вы мыслите пещерными категориями – "увел, забрал, мое"…Я не уводил, не забирал, не брал ВАШЕГО. Лида – не ваша, и какие бы переживания вы с ней делили – она не станет вашей. Если такая вещь, как выбор – вообще возможна, Лида его сделала.
-Не ссорьтесь, - сказала Лида. На нее не обратили внимания.
-Выбор… Сделала… Как будто я идиот. Если верить той ахинее, что я выслушал в предыдущей комнате - она зависит от вас, от вашего маскарада: ускорение, замедление, спрут-фигут… - Петя закашлялся.
-Лида в любой момент может уйти! –Тема замолк на пару секунд. –Да перестаньте же давиться, сами виноваты. Разве вы не понимаете, пусть у нас маскарад, но - ЧТО У ВАС?! Что ВЫ ей предложите? Себя? Автомобиль "Волга"?
-Аааа, -потянул Петя. –Я вижу, она вам многое рассказала обо мне. Больше, чем мне о вас.
-Если бы ты слушал…- попыталась Лида.
-Если бы ТЫ – слушала! Если бы ТЫ – не дурила…-злобно выговорил Петя, затихая.
-Кончайте грызться. Я вижу, что наш Петр не понимает.
-Вместо того, чтобы повторять "не понимает" – лучше бы объяснили.
-С этого мы и начали, -страдальчески заломил брови Тема. –Петр, вы искали Лиду, вы старались, но…вам ничего странным не показалось?
-Господи… это я должен задавать вопросы, а не вы… - Петя приложил здоровую руку ко лбу.
-Ладно, ладно. Прямо скажу. …
-Тем, Тем, аккуратней, пожалуйста, мягче, - Лида закачала старой головой; ее плащ хрустнул.
-… Итак - искали, вы старались, но вы НИЧЕГО бы не сделали без НАС. Без наших наводок, без нашего корректирования вашего бессмысленного, бездумного бега. Так что…
-И вы… Подождите. Подождите, какие наводки? Какое корректирование?
-А такое, - победоносно сказал Тема. - Лид, давай…
-Петя, я, я виделась с Будищевым, - нервно выговорила Лида, вытирая лицо - Он знал не все, но очень многое. Я дала ему лист с фамилиями.
-Что он знал? - Робинзон на необитаемом острове, обнаруживший свои следы.
-Я пришла к нему. Он тогда занимался твоим делом. Сидел в гадском кабинете – лампа моргает, пыль, стенки зеленые. Я попросила его выйти…и записала на диктофон всю… историю. Он ее прослушал, а потом должен был как-то передать тебе, чтобы ты не знал, что он ее передал, а был уверен, что сам ее нашел. Лист с фамилиями я дала ему уже после того, как он… поговорил с Пудвиже, стал нашим. А пленку его попросили уничтожить, на всякий случай.
-Значит, и цирк с Ирой Каменченко - ведь ТЫ там была? И телефонный номер на стекле, и квартира подо мной, и… - Робинзон, Робинзон, Робинзон, Робинзон, Робинзон.
-Сны, -сказал Тема. –И сны. И такси, отъезжающее от вышего дома – там Лида сидела.
-Какая дичь… Это была игра? Вы со мной играли? Я понимаю, можно от меня уйти, можно меня не любить, можно презирать. Но зачем же издевательство? Ведь… Какая тут логика?
-Логика станет ясна потом - Тема подошел ближе и наклонился над Петей. –Или нет ее вовсе.
-Тема, не надо, - Лида вытерла слезы. –Отойди. Я хочу сказать…Петенька, ты сейчас пришел предложить мне спасение, свободу. А я не понимаю, где свобода и где спасение. Может, у меня тут – свобода, а ты пришел меня от нее спасти. Или наоборот - тут спасение, а у тебя – свобода. Или у тебя и свобода, и спасение – а у меня…ничего. Я не знаю, Петя. Мои наводки – не игра и не издевательство. Я хотела, чтобы ты появился здесь, и вот – ты здесь, а я не знаю, что мне делать.
Тема молчал.
-Почему же ты ушла? –спросил Петя, теперь ему хотелось плакать.
-Я не могла жить… в спокойствии. Знаешь, постоянно я чувствовала - моя жизнь – от начала и до конца – кем-то за меня решена. И твое место в моей жизни тоже было давным-давно забито, зарегистрировано. А Пудвиже, Тема, ускорение, движение – этого не было, это выбивалось из плана. Я с ними не потому, что, как ты мог подумать, я люблю Тему. Как можно любить организацию? –она засмеялась по-старушечьи, - Я с ними, потому что не хочу прожить заранее ясную для каждого жизнь и умереть от стариковской болезни. Я не хочу ездить раз в год отдыхать на море, с каждым разом вываливая на песок все более и более дряблое тело. Я не хочу, чтобы мои дни были похожи один на другой. Я не хочу быта. Пусть уж лучше я сгнию заживо среди древних светильников и кресел, под Вертинского из грамофона.
Лида поправила плащ и продолжила:
-Однажды, до, до того, как я встретила Тему, тебя… Я ехала в автобусе, в Москву, не помню откуда. Места были заняты, я стояла в проходе. У окна сидели муж с женой. Они спали и держали на коленях спящих детей. В ногах у них была сумка с кульками, яблоками, вареньем…У жены был открыт сухой розовый рот, как у рыбы. Муж храпел с глупым лицом. И я подумала: "И что – так и у меня будет? И ради этого – ради этих двух мелких выблядков, этих детей – себя… уничтожить? Ради этого – все?…". А еще я подумала, ведь эти люди, эта семья, давно они были другими, красивыми. Занимались любовью в первый раз, гуляли, счастливые, взявшись за руки. А У НАС, ПЕТЯ, И ЭТОГО-ТО НЕ БЫЛО. Во что мы превратимся? Как так получилось, что недавно я тебя не знала, а сейчас ты – уже муж. И снова колея, снова я в колее, и никуда не свернуть. Как так вышло, что ты – муж, а?
-Зачем тогда за меня выходить? –Петя заморгал – защипало, но попробовал изобразить безразличие, пожав плечами.
-Это была моя колея, моя снова-предопределенность. К тому же, я любила тебя. Наверное, любила…
-Наверное?! Как? Как так можно вообще, ты… - Петя не находил слов, рука ныла.
-Да, Петя, тебе легче думать, что я сумасшедшая, думай так. –У Лиды потекли слезы. - Я объясню, почему я за тебя вышла. Я устала от ускорения, движения, тогда я хотела покоя. Я его получила и стала скучать по движению. Сейчас я устала от движения, и я хочу к тебе, но…ты понимаешь, я могу от тебя вернуться сюда. Ты не сможешь меня удержать. Это – это глупо, но я метаюсь не между тобой и Темой, а между движением и спокойствием. Свободой и спасением.
-Мы же договорились, Лида… - Тема выпустил дым. –А ты то туда, то сюда. Нельзя играть с временем, разорвет.
-Петя, - Лида утерла глаза, - Скажи мне, как можно любить организацию или состояние души?
-Нельзя, никак.
-Вот ты любишь состояние души, ты любишь недвижность, а не меня. Ты влюблен в колею, ты целуешь свои рельсы. А я люблю… наверное, организацию. Или это тоже состояние? Я не знаю, я ничего не знаю… Хотя говорю - любить организацию нельзя… Я сейчас думаю, если ты не можешь полюбить кого-то другого, ты любишь… даже не себя, но свои состояния. Любишь определенные жизненные ситуации. Дома у Иры меня прорвало – впрочем, так и должно было быть. По сценарию. Но я… Я говорила правду тогда. Да, это было грубо, глупо. Но – правду. Мне даже стало сначало жалко тебя – такого… неустроенного. Но это твое прорывающееся ментовство! Когда, что, почему… Ты до невероятия хотел вернуться к тому, что было, взять меня за руку и увести как малого ребенка.
-Лида, теперь ты меня выслушай. –Петя баюкал руку. –Если ты начинаешь делать что-то новое - женишься, влюбляешся, учишься чему-то– ты ВСЕГДА что-то ломаешь. Всегда. И ломаешь ты не только старое, но и зачастую это новое. Чтобы потом восстановить и выйти из разрешенной проблемы уже с новым опытом, умением. Я… я раньше таких вещей не думал, сейчас вот в голову пришло…Вот ты начинаешь ходить – падаешь. Начинаешь ездить в метро – блуждаешь. Учишься водить машину – разбиваешь ее. Влюбляешься – ломаешь эту любовь. Но потом все восстанавливается, все! Так и у тебя… Это нужно пережить.
-Петя, Петя, ты никогда меня не слушал. Я о своем, и ты о своем.
-В огороде бузина, в Киеве дядька, - вздохнул Тема. –Эх, хвост-чешуя, не поймал я... ничего.
-Скажи, ты, не смотря ни на что – любишь МЕНЯ? Скажи – да или нет, - Петя пристально глядел в старушечье лицо.
-Я уже не знаю. Не знаю. –Лида сжала морщинистый рот.
-Не знаешь? А во что ты превратилась, знаешь? - вырвалось у Пети давно зудевшее. - Андре сказал, что вы, ВЫ все, - он демонстративно покрутил головой, - наркоманы. Сектанты. Сырье...
-Так. Меня, конечно, никто не слушает... Но сейчас я произнесу важную вещь, - Тема поднял брови и выпятил нижнюю челюсть.
Лида и Петя замолчали и обернулись к нему.
-Петр, вы же знете, что Я - не сырье. Это видно, - Тема оглядел себя, - А насчет Лиды не нужно беспокоиться. Лидино "движение" и Пудвижево "ускорение" (он ведь так это назвал?) гораздо глубже, чем вы можете представить. Я скажу так - дело тут не только во ВРЕМЕНИ. Вы, Петр как вас там, даже не представляете, ЧТО есть "движение". Вы не знаете его аспектов, его ньюансов, вы не знаете возможностей УПРАВЛЕНИЯ им. Вы как попугай повторяете "ускорение", "сектанты", "наркоманы". Тут дело не в старение, не в возрасте, не в колее и тэ дэ. Тут речь идет о новой - вы понимаете? - религии. О новом пантеоне, новых богах, новой картине вселенной. Новом образе жизни. Новом рае.
Лида внимала с расширенными глазами, Петя демонстративно не смотрел.
-И ваша любовь, ваши мелкие отношеньица "любишь-не любишь-плюнешь-поцелуешь" - это детский сад. Лида МОЖЕТ вылезти из ямы, но только если вы не будете ей мешать. Мне она говорила, что хочет, чтобы вы вошли в движение - и я ей помогал с наводками, со СНАМИ, с перевоплощением в мертвую маму Ирины Каменченко - а теперь, увидев вас, она потеряла нить и мечется. Не мешайте ей сейчас! –он вдохнул и чуть успокоился. –Мы с ней договорились… Пытались прийти к компромиссу… В общем, она к вам привязалась…
"Как домашнее животное",- подумал Петя.
-…привязалась, ей тяжело так просто взять – и вас бросить. Компромисс был такой – я помогаю ей давать наводки, но когда вы появляетесь…
-Петя, я хочу, чтобы ты был с НАМИ, - рубанула Лида.
-Да, –сжал губы Тема. –…Вы или уходите совсем, или остаетесь до конца. Но проблема с Пудвиже…
-Андре мне сказал, что у меня есть выбор из трех вариантов. Про один вы забыли, - Пете захотелось курить, и он вставил в зубы сигарету, но не зажег, - Уйти; увести Лиду или присоединиться.
-Правда? Это правда? Он разрешил тебе – к нам? - Молодые глаза Лиды засветились.
-Все много проще, - холодно поднял левый уголок рта Тема. - Ему не нравилась наша затея, но уж если он предложил…
-Вы пропустили среднюю опцию, - вклинился Петя. - Не я присоединяюсь, но Лида оставляет… секту.
-И все патроны в молоко, - на лицо Темы выплыло презрение к глупости. - Вам же было сказано – если Лида оставит, как вы выражаетесь, "секту" – это будет беспрецедентный случай – повторный выход из "движения". И эффекты возможны страшные, особенно, если вдруг она захочет вернуься (в который раз) назад. Ее просто РАЗОРВЕТ… А даже если Лида "оставит секту" навсегда, она вас – Петр – возненавидит. Потому что как волка не корми, он все равно в лес смотрит.
-Медвежья услуга, - внезапно вырвалось у Пети.
-Вот-вот, -хрипло засмеялся Тема. –У нас какие-то животные ассоциации…
-Петя, Петя, давай ты к нам, –Лида заулыбалась желтыми зубами, -Я себя не знаю, а так – вместе, может и выйдет у нас, получится.
"Любит", - тупо подумал Петя и несколько раз сжал-разжал челюсти.
-Да. Я с вами. Я поговорю с Андре. Сейчас вернусь.
Тема отвернулся к окну, у Лиды от радости вдруг снова потекли слезы. Петя, держась за израненную руку, проковылял к двери. Прежде чем выйти, он обернулся и с силой, с болью, напрягая сердце, попытался вобрать: пыльную комнату; счастливую старуху, которая раньше была Лидой; жуткое небо за высоким окном, драный пуфик…

Андре сидел в той же позе, яблоко было съедено. Петя спросил:
-Где здесь выход?

КОНЕЦ