Агусик

Автор: Убивец Сбежав по лестнице с третьего этажа – мягкие подошвы сандалей отбивают мерную чечетку по каменным ступеням – Агусик вынырнул в теплое августовское утро. Улица встретила его наполненной солнцем тишиной, какая бывает только в августе и только в субботу, когда населяющий микрорайон трудовой люд тяжело отсыпается, сграбастав подушку в мертвый захват. Это потом дома заворчат мерным рокотом стиральных машин, закричат в открытые форточки радиоприемниками, шум расцветет выстрелами доминошных костяшек – «мужики», упираясь животами в ребро стола, до отдачи в пальцах будут «козлить соперников».
Агусик знал, что максимум, который у него есть – это десять, много пятнадцать минут до того, как авангард наступающей утренней суеты - молочник в белой кепке и фартуке остановит мотороллер с серебристой будкой напротив подъезда и завоет-закричит, задрав голову к крышам девятиэтажек «Мо-о-олоко-о-о!!!». Затем, тише, скороговоркой, как бы наполняя меха легких для очередного крика: «… свежеедеревенскоепарное…..» и снова – «Мо-о-олоко-о-о-о!». Если бы Агусику были известны религиозные традиции ислама, он заметил бы, что занудный рев молочника более всего похож на призывающий правоверных к намазу клич муэдзина. Но, поскольку быт шахтерского городка начала восьмидесятых не предполагал близкого знакомства с мусульманскими обрядами, Агусик сравнивал этот метод продвижения товара с набирающей обороты сиреной предупреждения о воздушной атаке – он слышал такие в многочисленных военных фильмах.
Когда Агусик станет взрослым, он поймет, что именно в то утро, в те пятнадцать «предмолочниковых» минут он был абсолютно и безусловно счастлив. Солнце, не дошедшее еще до полуденной испепеляющей ярости, ласкало открытые руки Агусика легким теплом, сандалеты задорно шлепали по ведущей к магазину дорожке, до школы оставалась еще неделя и было немного жалко уходящего лета, походов в лес и пионерлагерей с одной стороны, а с другой - интересно и немного страшно, как на качелях, когда опускаешься вниз – перед школой. Агусик шел в четвертый класс, а это значило – новые ребята, новые учителя.
И, главное – сегодня днем, сразу после двух, Агусик ехал на рыбалку.
Мурлыкая вполголоса «пара-пара-пара-дуемся-а-а на своем веку» (Агусику казалось, что «пара-пара» - отдельного смысла слово, французское, девиз мушкетеров), он вспоминал, каких трудов ему стоило выбить место в рыбачьем экипаже. На рыбалку их вез дядя Витя «Исаич» из пятой квартиры. Брата Агусика, Эдика, Исаич взял на рыбалку без проблем – отец непопулярного во дворе Левити, он решал стратегическую задачу по обеспечению своему сыну спокойной жизни во дворе, а добиться этого можно было только «сдружив» Левитю с дворовым авторитетом Эдиком на рыбалке.
Ехали на три дня. С палаткой, примусом, закопченным чаном для ухи и прочими чудесами, вселявшими в мальчишечью душу будоражащий восторг ожидания приключений.
Агусика брать не хотели –запорожец Исаича был набит снастями, снедью и пассажирами под завязку почти и любой новый участник, даже маленький Агусик, создавал спутникам неудобство переполненного летнего автобуса. Агусик дулся, наушничал маме, «по-мужски» просил Исаича, играл с Левитей в солдатиков и вообще, проявил себя недюжинным политиком, не брезгующим ничем для достижения поставленной цели. И – сбылось! Ему даже выдадут удочку!
От переполнявшего Агусика восторга он перешел с обычной ходьбы на легкую припрыжку, размахивая над головой красной веревочной авоськой, подражая Гойко Митичу, кидавшему лассо в «Виннету – сын Ин-чун-чунга».
Забежав в магазин, Агусик с легкостью расправился с маминой бумажкой – маргарин «Солнечный», десяток яиц, сайра в собственном соку, кефир, батон украинский – а потом побаловал себя томатным соком из графина, ложка для соли в розовой воде рядом, и побежал домой – завтракать.
Вернувшись в уже другой двор – кричащий молочником, стучащий доминошками и ревущий стиральными машинами – Агусик взбежал по лестнице домой, нога прыгает через две ступеньки – на третью.

….

К двум засобирались – двенадцатилетний Эдик, брат Агусика, с по-взрослому нахмуренными бровями, проверял свой рюкзак, то доставая, то вновь засовывая туда поочередно носки, трусы, майки, зубную щетку с пастой, расческу. Мама завернула изжаренные в дорогу пирожки в целлофановый пакет, тут же покрывшийся микрокаплями влаги с внутренней стороны. Как здорово будет потом, остановившись через пару часов утомительной дороги на обочине, расстелить на траве газету и съесть полурасплющенные пироги, запивая их чаем из термоса, думалось Агусику.
Дважды забегал Левитя, с трудом передвигавшийся в на несколько размеров больших отцовских резиновых сапогах с отворотами. Непонятно было, зачем он надел их сейчас, в разгар жаркого дня, но, видимо, ожидание приключений становилось нестерпимым и сапоги были подачкой мальчишечьей жажде жизни.
- Агусик, сбегай в магазин, купи молока. – он не любил, когда его называли Агусиком, считая кличку слишком детской для девятилетнего мальчика, но окружающие не обращали внимания на его хмурящиеся каждый раз при обращении брови.
- А как же…
- Да успеешь, не переживай. – бросил Эдик. – Тут до магазина пять минут.
Магазин с его молоком был досадной и неожиданной отсрочкой перед поездкой на рыбалку, и мальчик постарался избавиться от неё как можно быстрее. Из магазина с молоком Агусик бежал с такой прытью, что в подъезде у него даже закололо где-то там, в легких, а челка прилипла кисточками волос к разгоряченному вспотевшему лбу.
Бросив авоську на тумбочку рядом с телефоном, Агусик сбросил сандалии – надо переобуться в кеды. Переобуваясь, мальчишка закричал в сторону кухни, где, судя по звукам бьющегося о разделочную доску ножа, была мама:
- Мам, все, я молоко купил, переобуваюсь и к гаражам, к дядь Вити Исаича машине, а то уже пять минут третьего.
Мама вышла в прихожую, вытирая руки небольшим полотенцем. Она ничего не сказала, но в её нарочито добрых, сочуствующих, таких любящих глазах Агусик прочитал – они уехали без него. Все эти согласия, вовлечение его процесс сборов, теперь он понял это, преследовали только цель успокоить его, не допустить обид и рева, собраться спокойно самим. Они не хотели брать его с самого начала.
С полуодетым кедом на ноге, Агусик стоял у двери и смотрел на маму. Так бывает – когда случается что-то плохое и непоправимое, мы первые минуты не можем в это поверить и наш ум ищет малейшие лазейки, чтобы выбраться, и мы даже задерживаем дыхание, потому что нам кажется – что, затаись – и беда пройдет мимо, только чуть-чуть зацепив нас полой холодного черного плаща.
Когда чернильное пятно обиды и стыда стало заполнять Агусика – тесня грудь, сжимая в комок горло, выплескиваясь набухшей влагой слез в глазах, прорываясь краснотой щек, он думал, главное – не заплакать, не разреветься. Подбородок дрожал, как пойманный в ладонь воробей. Слезы не брызнули – они просто покатились по щекам, глаза не могли сдерживать столько влаги.
- Агусь, ну не переживай, мы пирожков здесь напечем и в парк сходим, хочешь….
Агусик оттолкнул протянутую руку матери и пробежал в их с Эдиком комнату, хлопнул дверью, забился в угол между письменным столом и уголком с игрушками – и тихонечко заплакал, чуть подвывая и переговариваясь сам с собой об обидах, мести, о том, что нечестно, некрасиво, подло, нехорошо.
Вечером, убежав в небольшой лесок рядом с домом, Агусик долго сидел у костра, перебирая свои немудреные сокровища из мальчишечьего тайника – две карты, тройка пик и семерка бубен – с сфотографированными голыми тетьками, один окуляр от сломанного бинокля, полуторакилограммовую железную гантелю, похожую на короткую зубочистку увенчанную по бокам крупными горошинами, небольшой раскладной ножик с штопором и забитыми землей пазами.
Ему было плохо и обидно, он чувствовал себя ненужным, лишним, несправедливо обойденным. Эдик всегда был – лучше, первым, его любили, а к Агусику относились как к тени популярного брата.

………

Вернувшийся через три дня Эдик выглядел повзрослевшим. Квартира засуматошилась – чистота ванной испортилась кучей грязного белья, от которого пахло костром и тиной, в большом эмалированном тазу на кухне скользкой чешуйчатой кучей лежала рыба – мелкие и средние окуньки, щучки, караси.
О рыбалке Эдик рассказывал взахлебно, разводя руки (исцарапанные ногти в толстой траурной кайме, на пальцах – порезы от неумело насаживаемых крючков), воображаемо подсекая воображаемых сомов, с бреднем проползая по прибрежному дну.
Агусик, если и дулся, то не сильно – основное зло он сорвал на матери, демонстративно отказываясь от еды в первый день и бойкотируя её в оставшиеся. С приездом Эдика он смилостивился и расслабился – чистка рыбы и рассказы о ней тоже ведь были частью приключения, а приключений Агусику хотелось, правда?

……….
Через неделю или около того, когда мама была на работе, Агусик попросил Эдика помочь ему с альбомом – Эдик неплохо рисовал, а Агусику хотелось срисовать «по квадратикам» картинку с ковбоями из книжек О’Генри.
Когда Эдик с головой ушел в рисование, Агусик перешел на кухню – приготовить чай с лимоном. Поставив чайник на плиту, Агусик достал из овощного ящика приготовленный загодя газетный сверток. Развернув его, Агусик достал гантелю и пару старых маминых колготок, украденных им пару дней назад из гардероба. Засунув чулок в чулок, для пущей крепости, Агусик поместил внутрь гантелю и провязал её у основания – получилось нечто вроде далекого родственника пращи, о которой он читал в «Легендах и мифах Древней Греции». Подергав пращу на весу – выдержит или порвется – Агусик удовлетворенно кивнул головой и пошел в детскую.
У него было около пяти метров, чтобы незаметно подойти к Эдику и придать праще необходимый для мощного удара разгон. Уже начиная раскручивать, он услышал легкий мерный «уффх..» с которым раскачиваемый снаряд взрезал воздух. Агусик понял, что Эдик обернется и пошел ва-банк – ускорив шаг, он завертел пращу быстрее, с каждым витком сообщая праще дополнительную силу.
Когда он был в метре от Эдика, брат начал оборачиваться – но было уже поздно. Чуть изогнув локоть, Агусик нацелил снаряд в голову брата. Быстро, в долю секунды праща сделала часть оборота и с глухим стуком соприкоснулась с головой Эдика, в районе от уха к виску.
Голова брата дернулась от удара, но сознания он не потерял – повернувшись к Агусику, он состыковал свой полный боли, непонимания и ужаса взгляд с глазами брата – и получил второй удар пращи – теперь уже по другой стороне головы. Хотя удар был слабее предыдущего – Агусику не удалось раскрутить пращу основательно – Эдик поплыл вниз, со стула, на пол, и Агусик успел заметить, как зрачки глаз брата закатываются вверх, закрываемые медленно опускающимся занавесом век.
Следующие шесть ударов Агусик нанес методично, каждый раз раскручивая пращу над головой до того, что она начинала напоминать распростертый над ним странный мелькающий зонт – и затем, в последний момент меняя траекторию движения орудия – врисовывал удар в голову брата. Когда голова брата от удара дергалась и смещалась подбородком к груди, Агусик ногой поправлял её, придавая удобное для новых ударов положение. Когда затылок Эдика после очередного удара изменил форму с округлой на впалую и серовато-белые кровавые кусочки мозга, похожие на кусочки яичницы-болтуньи, вылезли по сломанными костями обозначенным углам раны, Агусик остановился.
Он прошел к столу, аккуратно разложил рисовальные принадлежности по ящичкам, задвинул стул. Снял требовательно свиястящий чайник с плиты. Пройдя в прихожую, достал из кладовки мамину холщовую сумочку, с которой на него смотрел раскрывший в безмолвном крике рот бородатый дядька, похожий на Демиса Руссоса. Агусик уложил в сумку пращу, завернутую для меньшей маркости в два полиэтиленовых пакета.
Пройдя по комнатам, Агусик последовательно: сбросил с полок серванта чайные и столовые сервизы, усеяв ковер в гостиной белыми ракушками осколков; шумя ящичками, достал из шкафа обернутые в тряпочку сбережения семьи – сто двадцать пять рублей, остатки последних алиментов; пренебрег сберкнижками, нашел мамины украшения, забрав только золотые сережки и две цепочки; порылся в постельном белье, разбросав его перед бельевым шкафчиком.
Добавив деньги и золото к содержимому сумочки, Агусик выбежал в предгрозовой августовский полдень.
Деньги и колготки он сжег в карликовом лесу парка – опустившись в огонь вздымающейся на ветру газофой фатой, колготки тут же смешно сморщились и расцветили дым костерка в белое.
Гантелю Агусик утопил в пруду, недалеко от берега – он не боялся, что там её обнаружат. Пруд давно стал пристанищем местных алкашей и шпаны, вместилищем для разбитых бутылок и объедков.
С золотом было сложнее – кидать его в пруд Агусик остерегся, опасаясь – а ну как все-таки найдут да и свяжут в логическую цепочку с гантелей. По счастью, на обратном к дому пути он увидел решетку для водостока на обочине дороги. Присев – завязать шнурок – мальчишка вовровато поделился сокровищами с канализацией….

…………….

Вернувшись в квартиру, не закрывая дверь на замок, Агусик обнаружил, что вокруг головы Эдика натекла изрядная лужа. Ворсистая структура ковра не позволила ей растечься слишком уж широко – и она густела под падающим из окна светом, походя цветом и вязкостью на жидкую краснодарскую томатную пасту, которую мама использовала для зажарки в борщ. Обойдя тело брата, Агусик залез под стоящую в другом углу кровать, забился в угол, засунул большой палец младенческой соской в рот, скрутился калачиком и напрягся, вызывая у себя слезы. Слезы не шли. Чтобы заплакать, мальчишка выудил из памяти мелодию скрипки Гудвина из «Волшебника Изумрудного Города» - семилетнего мальчишку она гарантированно ввергала в пучину рыданий на полчаса. Когда потекли слезы, Агусик высморкался прямо в руки и размазал сопельные потоки от ноздрей – к ушам, придавая им сходство с буденовскими усами.
Он не вылез, когда пришла домой мама. Он не вылез от её нутряного отчаянного, воющего крика, хотя и видел из-под кровати, как качнулись её ноги, подломился каблук, тело привалилось к косяку. Не вылез когда прибежали соседи. Когда приехала милиция, и молоденького лейтенанта вырвало – рвота запачкала стоящий возле двери игрушечный камаз Агусика.
Из-под кровати его вытащил сержант – дрожащего, с полузакаченными глазами, с пальцем во рту, с щеками, покрытыми коркой высохших слез с соплями.
- Спрятался пацан. Старший не успел. Суки, звери. – говорил сержант сквозь стиснутые зубы, сдерживая готовую прорваться ярость. От него пахло сигаретами и формой.

…………..
Невролог райбольницы посоветовал матери и педагогам не давить на Агусика – его мозг подсознательно блокирует страшные воспоминания, всякий раз, когда ему задают вопросы об ограблении – впадает в молчаливый ступор и уходит в себя. Мы будем лечить его после – а сейчас надо дать мальчику время успокоиться, забыть о страшной беде, пережить чудовищную травму.