Роддом

Автор: Кобыла ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

- Онопко доболтался.
- Удалили. А Никифоров?! Хо-орош!
Я не вижу лица своей собеседницы. Её каталка стоит сразу за моей, вдоль стены, голова к голове, но повернуться к ней очень трудно. На животе пузырь со льдом. Спине тоже холодно от пропитавшейся кровью простыни. Наверное, уже стемнело. В длинном коридоре мы одни. Всё, что доступно моему обозрению, это потолок, одна из двух тусклых лампочек и кусок противоположной стены.
- Класс! Прямо в девятку! А Колыванов?!
- Козёл! Так лохануться! За что его Игнатьев держит?
- Всё равно молодцы ребята…
На самом деле, сейчас нам нет дела ни до Радимова и Онопко, ни до Рональдо и Донизетти, просто разговор о недавнем матче невидимой нитью связывает нас с мужьями. Где-то там, далеко, они нервно курят или пьют пиво, ходят по комнатам, включают и выключают телевизоры, смотрят на телефоны и ещё не знают, что мы уже свершили свой подвиг.

Нет, рожать было не страшно. Это так, пугают. Даже не больно. Просто нужно правильно отдышаться. «Как собачки», вот-вот.
Разговаривать дальше нет сил.
«…Просто лечь и уснуть в э-эту но-очь…»

…Игрок сборной Бразилии Кафу покидает поле. Сумеют ли россияне реализовать свое численное преимущество?..

Желтый свет лампочки тускнеет и уплывает вбок. Вместо него над лицом склоняется толстая медсестра в очках, которая трансформируется то в ассистентку со шприцем, то в хохочущую красивую акушерку Анжелу, затем расплывается и исчезает вслед за лампочкой.

…Судья объявляет пенальти. Кому будет назначено пробить одиннадцатиметровый? Да, да совершенно справедливо, Владислав Радимов, вышедший на 15 минуте на замену травмированного Веретенникова. Радимов готовится пробить по воротам противника. Удастся ли ему обмануть самого Карлоса Жермано? Мы видим, как волнуется Марио Загалло. Радимов разбегается, мощный удар по воротам. Го-о-ол!!!

Свет бьет по глазам. А, этот металлический потолок я уже видела. Мы в лифте. Лифт мягко дергается и останавливается. Мелькает просвет шахты, необычно так, снизу вверх, потом поворот, плафоны ламп, проём, опять поворот. Приехали. Медсестра командует перебираться с каталки на кровать, выдает чистую сорочку. А почему разрез до пупка? Кормить?! Действительно…

Моя собеседница уже здесь, на противоположной койке. Третья в палате - полненькая брюнетка под капельницей. Как можно лежать под капельницей?! Часами, не двигаясь, ощущать в своей вене толстое твердое острие.
Мою знакомую зовут Катя, брюнетку под капельницей – Надя, вторые роды - девочка, как и у нас с Катькой. Надя говорит, что за эти дни рождались только девочки. На этаже только один мальчик. У Инги, отказницы.
- Отказницы?!
- Малолетка, родители не разрешают. Закон есть такой. Родичи, твою мать!
Заходит заступившая на дежурство медсестра - невысокая разговорчивая женщина за сорок, вертит головой с великолепной «бабеттой» и интересуется:
- А вас за что?
Удивленно переглядываемся с Катькой.
-Как это «за что»? Рожали…
Медсестра теребит бумажки:
- Ага, температура! А как, милочки, температуру меряли? Под капельницу за что? Тоже "температура"? Подмышкой?
«Бабетта» изящно матерится.
Оказывается, из-за чьей-то глупости –температуру у рожениц измеряют где угодно, только не подмышкой , нас всех троих поместили на первый, «неблагополучный» этаж.

- Ничё, девки, здесь тихо.
Она присаживается на койку и обрушивает на наши головы поток информации. Сама врач-акушер, медсестрой это так, разжаловали. Как кормить, сцеживать, смазывать… Заодно все местные сплетни. Про завотделения, про Ингу-отказницу и её мать, про дела на верхних этажах, про заливки.
-Заливочные? На поздних сроках аборты. По соцпричинам. Закачивают в матку соль. Вон у пэтэушницы-Ларисы - шестой месяц. В Штатах таких выхаживают. Пэтэушница? Мужа нет, по залёту. Нет, чтоб государству отдать. Дуры.
Напоследок она задерживается в дверях:
- А что думаете, рожать легко?! У меня две две с ума сошли. Так-то.
Успокоенные, мы засыпаем.

Очень многим в последствии я была обязана именно познаниям «бабетты».

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Просыпаюсь от громкого крика. Рожает, нет, вернее, сбрасывает из себя мертвое тельце пэтэушница. Оказалось, что родильное кресло в конце коридора для «заливочных». Прямо в коридоре. Через несколько минут проходят акушерки, в руке одной из них полиэтиленовый пакет с чем-то красным. Отворачиваюсь. Катька бледнеет и остаётся неподвижно сидеть с широко распахнутыми глазами.
- Хочу ребенка-а-а, не-ет!!! - крик пэтэушницы переходит в вой.
Отворачиваюсь и тоже плачу.

В коридоре сталкиваюсь в Ингой. Маленькая – сама ребёнок, светленькая, с темными кругами под взрослыми грустными глазами. Наверное, это жестоко – дать матери обнять, покормить грудью, а потом отобрать ребёнка. Лучше б - сразу и навсегда.

Приходит муж. Киваю через решётку. Чтобы разжалобить, показываю исколотые вены с кровоподтеком до кисти. Витаминычиками ширнули. С озорной улыбкой задираю сорочку до шеи:
- Ну и что, что увидят. Я ж за решёткой! Я - узник, сижу и чахну. Как Пеппи в тесном дупле.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Надю выписали. Вместо неё появилась Лера, 38 лет, перевели с верхних этажей. Неспроста. Лера молчалива, но причину называет сама. Чтоб избежать бабьих вздохов.
- С ребёнком что-то не то.
Позже мы узнаем, что у Леры девочка-даун. Из жалости акушеры мутят – не ясно, пока подождите. И Лера все ждёт. Час за часом, уставившись в стену, сплетает и расплетает короткую пепельно-русую косу.
Приносят малышей. Лера преображается, баюкает дочь, целует и радостно визжит от боли. Смешно, оказалось, кормить - тоже больно.

За решеткой –друзья, слышны крики:
- Варька, мы шампанское принесли!
Открывают бутылку, чокаются о решётку. Изверги, мне же нельзя. Смеются и пускают бутылку по кругу. Капельки шампанского падают и пенятся на земле, вокруг ещё пакеты. Чмокаюсь через стекло:
-Много не пейте!

Вечером к Лере приходит педиатр. Что-то долго и обстоятельно говорит. Лера плачет.
- Успокойтесь, Лера. Муж пьет? Попробуете ещё раз. Что Вы?! Такая ноша! ТАМ за ней будут смотреть.
Лера уходит в свой угол, накрывается с головой. Иногда видно как подрагивает пепельно-русая коса на плече.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ.

Пэтэушница больше не плачет. Теперь она тайком походит к дверям и подглядывает, как кормят детей. Встречаюсь с ней глазами. Лариса пятится, но не уходит, и я вижу в просвете между дверью и косяком прильнувшую к щели тень.

К Лере приходит муж, в передаче – медицинские справочники. Чтобы не мешать, иду гулять по коридору. На стене плакат. «Аборты». Расчлененные трупики, крошечные детские ножки в чьей-то докторской ладони…

«…На сроке от 18-ти до 28 недель производится кесарево сечение. Плод является жизнеспособным, может плакать, шевелить ручками, жить вне утробы матери… для умерщвления ребёнка кладут в холодильник или между оконными рамами в зимнее время…»
Оглядываюсь на кабинет врачей. Отделались плакатом и, как Пилат, умыли руки? Интересно, а что они делают, чтобы не слышать крики умирающих детей? Плотнее прикрывают дверцу холодильника или слушают музыку?

«…Вся душа в крови, мы по колено в любви-и-и-и!!!»

Опять слёзы. Инга склонилась над столом в коридоре, на нем - бумаги на отказ. Завотделением разглядывает свои аккуратно остриженные ноготки:
-Что ты от меня ждёшь?! Всё равно не позволит. Хочешь, чтоб меня наказали? Успокойся, заберёшь потом. Из детдома. Успокойся и подпиши.
Инга начинает кричать и комкать бумаги, потом падает на них головой и снова рыдает.

Ночью не могу заснуть. Дождаться б утра – и домой. Иду в коридор. Инга всё ещё сидит за столом, тупо листая бумаги.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Инги уж нет. Выписали. Интересно, а малыш здесь? Пэтэушницу тоже забрали. Теперь моя очередь заглядывать в её палату. Пустая койка Ларисы аккуратно застелена. Напротив две новенькие «заливочные». Мило беседуют о «Лореаль».

Анекдот.
« Пьяный мужик в автобусе:
- Товарищи, уступите место гражданину с аквариумом.
- Мужчина, а где аквариум?!
- А что, три литра пива и две воблы не аквариум?»

Эх, мамочки-мамочки. Знаете кто, вы сейчас? Два мясокостных каркаса для аквариумов, внутри которых в солёной воде плавают маленькие воблы с человеческими лицами, с крошечными скрюченными пальчиками, агонируя и превращаясь в трупы. Прямо у вас в животах.

«…Архимандрит Петр ласково треплет Ирину по голове:
- А детки есть? Ты же мамочка! Ты понимаешь это слово? Ма-моч-ка…»

Наконец-то приехали за мной.
В дверях сталкиваюсь с Лерой. Нужно что-то сказать на прощание. Что-то хорошее. А что? Лера отводит глаза, я тоже. Сейчас мне почему-то стыдно быть счастливой.
Выдают одежду, дверь, ещё дверь. Там уже улыбается и переминается с ноги на ногу муж. В руках с ребёнком входит Анжела, милая акушерка Анжела:
- Учись, как её пеленать!
Она ловко высвобождает дочь из казенных пеленок и туго заворачивает в мои, белые, кружевные. Я серьёзно слежу за мелькающими руками и думаю, что никогда в жизни не стану пеленать свое чадо. Пусть растёт свободной.

Выходим наружу. Жмурюсь от солнечного света. Тополиная аллея. Шумит ветер в ветвях. Мой серенький сарафан болтается, как спущенный парус. Неужели я была такой толстой? Неужели листья тополей могут пахнуть? Неужели все позади? И эта фабрика по производству и утилизации младенцев, и эти слёзы? Делаю шаг вперёд навстречу тополиному запаху и тёплому ветру. Мое сокровище, перевязанное огромным розовым бантом, безмятежно сопит на руках.